Принц дождя и Принцесса пламени

Мадам Бертрам поведала детям всю историю, связанную с земной жизнью Рауля де Шаньи и последующим существованием его души на грани миров. Рассказ Кэтрин был долгим и обстоятельным: она всё помнила очень подробно, хотя с тех пор прошло много лет. Пока она говорила, прошло несколько часов. Феликс, узнав о том, какую роль играла в тех событиях его своенравная возлюбленная, некоторое время задумчиво молчал. «Теперь я понимаю, – размышлял композитор. – Да, теперь мне ясно, почему моя муза по-прежнему помнит своего мужа и так хорошо к нему относится. Он обеспечил ей ту жизнь, о которой она мечтала, а я не смогу ей подарить сокровище ценой в несколько миллионов, даже если ради этого сверну себе шею. К деньгам, доставшимся маме по наследству, я не хочу притрагиваться, это неправильно, а мои собственные доходы не могут превзойти старый подарок виконта-призрака. И что бы я ни делал, какую бы музыку ни создал – это не будет для Валерии дороже, чем блеск бриллиантов и золота. Бездушная статуя, она никогда не станет относиться ко мне так нежно, как к нему! Я не беден, но и не миллионер, так что я для неё – лишь временная забава, даже если вырву своё сердце из груди и брошу под ноги ей. Рауль де Шаньи, очевидно, был умнее, чем я: он не любил её! А я, жалкий безвольный глупец, люблю. И сам себя за это ненавижу! Почему я не могу вырвать её из своего сердца, почему? Я из-за неё делаю столько глупостей и вообще всего того, чего никогда бы не сделал, не будь её. Я вправду могу стать таким, каким был Рауль в своей земной жизни. Но я этого не хочу. Из-за меня уже и так произошла беда: если бы не я, моя милая сестрёнка сейчас не страдала бы. Ведь из-за моей просьбы Николь оказалась возле могилы виконта де Шаньи и увидела его портрет. По моей вине у неё в руках оказалась его прижизненная фотография, и я говорил ей о нём ужасные, отвратительные слова». Терзаемый муками совести, Феликс взял сестру за руку и стал осторожно поглаживать тыльную сторону её ладони. Николь едва заметно улыбнулась брату. Она умолчала о том, что он просил её поехать в Бордо с Валерией, потому что понимала, как ему будет стыдно за этот гадкий поступок перед мамой. - Теперь ты всё знаешь, Николь, – проговорила Кэти. - Неужели ты сама не боялась, что он тебя обманывает? Ты не испытывала колебаний: поверить или нет? - Я не могла не поверить. - Значит, он говорил мне правду? – мадемуазель Бертрам умолкла, опустив голову, и затем приглушённо повторила: – Он говорил правду. - Несомненно, – донеслось из-за приоткрытой двери, – И если ты по-прежнему сомневаешься из-за того, что твоя мама в силу своей душевной красоты и доброты могла пожалеть его и невольно поддаться обману, то моим словам сможешь верить безоговорочно. Николь вздрогнула от этого негромкого томного голоса, который вовсе не ожидала услышать сейчас. Дверь распахнулась шире, и в комнату шагнула бывшая виконтесса, окутанная ароматом духов, запах которых становился ещё более выразительным и чувственным в прохладную погоду. - Я никогда не была доброй и милосердной, это не мои добродетели. Меня трудно ввести в заблуждение вздохами любви, скорби и раскаяния: я знаю, что в большинстве случаев они наигранные. Рауль не был честен со мной, когда был жив, но потом… – произнесла она и сделала паузу. – Я совершенно точно знаю, что для него не было на свете никого дороже, чем ты. Он действительно любил тебя. Я не стала бы защищать его сейчас, если бы это не было правдой. Прямой взгляд Валерии был устремлён на Николь и выражал что-то, чего девушка никогда раньше не замечала в глазах этой женщины, – какую-то особенную искренность. Однако в следующее мгновение он принял свой обычный характер – горделивый и чуть насмешливый. - Так что же, Николь? Неужели ты не веришь даже мне? – с едва скрытой иронией поинтересовалась гостья, явившаяся, как обычно, без приглашения и даже о