Истерика

По привычке, бесшумно не подойти. Не плакать. Не говорить. Приблизиться медленно, оттягивая время дальше, глубже. Молчать. Улыбнуться. Успокоиться. Объяснить. Тихо. Размеренно. Без истерики. И двери знатного поместья Кучики откроются, встречая ее подыхающей тишиной… Солнечный день после дождя и к небу рукой дотянуться, вдохнуть воздух на полную, смешанный с запахами цветущей сакуры на тонких черных ветвях. Так романтично, лирично, легко. Так сложно. А их отношения всегда были слишком сложными. Живые до азартной улыбки на ее губах, нереальные до отсутствия на его. Больше, чем гордого, принципиального, высокомерного капитана. Теперь, когда возраст не имеет никакого значения, он не щурится презрительно, не улыбается надменно, не злится, даже не уходит, и она стоит, стараясь подобрать нужные слова. Пока не падает. С высоты его безжизненного взгляда в пропасть, пытаясь удержать равновесие, шутливо расставив руки в стороны. Пропасти для нее не существует, только его глаза. Знала, что будет непросто, ведь «малыш Бьякуя» умер давно, еще тогда, когда богиня скорости оставила пустоту не только в его, в мире в целом. Теперь, по закону жанра, перед ней другой Бьякуя, чужой капитан Кучики, но так стандартно любимый до сих пор. В другом случае она не стояла бы здесь, возле входа в старое поместье, перед ним, виноватая, но не смущенная, отчаянная и отчаявшаяся. Он не ждет, он хочет увидеть боль в ее глазах, извинения, сожаления, или хотя бы такую унизительную жалость. Ту жалость, которой должна владеть любая истинная принцесса. Ту жалость, которой Йоруичи Шихоуин все же никогда не обладала. То, что для этой женщины было важным, даже бесценным, ему казалось просто глупой игрой со стороны. Несерьезной, легкомысленной, порочной. Сложной. Безумной. Ненавистной, какой была и осталась проклятая собственной жизнью принцесса. Он бы хотел слышать причитания, горечь, истеричные ноты в ее голосе; хочется, чтобы она упала к его ногам, как падал некогда самый заветный враг. Чтобы осталась в его памяти жалкой, истощенной, никому не нужной. Но она улыбается. Стоит, высокая, прямая, гордая, и Бьякуе отчетливо кажется, что до сих пор, как в детстве, смотрит на него сверху вниз, медленно, будто с издевкой протягивая: - Ну здравствуй… малыш Бьякуя, – не ожидая больше взрыва эмоций, чувств, подростковых гормонов, ведь неудержимый огонь в темных глазах заморожен, ведь малыша Бьякуя нет больше. Он молчит. Мог бы резко податься вперед, уничтожить, раздавить сдавленным, убийственным и до смеха простым «Уходи». Но поворачивается. Чтобы оставить одну. Чтобы уйти самому и забыть. В глубину комнат, которые давно исполняют для него роль туннелей, только без традиционного света в конце. Без нее. Не чувствовать. Тяжелого дыхания, аромата черной смородины, которым пахли всегда ее руки. Пахли пьяняще, волнующе, дико, непривычно для воспитанного домашнего мальчика. Не ощущать горячего, разъедающего прикосновения ладони, которая возвращает капитана в прежнее положение, лицом к лицу с той, которая всегда, не стыдясь, заглядывала в душу, просто из интереса, случайно находя в ней все самое тайное и сокровенное. Всматриваться в золотисто-желтые глаза, в которых, кажется, никогда не застывали слезы, которые всегда были направлены исключительно на собеседника. Уйти. Гордо, с достоинством высвободиться из судорожной хватки. Удавить, сравнять с землей только выражением взгляда. Бьякуя Кучики умеет, а она вдруг медленно подносит его руку к собственному лицу и, прикасаясь губами к узкой мужской ладони, неразборчиво шепчет что-то. Мокрое, липкое обжигает безупречно-бледную кожу, и неожиданный жест начинает казаться слишком интимным, неприличным, но до боли уместным. Он понимает, что она плачет. Убить. Сохраняя хладнокровие и спокойствие, ему хватит силы и ненависти. Убить, не поддаваясь лишним эмоциям, а после разрубить напополам все вишневые деревья вокруг, облегченно скатываясь в состояние припадка, истерики, нервного срыва. Так будет проще намного, но внезапно, горячо схватив женщину за длинные растрепавшиеся волосы, рвануть их на себя и прямо в губы шептать ледяным дыханием то невысказанное, незабытое за столько лет. Не меняя выражения лица, сделать оглушительно больно физически и морально, хоть она и улыбается сквозь слезы, не опуская взгляд, не пытаясь вырваться. А он снова сдается той, которую ненавидит сейчас и всегда. Он снова читает в ее глазах, что не бросит. Скольким она уже это пообещала за то время, пока солнце светит назло, палит. Она знает, что он не простит. Гордый, глупый мальчишка. И где то, под грязно-коричневым небом, обессилено упав рядом после жестокой битвы посреди промокшего серого мира, она бережно будет убирать черные пряди, прилипшие к его божественно-красивому лицу. Окровавленными губами повторять, как заклинание, будто маленькому ребенку: - С тобой… малыш Бьякуя… Кучики позволит себе наконец то сдавленно, сипло засмеяться. Почти тихо, почти истерично, но прижмет проклятую кошку к себе сильнее и молча согласится. Почувствует, как губы ее на его шее изогнулись в привычную задорную улыбку, а последние капли дождя утопились в лужах крови вокруг…