Исповедь баронессы

В 1878 году в моей жизни произошло настолько ужасное событие, что путы бессилия и опустошённости стянули всё моё тело, оставив только одно единственное просветление – последнее ЕЁ письмо, а может быть, и исповедь? Пальцы дрожат, тело прозябает от гнилого холодка, навеянного душевными терзаниями. Мутным, невидящим взором очи вот уже четверть часа впиваются в жёлтую, измятую бумажку, своим содержанием подрывающую мою связь с реальностью… Вот поворачиваю голову… Вижу гнилое яблоко, не вынесшее путь в тысячу лье, приложенное к письму и известии о смерти… …Лёгкая и истерическая ухмылка, такая же мимолётная, как взмах крыла диковинной колибри, как полёт пули к своей мишени, в здешней ситуации – к увядающему от возраста сердцу… Бедная баронесса Вревская. Кажется, самим Богом она была избрана для озарения ослепительным светом всего светского Петербурга: умна, обаятельна, красива, вежлива. …Мысль моя уже путается, лучше изложу последние ЕЁ строки, строки горячо любимой Русской милосердной Дивы – чтимой Юлии. «Иван, добрый вечер! Думаю, что больше писать не буду, ведь я не люблю вмешиваться в личное пространство, да и неважно в последние дни себя чувствую… Кажется, забрала от раненых разбушевавшийся тиф, но не будем загадывать… Все сёстры в нашей палатке то дрожат, то впадают в будоражащее оцепенение. Знаете, прожив всю свою жизнь среди военных, покойного папеньки, участника Наполеоновских взятий, моего деверя – героя Севастополя, понимаешь, что всё самое человеческое открывается именно на войне, непосредственно перед лицом смерти. Заглядывая в эти добродушные, заигрывающие и простые лица солдат, за завтрашний день которых не уверен никто из сестёр, я вижу искреннюю благодарность, то спасибо, которого гнушаюсь, я также узреваю застывшее движение смерти, вот-вот занёсшей над моими Людьми, свою начищенную косу. И на глаза наворачиваются те слёзы, которые я никогда не смела бы проливать, так как чуралась подобных слабостей. Но на войне, когда порой в облачении Сестры Милосердия, с огромным дюнановским крестом на челе, точь-в-точь истинной мишени для оттомана, ты берёшься за «лефоше» и палишь, тогда начинаешь разрывать свою душу. Когда к тебе вагонами привозят раненных, молящих Богоматерь о смирении и спасении их, пускай и невежественных, но более живых, чем наши души, то в тебе просыпается исконное естество, которое общество прикрывает за предрассудками. И сейчас, лёжа на самодельных носилках, щурясь при свете лучинки, я вывожу на бумагу мысль о том, что Человек всегда должен оставаться Человеком, что за всеми прочими ремёслами и профессиями, мы не должны терять исконной сущности. Мы истово должны хранить всё то, что наделяет нас этим непримечательным и почти забытым (по смыслу) словом – Человек: палитру чувств, борьбу с ложью и подложенными ценностями. Милый Иван, я думаю, что всю жизнь стремилась бороться с несправедливостью: пыталась сохранить душевное спокойство императрицы, вернуть детям своего покойного мужа (пускай и не моим родным по крови, но близким по духу) титул, звания и порядочное имя, то к чему стремился бедный Ипполит. Я всегда стремилась просвещать себя и окружающих, понять мир, его устройство. Мне всегда были интересны позиции всех, хоть месье Сологуба, хоть и обычного деревенского старожила, композитора Листа, даже здешней Сестры Олёны. Я уже чую отблеск начищенной, но порядочно окроплённой кровью косы демонессы, имя которой… Да Вы сами поймёте, милый Иван! Прошу, поведайте Европе о миссии каждого из нас, пускай хоть элита поймёт, что истинная роль каждого – быть Человеком, может это даже и смысл жизни, не ручаюсь за мысли. Я отведённую роль осознала и исполнила на поле брани, в госпитале, теперь Ваш черёд!. Помните, как писали мне, что будь Парисом Вы, заветный Иридов плод отдали бы мне? Я тогда от Вас смущённо посторонилась, теперь роль Приамова сына я избрала для себя и заветное яблоко, как весть, как символ доброй воли в знак признательности Вашей Человечности, я скромно вручаю Вам. Дерзайте, милый друг, и прощайте. P.S: « Сжечь»… … На следующий день из-под пера вышло стихотворение в прозе… «Памяти Ю. П. Вревской…» 1879 г.