своих недостатках говорящая с оттенком самолюбования. – Даже мне, той, кому в большинстве случаев чужды добрые чувства по отношению к другим людям? Учти, что у меня нет причин лгать тебе. За время нашего знакомства я не солгала тебе ни в чём. А пока ты будешь обдумывать мои слова, я выйду. Кэтрин, ты позволишь мне побеседовать с тобой наедине об очень важном событии? - Да, хорошо, – согласилась мадам Бертрам, – Только недолго. Мы можем пойти в мою комнату и поговорить там. - Идём скорее, – торопливо проговорила итальянка. – Это действительно важно. Обе женщины вышли, на пороге Кэти обернулась и попросила сына оставаться здесь, пока она сама не придёт обратно. Едва дверь закрылась, Феликс бросился к сестре и прошептал: - Николь, прости меня, я вовсе не хотел, чтобы всё произошло так, как произошло. Я не должен был вынуждать тебя делать это. Если бы не я, то ты не поссорилась бы с Раулем. А ещё эта фотография, которая привела меня в ярость, зачем я дал её тебе? Какой бес в меня вселился, что я приношу несчастья тем, кто мне дорог? Он стоял на коленях у кровати сестры, побледневший и с выражением отчаяния в глазах, и настолько сильно сжал руки, что его пальцы побелели и даже чуть задрожали. Девушка дотронулась до его плеча и печально ответила: - Нет, Феликс, это не твоя вина. Но скажи мне, всё было так, как рассказывала мама? И то, что Рауль говорил про нашего отца – это тоже правда? - Да, я всё это помню. Мне никогда не удастся это забыть! В моих глазах всегда будет стоять та картина. Мама упала, словно мёртвая, я был уверен, что Рауль де Шаньи застрелил её. И самое ужасное то, что в случившемся был виноват я! - Что?! Почему ты так говоришь? - Если бы не моя глупая болтовня, если бы не мои нелепые домыслы, то папа никогда бы не подумал, что мама может нарушить свою клятву верности ему. Он очень разозлился на неё тогда, и только поэтому его не было рядом в опасный момент. Ведь это я наговорил ему, что мама страстно целовалась с Раулем в гримёрной! Я никогда никому не рассказывал то, что сейчас скажу тебе. После того, что случилось в Милане, мне в течение нескольких лет нередко снилось, что именно я держал в руках револьвер и выстрелил, хотя не собирался этого делать. Мне снилось, что я подбрасываю револьвер в воздух, будто играю с ним, а когда он падает обратно мне в руки, то вдруг выстреливает, и мама, входящая в мою комнату, падает точно так, как тогда. Я во сне подбегал к ней, звал, но она не отвечала! И я просыпался в холодном поту и потом уже не мог спать до самого утра. Мой сон был сладостно приятен и приносил отдых только тогда, когда мне снилась… – тут он резко замолчал и сконфуженно покраснел, вспоминая свои запретные сны, в которых его целовала женщина в красном. - Когда тебе снилась мадам Литвинни, – закончила Николь вместо него. – Даже сейчас я заметила, как ты улыбаешься, видя её. Стоило ей войти – у тебя так радостно засверкали глаза. Она для тебя в самом деле стала Принцессой пламени из детской сказки. - Да, это так. К сожалению или…к счастью. Я не могу не радоваться, что она приехала: когда я рядом с ней, то мне хорошо, я чувствую себя счастливым и свободным. Но если тебе неприятно, что она здесь, то я немедленно скажу ей, что она должна убраться отсюда и не тревожить тебя. - Нет-нет, не надо, не будь таким грубым. Хотя какое право я имею делать тебе замечания, когда сама была так жестока с тем, кто меня любит. Как смело я мысленно судила других, когда себя считала во всём честной и правильной! Как больно теперь, как обидно вспоминать те минуты! Я так хочу попросить у Рауля прощения за свои ужасные слова. Дай, пожалуйста, мой кулон, он должен быть где-то рядом с кроватью. Я попросила Розу снять его с меня, когда мне было плохо. Может, кулон поможет мне вновь связаться с моим хранителем. - На столе кулона нет. На кресле – тоже, – композитор внимательно огляделся и вдруг воскликнул: – Какая жалость, сестрёнка, он на полу. Разбитый. Здесь только осколки, их даже нельзя будет склеить. - Мне почему-то страшно, – тихо произнесла Николь, посмотрев на разбитое украшение, ранее служившее ей талисманом. Она подняла глаза и увидела у окна ту самую ворону с бирюзовыми глазами. – Опять эта ужасная птица здесь! Она предвещает смерть… - Вздор! – воскликнул Феликс, поднимаясь. – Просто она хочет что-то здесь украсть, сейчас я прогоню это нахальное создание. Он подошёл к окну и, распахнув раму, махнул рукой. Ворона тут же улетела, но её резкое карканье было похоже на презрительный хохот. - Значит, у меня осталось только кольцо, – девушка горестно вздохнула. – Кольцо… О нет, я же бросила его на кладбище! Прошу тебя, Феликс, скорее найди кольцо, которое мне подарил Рауль! Я была очень расстроена, я была вне себя и швырнула кольцо куда-то в темноту. Зачем же я это сделала? Из глаз Николь потекли слёзы отчаяния. Брат обнял её и сказал: - Только не плачь, моя бедная сестричка, не плачь! Я сейчас же обыщу всё кладбище, обшарю все заросли! Если твоё колечко никто не поднял и не забрал с собой – что маловероятно – то я его найду. Впрочем, даже если его кто-то забрал, то я отниму! Я отправляюсь туда немедленно. - Постой, там, по-видимому, похолодало и усилился ветер, – ответила девушка, взглянув за окно. – Ты же можешь простудиться, у тебя, как всегда, нет даже шарфа! - Ничего страшного. - Я не отпущу тебя, пока ты не оденешься потеплее. Возьми хотя бы это, – Николь указала на свой тёплый белый шарф, висевший на спинке кровати, который набрасывала на плечи сегодня ночью. Молодой человек с улыбкой послушался совета сестры, затем поспешно схватил свою шляпу, надел плащ и пошёл искать кольцо. Он по-прежнему чувствовал себя виноватым перед Николь и хотел хоть как-то утешить её и чем-нибудь помочь. На улице действительно вдруг стало холодно, резкие порывы ветра едва не срывали шляпу с головы Феликса и заставляли прибавить шагу. Тем временем мадемуазель Бертрам поднялась с кровати, хотя была ещё довольно слаба, и стала медленно ходить из одного конца комнаты в другой. Растерянная, ошеломлённая, даже испуганная всеми открытиями, свалившимися на неё, девушка не могла чувствовать себя спокойной. Пытаясь собраться с мыслями, успокоиться и разобраться во всём случившемся, Николь стала рассматривать свои старые, ещё совсем детские рисунки. Два из них всецело завладели её вниманием. На одном в свете полной луны была изображена прекрасная ярко-алая роза с обледеневшими лепестками, склонившаяся почти к самой земле и припорошенная снегом, а над ней, в тёмно-синем, почти чёрном небе – зловещий тёмный вихрь. На другой картине та же самая роза была изображена уже ожившей и выпрямившейся, освещённой лучами солнца. Тёмный вихрь тоже изменился: он превратился в лёгкое облако светлого тумана. Эти два рисунка были иллюстрациями к одной из сказок, которые малышка Николь видела в игре дождевых капель на оконном стекле. Сейчас мадемуазель Бертрам вспомнила эту сказку и наконец узнала, кто показан в образах красной розы и ледяного ветра, едва не убившего её: это были Рауль и Кэтрин. Юная художница отчётливо вспомнила тот день, когда увидела эту историю в потоках дождя. Тогда она искренне пожалела не только розу, которая лишь чудом осталась жива, но и её неудавшегося убийцу, измученного осознанием своего ужасного поступка и проклятого небесами. - Выходит, он уже тогда хотел мне всё рассказать, но не решился, – вздохнула Николь. – Хоть и против воли, я верю в то, что Рауль де Шаньи изменился с тех пор, как едва не совершил чёрное злодеяние. Мой разум восстаёт против этой мысли, сопротивляется чувствам, опасается возвращаться к былому, но душа верит! Почему я так хочу, чтобы он вернулся?.. Я попросила бы у него прощения за каждое оскорбление, которое нанесла ему. Что же теперь делать? О, если бы Рауль появился здесь хоть на