Сестрица братьев 2 " Новая история"

Прошло 4 года... – Нет, – закричала Нэйя. – Нет! Стой, Бонни, стой! - Но девочка бежала по краю дороги. Шин еще не успел подбежать, как услышала страшный треск тормозов, хриплый крик Нэйи, увидел взлетевший розовый шелк и машину, пролетевшую на большой скорости, оставляя толстый след от тормозов. Затем вампир поднял на руки мертвое тело любимой дочери. Горько рыдая, таким еще не кто и не когда не видел, Нэйя же стояла, как статуя, боясь даже сказать слова. И как же ему было больно. Больно, после потери любимого человека. Бонни была для него всем. Он не мог оправиться после потери любимой дочери, единственной. И вряд ли вообще сможет. Она напоминала ему себя , такая милая, с рыжими как у него волосами, бледной кожей. А как она морщила носик? Вылитый Шин в детстве. А теперь её не стало. Он больше никогда не увидит её улыбку на лице. Самую прекрасную улыбку на свете. Он так слаб сейчас. И это всем известный, Шин Тсукинами, которого никогда в жизни не волновали чужие проблемы, ни чужое мнение, вообще ничего. Если бы кто-то их его знакомых узнал, они бы не поверили. Рассмеялись. Никто не понимал его, кроме Нэйи. Она единственная могла поддержать его, но даже ей было не так больно, как ему. Они оба виноваты, они оба всё разрушили. И теперь не будет так, как было раньше. Уже нет шансов, что они станут обычной семьей. Забудут об этом и начнут жизнь заново. Может, со временем Нэйя окрепнет, возьмёт себя в руки и станет жить дальше. Да, возможно, но только с Шином так не будет. Он всё время будет вспоминать этот трагичный день, и винить себя. Снова и снова... Кана медленно приоткрыла дверь в комнату Кэтрин, осторожно стала говорить, будто заранее извиняясь. - Кэт, мне очень нужна твоя помощь. - Мялась шатенка. - Кана, не мямли прошу. - Немного разозлилась вампирша. – Я ведь почти не видела Нэйю с тех пор, как Бонни… Она заперлась у себя в комнате, а Шина не было дома и… - Вдруг слезы потекли по красивому лицу девушки. Кэтрин села рядом с ней, принялась гладить ее по плечу, и через какое-то время Кана вытерла глаза. - Ты должна пойти помочь Шину. Я-то сделаю все, что могу, да толку нет. – У нас с Нэйей не очень отношения… – Я знаю, ты-то не хуже меня знаешь Нэйюи. Сколько страдало это бедная девушка, дай ей только бог силы все вынести… А уж это последнее горе и вовсе разбило ей сердце. Но она выстоит. А пришла-то я к тебе из-за Шина. - А что с Шином? - Вздохнула Кэтрин – Мне так хотелось повидать его, но всякий раз, как я заходила, он был либо в городе, либо сидел, заперевшись у себя в комнате с… А Нэйя ходила, словно привидение и молчала… Да говори же скорее, Кана. Ты ведь знаешь, что я помогу, если только это в моих силах. - Я говорю тебе, Нэйя все может выдержать, что господь пошлет потому как ей уже много испытаний было послано, а вот Шин… Кэтрин, он ведь никогда ничего не терпел, ежели ему не по нраву, никогда, ничегошеньки. Вот из-за него-то я к тебе и пришла. – Но… – Кэт, тебе надо пойти сегодня к нему – сейчас, вечером. – В голосе Каны звучала настоятельная мольба. – Может, он послушает тебя. Он ведь всегда так высоко тебя ставил. – Ах, Кана, да что же это? О чем ты говоришь? – Кэтрин, Шин, он… совсем ума лешился. Не хочет, чтобы мы увозили маленькую Бонни. – Ума лешился? Ну, что ты. Кана, нет! – Я не вру. Чистая правда. Он не дает похоронить Бонни. Он так мне сам и сказал – только час назад. – Но не может же он… Ведь он же… – Вот потому я и говорю, что он ума решился. – Но почему… – Кэт, я тебе не все сказала. Не должна я говорить, да только ты ведь все равно нам как родная. И только тебе он сможет послушать. - Хорошо я поговорю с ним. Кэтрин подошла к комнате Шина, остановилась. С минуту она постояла в нерешительности, словно хотела повернуться и бежать. Затем, призвав на помощь все свое мужество, как маленький солдатик перед тем, как идти в атаку, постучала в дверь и тихо сказала. – Впустите