Ангел

Где-то над городом небо над озером синьку льёт Солнечный заяц в луже купается, зорьку пьёт

Эти слова, звучащие сейчас в наушниках девушки, успокаивают её, убаюкивают, отвлекая от мира сего, и соединяют сердце с её творением. Маленькая, хрупкая фигурка сидит, сгорбившись, над низеньким столиком. Для неё сейчас существуют только этот несчастный листик бумаги, цветные карандаши и стёртый, верно служащий ей ещё с первого класса, ластик.

Голубь серебряный крошку клюёт на моём окне, Но сердце спит моё…

Она улыбается. Нет. Её сердце не спит. Ему нельзя спать. Иначе как ещё удержать хрупкую золотую цепочку, озаряющую сейчас её бледное, изъеденное бессонницей личико?

Шарф кашемировый, ночь, полнолуние стелет вновь Ночью особенно верю в гадание и любовь…

Сердечко согласно бьётся в ответ. Сочельник. Это её последний сочельник. Она верит в это сильнее, чем в Бога. Её взгляд с нежностью направлен на улыбающиеся лица на бумаге. Парень и девушка. Сидят совсем рядышком.

Веткой еловой заманчиво машет Рождество, Но сердце спит моё…

Нет. No. Nein. Она готова перекричать плачущую на улице метелицу. Она смеётся и плачет одновременно. Горячие слёзы катятся по раскрасневшимся щёчкам. Кап. Кап. И солёные капельки падают на тоненько вычерченный красным, почти розовым, карандашом набросок смеющейся девушки с красными волосами. Повезло ей. Иначе бы Юя просто разодрала её своими ярко-алыми коготками, выращенными юной восемнадцатилетней девушкой в знак протеста матери. В быстро колотящемся сердечке горит огонёк. Нет, пламя, готовое озарить спящее небо багровыми молниями, разрезающими весь тёмно-синий эфир на части. А всё потому, что она Там. Сидит на коленях, по-японски, рядом с Ним. Красная нежная фигурка в мгновение отделяется от фиолетовой, вырисованной с такой тщательностью, с коей Пигмалион создавал свою Галатею. Звук рвущейся бумаги. Зато сердце Юи остаётся целым, когда красный образ с тихим шорохом приземляется в мусорную корзину, где столько же скомканных обрывков томятся в разлуке с Ним. А Юя просто возвращает дорожку на полминутки назад и молча смотрит на улыбающееся лицо фиолетового силуэта на бумаге. Теперь один. И Юя может больше не бояться позвать его, прислонившись щёчкой к равнодушной бумаге, вцепиться ноготками в его грудь. Где бьётся идентичное ей сердце. Закрыть глаза. Представить ту хрупкую золотую цепочку, выкованную солнцем того времени, когда они впервые встретились лицом к лицу во сне летней ночи. Никакие ветра не могут её разрушить. Осень со своими дождями не смогла заставить её заржаветь. Зима не может загасить её тёплого сияния. Она улыбается, глядя на него, надёжно защищенного от всего мира одеялом её алых волос, рассыпанных по бумаге. Только она может поглаживать его щеку большим пальчиком и…

Услышь меня!

Стук ставней, запечатлевшийся в её сердце чётче, чем все самые радужные воспоминания её дней. На сетчатке глаз отпечатывается тёмная фигура, появившаяся, словно чудесный мираж из ночи за окном.

Хранитель Ангел, ты со мной,

Юя вскакивает на ноги. Нет. Это не взрыв раздался на расстоянии нескольких шагов от неё. Это взорвалось её сердце.

Я знаю, где-то за спиной…

Все её миры и галактики утонули в вырванном из сердца рыдании и оградились кордонами между ней и стоящим у распахнутого настежь окна парнем. Она протягивает ему руки, будто маленький ребёнок. Так оно и есть — она, растрёпанная, босая, в лёгкой ночной рубашке, даже не замечает, как наступает ножкой на один из многих осколков подаренного ей на свадьбу дуэльного диска, соединяясь с Ним в объятии. Теперь уже навсегда.

Ты научи меня опять…

— Юто… — тихо шелестит она между его рук. Её миндалевидные большие глаза алого цвета встречаются с такими же серыми. Это лицо, так похоже на её собственное, только всегда задумчивое и бесконечно печальное, эти глаза, на которые падает тень неизменно супящихся бровей, меняются до неузнаваемости. Неужели это танцующая в комнате седая метелица коснулась кисточкой его губ, приподняв их уголки? Или это маленькое рыженькое солнышко в его руках? — Юя… — он легонько отстраняет её от себя, глядя ей прямо в душу.