мгновение! Под рисунками обнаружился нотный лист. Там была мелодия к этому сюжету, написанная Феликсом по просьбе Николь. Девушка уже забыла про эту музыку. Чтобы сыграть её, нужно было пойти в комнату Кэтрин. Николь пошла туда, забыв, что сейчас там находится бывшая жена Рауля, в насмешку прозванная им Мессалиной девятнадцатого века. Услышав за дверью голоса матери и её гостьи, девушка остановилась у самого порога, не зная, входить ли туда сейчас или нет. - Я сегодня была там, сразу, как только приехала. В правдивости письма не приходится сомневаться: вокруг могилы всё выжжено! Очевидно, та гигантская молния, которая прорезала собой всё небо, попала туда и подожгла траву, – произнесла Валерия. – А какой ужасный раскат грома раздался тогда – наверное, ты тоже его слышала. - Да, я слышала, когда мы ехали с Феликсом сюда в дилижансе, – ответила Кэти. – Уже тогда я почему-то почувствовала что-то недоброе, хотя не боялась грозы. - Представь, что я почувствовала, когда читала это письмо, когда утром увидела розы, превратившиеся в пепел! О нет, у меня слезятся глаза. Он единственный мужчина, из-за которого я плачу, к тому же уже второй раз. Негодяй, это всё из-за него! Сейчас мой макияж размажется, и я стану похожей на циркового клоуна! – в этот момент голос Мессалины сорвался из-за душивших её всхлипываний. – Пожалуйста, не смотри на меня, я сейчас, должно быть, выгляжу смешно. - Но я же не смеюсь! – воскликнула Кэтрин и, очевидно, подошла к расплакавшейся итальянке, желая успокоить её. - Всё, не буду больше плакать, я сейчас страшнее пугала. У меня есть чистый платок, пожалуйста, принеси немного воды, чтобы я могла оттереть со своего лица потёкшие краски, – сдержанно произнесла та через минуту. – Если я выйду из комнаты в таком виде, то тот, кто меня увидит, может лишиться чувств от ужаса. Николь не успела отойти в сторону, когда дверь отворилась. Кэти поняла: дочь успела что-то услышать из разговора, но догадалась ли, о чём речь? Мадам Бертрам взяла девушку за руку и сказала: - Возможно, если ты всё слышала, то мне не нужно говорить, что произошло перед рассветом. - Но что всё-таки случилось? Я не понимаю. К чему эти слова про молнию и превратившиеся в пепел розы? – Николь произносила это почти шёпотом, потому что голос вдруг перестал её слушаться. – Что это означает? - Это означает… - Что его больше нет, – проговорила Валерия, поворачиваясь к Николь лицом, хотя перед этим отворачивалась, чтобы скрыть свой весьма отталкивающий в данную минуту облик. – Я принесла в этот дом печальную весть. Мадемуазель Бертрам вздрогнула и замерла на месте, не в силах шевельнуться, но не от того, что увидела глаза этой женщины с припухшими веками, вокруг которых темнели пугающие пятна размазавшейся косметики, придававшие лицу вид страшной маски. Николь выронила нотный лист, который держала в руке. Итальянка приблизилась к ней и, протянув бумажный свёрток, сказала: - Прочти. В это время Феликс, бродивший по кладбищу и пристально вглядывающийся во все трещины, во все расселины и заросли, куда могло упасть кольцо сестры, окончательно выбился из сил и замёрз. Правда, то, что он никак не мог найти разыскиваемое, беспокоило его гораздо больше, чем предыдущая бессонная ночь, усталость и холодный ветер. Пытаясь вспомнить, где он ещё не искал, молодой композитор утомлённо прислонился спиной к большому дереву, посаженному у какой-то старой могилы. Внезапно тишину нарушил шорох. Феликс повернул голову в направлении звука и увидел огромную поджарую чёрную собаку, что-то разнюхивающую около одного из кустов форсайтии. Невольно казалось, что в этом создании есть что-то демоническое. Собака подняла голову и угрожающе сверкнула горящими глазами, хотя и не предпринимала попыток напасть на встретившегося ей человека. Вдруг чей-то голос развеял мрачную картину: - Малыш, ко мне! Собака радостно завиляла хвостом и бросилась навстречу