меня, пожалуйста, Шин. Это Кэт. Я хочу увидеть Бонни. Дверь быстро отворилась, и Кана, отступившая в глубину лестничной площадки, где было темно, увидела огромный черный силуэт Шина на фоне ярко горящих свечей. Он пошатывался, и до Каны долетел запах виски. Секунду он смотрел на Кэтрин, затем взял ее за плечо, втолкнул в комнату и закрыл дверь. - Шин я понимаю твое горе... - Нет, не понимаешь! - Его глаза горели злобой и отчаяньем. - Может, и не понимаю, но ей нужен покой, который она не обретет в твоей комнате. - Кэтрин словно читала по бумажки, заикаясь, боясь расплакаться. - И ты не можешь запереться здесь, и Нэйя ее мать, а ты не даешь ей попрощаться с ее ребенком. - Мне плевать на Нэйю, она виновата, что моя девочка мертва! - Ты не прав. - Но почему... - Из его глаз снова потекли слезы. - Да я был жесток, и это за мои грехи, я не хочу больше жить. - Он как ребенок прижался к ней. - Я потерял тебя и это тогда казалась невыносимым адом, но теперь я отчетливо понимаю, что в аду я сейчас. - Шин, прости, но девочка должна быть в семейном склепе, - снова давила Кэтрин на него. - Но она боится темноты... как я ее оставлю одну. - Такие крохи как она попадают в рай и там всегда светло... - Не выдержала Кэтрин заплакав. - Хорошо, я согласен, пусть ее похоронят. - Сдался вампир. *** Что-то в мире было не так, в воздухе чувствовалось что-то мрачное, зловещее, окутавшее все непроницаемым туманом, который кольцом окружал Нэйю. И это ощущение, что в мире что-то не так, было связано не только со смертью Бонни, потому что боль от невыносимого горя постепенно сменилась смирением перед понесенной утратой. И однако же, призрачное ощущение беды не проходило – точно кто-то черный, зловещий стоял у плеча девушки, точно земля под ее ногами в любой момент могла превратиться в зыбучие пески. Никогда прежде не знала Нэйя такого страха. Всю свою жизнь она строила на надежной основе здравого смысла и боялась лишь зримого и ощутимого – увечья, голода, бедности, утраты любви Шина. Никогда прежде не занимаясь анализом, она пыталась сейчас анализировать свое состояние, но безуспешно. Она потеряла любимое дитя, но в общем-то могла это вынести, как вынесла другие сокрушительные потери. Она была здорова, денег у нее было сколько душе угодно, и у нее по-прежнему был Шин, хотя последнее время она все реже и реже видела его. Даже то отчуждение, которое возникло между ними после похорон, не тревожило ее больше, ибо она знала, что это пройдет. Нет, она боялась не боли, и не голода, и не утраты любви. Эти страхи никогда не угнетали ее в такой мере, как угнетало сейчас ощущение, что в мире что-то не так, – это был страх, затмевавший все-остальные чувства, очень похожий на то, что она испытывала раньше во время кошмаров, когда бежала сквозь густой клубящийся туман так, что казалось, сердце лопнет, – потерявшееся дитя в поисках приюта. Она вспоминала, как Шин умел утешить ее и смехом разгонял ее страхи. Вспоминала, как успокаивалась на его сильных руках, прижавшись к его груди. И всем своим существом потянувшись к нему, она впервые за многие недели по-настоящему его увидела. Он так переменился, что она пришла в ужас. Этот человек уже никогда не будет смеяться, никогда не будет ее утешать. Какое-то время после смерти Бонни она была слишком на него зла, слишком поглощена собственным горем и лишь вежливо разговаривала с ним при людях. Слишком ушла она в себя, вспоминая быстрый топот Бонниных ножек, ее заливной смех, и потому даже не подумала, что и он, наверное, вспоминает все это, только ему вспоминать еще больнее, чем ей. Нэйя не могла понять, почему так получается. Ведь Шин же – ее муж, и они неразрывно связаны тем, что делили одну постель, были близки, и зачали любимое дитя, и слишком скоро увидели, как их дитя поглотила темная яма. Только в объятиях отца этого ребенка, делясь с ним воспоминаниями и горюя, могла бы она обрести утешение – сначала было бы