Мечтать

Это единственное, чего им хочется. Для Юи оно — кислород. Иначе жить она просто не может. Просто завянет, этот еле распустившийся бутончик розы. Для Юто оно — живая вода. Иначе он всего лишь покойник. Всего-навсего сорняк, дикий, непокорный шиповник, по ошибке взросший в Эдеме Божьем.

Ангел

Юя ничего не говорит. Она просто позволяет стуже пробираться себе под кожу, трепать кудри и нагонять влагу на глаза. Но ей не страшно. Ведь он здесь. Он больше не иллюзия. Не недостижимая мечта. Она может гладить его всклокоченные волосы, чёрные, будто крыло дрозда. Заглядывать в эти добрые серые глаза и видеть там своё отражение. Может чувствовать тепло его тела, прижатого к ней. Пусть их и разделяет одежда — Юя слышит, как горячо трепещет его сердце. Маловероятно, что кто-либо подумал бы, сколько тепла может таить в себе этот человек, облачённый в мрачные одеяния. Хотя никто бы и не подумал. Поскольку Юто — не более чем фантазия навсегда оставшейся маленькой девочкой Юи. Той самой, любящей яркую одежду и макияж. Той самой, вечно улыбающейся и дышащей весельем, точно воздухом. Вернее, она пытается сделать его своим воздухом. Пока пряча змеистые рубцы на запястьях за разноцветными пластмассовыми браслетами. Самой обыкновенной бижутерией. Так как это наибольшая роскошь, которую она может позволить себе, с тех пор как её отец затерялся в неизвестности годы назад. Сделав улыбку для Юи скорее необходимостью, маской, за которой можно спрятаться, дабы не сеять вокруг себя семена беспокойства, в сердцах тех, кому она не безразлична. А Юто… Он единственный, кто может видеть её настоящую. Он — и есть она настоящая. Только в его объятьях она может съёжиться и разреветься как младенец, пока он гладит её волосы, твёрдо удерживая её талию своими крепкими руками, познавшими разрывающую мышцы боль. А что для него Юя? Эта любящая хихикать девушка, на самом деле тяжело больна сердцем, у которой голова в любой момент готова закипеть и треснуть — его всё. Он обрёл в её мыслях вторую жизнь. Она выпустила его в этот мир из своего сердца, как драгоценную жемчужину, единственную подлинную сияющую вещь в её тёмном бытии. С ней он может навсегда забыть о собственном разрушенном мире. Ему важны лишь её глаза, её сердечко. — Ангел… — шепчет она, глядя на него, даря ему свою самую радужную улыбку. Да. Только она видит его потрепанные, местами изодранные чёрные одеяния, которые обычные люди воспринимают как знак анархиста-изгоя, чем-то удивительным. Лишь она воспринимает его небрежно накинутый, развевающийся на холодном ветру ворвавшейся в комнату зимы, рваный чёрный плащ — крыльями. Они стали одним целым ещё до рождения Юи. Их сердца связаны навсегда этой золотой цепью, соединяющей их, не позволяя им замёрзнуть. Они благодарят Бога за это, пусть чаще всего и желают, дабы он просто забыл за них. Как сейчас. Потому что Юто и стал из-за этого вероотступником. Глас Божий для него теперь ничто. Ангельское пение — пустые звуки. Лишь звонкий голосок Юи, её зарёванное лицо, мягкие волосы, красным дымом-облаком освещающие головку и спадающие на дрожащие плечи, готовый в любой момент сломаться хрупкий стан… Но больше всего… Эти розовые губы, произносящие как заупокойную молитву для него…

Мой ангел…

И только эта её молитва может спасти его, заблудшее и рано окончившее жизнь глупое дитя Божие. Потому как Юя и есть его второй шанс. Он улыбается в ответ, утирая ей слёзы. Бог соединил их бытия, дабы они прошли Чистилище вместе. Друг для друга они — ангелы. И они улетают в ночь. Дабы утром Шинго, обеспокоенный затянувшимся сном невесты в день свадьбы, ворвался в спальню и обнаружил её, уже остывшую, склонившуюся над столиком, с надетыми наушниками и застывшей улыбкой на лице.

Ангел

Она не надела свадебного платья, дабы не представать перед лицом Господа чьей-либо невестой. Она никогда и не хотела ею быть. Ей просто важно, чтобы там, на небесах, Юто, с нежностью в глазах, держа её за руку, просто называл её…

Мой ангел

А Шинго, сыну богатых родителей, получившему её как трофей, останется на память укрытый серебристым инеем свадебный флёрдоранж, перевязанный атласной лентой и самозабвенно лежащий на туалетном столике. Как прощальный поцелуй в щёчку.