человеку, появившемуся из-за поворота. Это оказался весело улыбающийся юноша примерно двадцати лет, который вёл под уздцы гнедого коня. Пёс принялся задорно прыгать вокруг хозяина, призывая поиграть с ним. - Эх, Малыш, ты уже такой большой, а ведёшь себя словно тебе несколько месяцев! – с притворным укором проговорил юноша, качая головой. – Ты постоянно от меня убегаешь, так нельзя. Собака с виноватым видом уселась смирно и, опустив голову, потёрла лапой морду, а затем снова весело залаяла. Тем временем юноша заметил, что он здесь не один, и сконфуженно произнёс: - Простите, сударь, что мой Малыш так носится и шумит здесь. К сожалению, я бессилен ему объяснить, что на кладбище нельзя себя так вести, а он не отпускает меня одного на прогулку. Я только недавно здесь поселился, хожу и осматриваю окрестности своего нового дома. - Значит, это вы купили поместье, ранее принадлежавшее покойному графу де Люсе? – без особого энтузиазма поинтересовался композитор, взглянув на собеседника. - Да-да, неподалёку от имения де Шаньи. Меня зовут Клод Ленгтон, – с поклоном представился юноша, изысканным жестом сняв шляпу. - Феликс Бертрам. - Бертрам? – оживлённо переспросил Клод, пожимая руку нового знакомого. – Простите, но не приходитесь ли вы родственником знаменитой оперной певице Кэтрин Бертрам? - Я её сын. - Однажды я имел счастье услышать, как великолепно ваша мама исполняет партию Дездемоны, это было волшебно! Быть может… Я смею надеяться, что вы не откажетесь от приглашения посетить мой дом. Моё приглашение распространяется на всю вашу семью. Феликс несколько замялся и ответил: - Прошу простить, но моя сестра сейчас нездорова, мы все очень обеспокоены её состоянием, поэтому не можем принять ваше приглашение сейчас. Но... когда-нибудь потом – непременно. - Буду весьма польщён. Однако я, наверное, помешал вашему уединению здесь. Должно быть, вы пришли посетить могилу кого-то из покойных родственников или знакомых? – спросил юноша. - Нет, моя сестрёнка потеряла где-то в здешних зарослях своё колечко, которое ей было очень дорого. Я пообещал, что найду его – но так и не нашёл! – с этими словами Феликс с досадой опустил голову. - Не отчаивайтесь, сударь! – воскликнул Ленгтон. – Мой Малыш обладает потрясающим нюхом. У вас есть какая-нибудь вещица, принадлежащая сестре? - С собой, пожалуй, нет… Ах, да, на мне её шарф! - Скорее снимите его и дайте мне. Композитор стащил с себя шарф Николь и протянул его Клоду. - Искать, Малыш! – скомандовал юноша своему псу, дав ему понюхать шарф. – Искать! Собака вильнула хвостом и торопливо понеслась по тропинке. Феликс и Клод пошли следом. Малыш привёл их к отдалённой могиле, вокруг которой трава почему-то выгорела, как от пожара. - Интересно, кто похоронен здесь, вдали от остальных? Рауль де… кажется, де Шаньи, – с трудом прочёл Клод. – Это имя мне почему-то кажется смутно знакомым. Вспомнил! Этот человек был другом моего отца. - Вашего отца? – переспросил Феликс. - Да, – при этом юноша заметно погрустнел. – Мой отец тоже давно умер, но, когда был жив, иногда ездил сюда, насколько я помню. Уже четыре года меня, а не его называют «лорд Ленгтон», но я до сих пор не могу к этому привыкнуть. Тем временем Феликс пристально разглядывал надгробный портрет покойного виконта, чуть покрывшийся пеплом, и обгоревшие розы, очевидно, те самые, которые раньше стояли в хрустальной вазе на столе у Валерии Литвинни. Земля вокруг могилы была почти что черна, потому что растения сгорели от неведомого пламени. Странным было также то, что этот пожар был удивительно миниатюрным и не распространился шире, чем на метр по окружности от могилы. Собака вновь залаяла, подпрыгнув на всех четырёх лапах. - Такого не может быть, но Малыш ведёт себя так, будто кольцо там, в этой могиле, – с недоумением пробормотал Ленгтон и принялся вертеть в руках свою шляпу. – Простите, сударь, я не знаю, что и подумать.