больно, а потом именно боль и помогла бы залечить рану. Но при нынешнем положении дел она готова была бы скорее упасть в объятия постороннего человека. Шин редко бывал дома. А когда они вместе садились ужинать, он, как правило, был пьян. Вино действовало на него теперь иначе, чем прежде, когда он постепенно становился все более любезным и язвительным, говорил забавные колкости, и в конце концов она, помимо воли, начинала смеяться. Теперь, выпив, он был молчалив и мрачен, а под конец вечера сидел совсем отупевший. Иной раз на заре она слышала, как он въезжал на задний двор и колотил в дверь в комнату Карла, чтобы он, помог ему подняться по лестнице и уложил в постель. Его – укладывать в постель! Это Шина-то, который всегда был трезв, когда другие уже валялись под столом, и сам укладывал всех спать. Он перестал следить за собой, тогда как раньше всегда был тщательно выбрит и причесан, и Карлу приходилось долго возмущаться и упрашивать, чтобы он хотя бы сменил рубашку перед ужином. Пристрастие к виски начало сказываться на внешности Шина. Он часто вообще не приезжал домой ночевать и даже не сообщал, что не приедет. Вполне возможно, что он храпел пьяный в комнате над каким-нибудь салуном, но Нэйи всегда готова была поддержать. Но она уже не могла обвинять Шина, не могла устраивать ему бурные сцены, требовать верности или стыдить его – как не могла заставить себя просить у него прощения за то, что винила его в смерти Бонни. Ее сковывала какая-то непостижимая апатия. Но вскоре он уехал по делам на пару дней... *** Утром Нэйя проснулась от приступа тошноты, и с трудом добралась до уборной. Отчетливо понимая, что ждет ребенка, но как, как она не могла этого раньше не заметить. Может просто из-за горя, притупилась ее ведьмино чутье? Но она как можно скорее должна все рассказать Шину. Блондинка встала улыбаясь себе в зеркало, нежно поглаживая живот. Вечером, когда Шин вернулся домой, она его встречала добродушной улыбкой. Она стояла на площадке лестницы, прислонившись к перилам, и думала, поцелует он ее или нет. Он не поцеловал. Он сказал лишь: – Что-то вы побледнели, миссис Тсукинами. Что, румян в продаже нет? И ни слова о том, что он скучал по ней – пусть даже этого на самом деле не было. По крайней мере мог бы поцеловать ее. Шин стоял рядом со Нэйей на площадке и небрежно оглядывал ее. – Уж не потому ли ты так плохо выглядите, что тосковали по мне? – спросил он, и, хотя губы его улыбались, в глазах не было улыбки. Так вот, значит, как он намерен себя с ней держать. Столь же отвратительно, как всегда. Внезапно ребенок, которого она носила под сердцем, из счастливого дара судьбы превратился в тошнотворное бремя, а этот человек, стоявший так небрежно, – в ее злейшего врага, причину всех зол. И потому в глазах ее появилось ожесточение – ожесточение, которого он не мог не заметить, и улыбка сбежала с его лица. – Если я бледная, то по твоей вине, а вовсе не потому, что скучала по тебе, хоть ты и воображаете, что это так. На самом же деле… – О, она собиралась сообщить ему об этом совсем иначе, но слова сами сорвались с языка, и она бросила ему, не задумываясь над тем, что их могут услышать слуги: – Дело в том, что у меня будет ребенок! Он судорожно глотнул, и глаза его быстро скользнули по ее фигуре. Он шагнул было к ней, словно хотел дотронуться до ее плеча, но она увернулась, и в глазах ее было столько ненависти, что лицо его стало жестким. – Вот как! – холодно произнес он. – Кто же счастливый отец? Шу? Она вцепилась в балясину перил так крепко, что уши вырезанного на них льва до боли врезались ей в ладонь. Даже она, которая так хорошо знала его, не ожидала такого оскорбления. Конечно, это шутка, но шутка слишком чудовищная, чтобы с нею мириться. Ей хотелось выцарапать ему ногтями глаза, чтобы не видеть в них этого непонятного сияния. – Да будь ты проклят! – сказала она голосом, дрожавшим от ярости. – Ты… ты же знаете, что это твой ребенок. И мне он не нужен, как и тебе. Ни одна… ни одна женщина не захочет иметь ребенка от такой скотины. Хоть бы… о господи, хоть бы это был чей угодно ребенок, только не твой! Она увидела, как вдруг изменилось его лицо – задергалось от гнева или от чего-то еще, словно его ужалили. «Вот! – подумала она со жгучим злорадством. – Вот! Наконец-то я причинила ему боль!» Но лицо Шина уже снова приняло обычное непроницаемое выражение. – Не огорчайся, – сказал он и, повернувшись, пошел дальше, – может, у тебя еще будет выкидыш. Кроме Бонни мне больше не нужны дети. Все закружилось вокруг нее: она подумала о том, сколько еще предстоит вынести до родов – изнурительная тошнота, уныло тянущееся время, разбухающий живот, долгие часы боли. Ни один мужчина обо всем этом понятия не имеет. И он еще смеет так говорить! Да она сейчас расцарапает его. Только вид крови на его лице способен утишить боль в ее сердце. Она стремительно подскочила к нему точно кошка, но он, вздрогнув от неожиданности, отступил и поднял руку, чтобы удержать ее. Остановившись на краю верхней, недавно натертой ступеньки, она размахнулась, чтобы ударить его, но, наткнувшись на его вытянутую руку, потеряла равновесие. В отчаянном порыве она попыталась было уцепиться за балясину, но не сумела. И полетела по лестнице вниз головой, чувствуя, как у нее внутри все разрывается от боли. Ослепленная болью, она уже и не пыталась за что-то схватиться и прокатилась так на спине до конца лестницы. Как, оказывается, легко родить ребенка и как мучительно – не родить! Удивительно, что, даже несмотря на боль, у нее сжалось сердце, когда она узнала, что у нее не будет ребенка. И еще удивительнее то, что это был первый ребенок, которого она действительно хотела иметь. Она попыталась понять, почему ей так хотелось этого ребенка, но мозг ее слишком устал. Она не в состоянии была думать ни о чем – разве что о том, как страшно умирать. А смерть присутствовала в комнате, и у нее не было сил противостоять ей, бороться с нею. И ей было страшно. Ей так хотелось, чтобы кто-то сильный сидел рядом, держал ее за руку, помогал ей сражаться со смертью, пока силы не вернутся к ней, чтобы она сама могла продолжать борьбу. Боль прогнала злобу, и Нэйе хотелось сейчас, чтобы рядом был Шин. Но его не было, а заставить себя попросить, чтобы он пришел, она не могла. В последний раз она видела его, когда он подхватил ее на руки в темном холле у подножия лестницы лицо у него было белое, искаженное от страха, и он хриплым голосим звал брата. Потом еще она смутно помнила, как ее несли наверх, а дальше все терялось во тьме. А потом – боль, снова боль, и комната наполнилась жужжанием голосов, звучали всхлипывания Каны, и резкие приказания ее брата Мэтта, и топот ног, бегущих по лестнице, и тихие шаги на цыпочках в верхнем холле. А потом – слепящий свет, сознание надвигающейся смерти и страх, наполнивший ее желанием крикнуть имя, но вместо крика получился лишь шепот. Однако жалобный этот шепот вызвал мгновенный отклик, и откуда-то из темноты, окружавшей постель, раздался нежный напевный голос того, кого она звала: – Я здесь, дорогая. Я все время здесь. Когда Нэйя пришла в себя, ей захотелось увидеть мужа поговорить с ним, но увы его негде не было. Она долго ждала его, звонила, и вскоре в дверях показался он. Шин снова надел маску безразличия, его холодный взгляд будто холодил ее сердце. - Прости, не могу я просто сейчас быть рядом с тобой. - Как-то холодно говорил вампир. - Это не ты говоришь. - Нэйя, милая слишком много произошло с нами. - Мы переживем, Шин не стоит нам расставаться. - Навзрыд плакала блондинка. - Я тогда совершил ошибку когда забрал тебя у Шу. - Он сел рядом с ней обнимая ее. - Я и Карл сломали жизнь тебе, Шу и в конце концов мне. - Ты не прав! - прижалась к нему Нэйя. - Я люблю тебя люблю по настоящему. - Нет, мы просто должны побыть отдельно. - он отстранил ее от себя. - Ты просто уйдешь? - Да.