Мир продолжает свой бег.

      Милли девушка наивная, хоть и выглядит внушительно, да и силой колоссальной её не обделила матушка-природа. Вульфруд давно это заметил… Или, скорее, прочувствовал. Она ведь словно ребёнок. Пусть и выросшая давно, пусть и детской комплекцией вообще не обладает.       Но зато есть глаза. Яркие, зелёные, широко распахнутые, просто лучащиеся детской добротой и непосредственностью.       Милли и есть ребёнок. Пусть слегка повзрослевший.       Затяжка получается слишком долгой, практически до фильтра. И привкус на языке от того тошнотный. Зато отрезвляющий. Хоть немного… … хоть чуть-чуть.       Вульфруд морщится и тушит почти докуренную сигарету о близлежащий камень.       В голове сумбур и отчаянное желание дать ей хоть чуть-чуть чувства самосохранения. Ибо иногда возникает такое ощущение, что его у неё нет просто. Ампутировали? Нет, скорее, родилась такой. Безбашенной, до чёртиков наивной, да и любопытной в придачу. Иначе бы, на кой чёрт стала бы страховщиком и таскалась за ними по всему миру? Или, вернее сказать, за Вашем, но… какая разница?       Он-то сейчас всегда вместе с ним. Словно поводок или ошейник на собаке, как бы глупо и нелепо не звучало. Факт. Такой простой и странный факт.       Улыбка на губах какая-то горькая, полная сарказма. Но ещё и чуть нежная. Будто вспоминаешь о любимом дитя, что своровало яблоки у соседки. И вроде бы любишь, и ругать-то за такой пустяк жалко, а приходится.       Правда… Милли всё же не ребёнок.       Она личность. Самодостаточная и сформировавшаяся, пусть и слегка не от мира сего. Девушка к тому же молодая…       А это Вульфруда и смущает.       Относиться к ней предвзято невозможно – она, как Ваш, только размеры проблем от неё не такие стихийные и масштабные.       А ещё…       Ногти до кровавых полос входят в кожу.       А ещё…       … и челюсти до боли сжимаются… Слишком самоотверженна.       И это пугает.       Вульфруд с неким ужасом вспоминает тот решительный взгляд и тихий голос, коим она перечисляла свойства собственного орудия и её способности, как стрелка.       Боль, страх, отчаяние и бесконечная упёртость в правоте, желание действовать до конца, как бы страшно и больно не было – это пугало. Странно было видеть Милли не такой, как всегда. Она ведь почти ребёнок… Так почему в тот момент кажется старше? Почему именно тогда она не плакала, как обычно? Будто закрылась от всего мира. Будто резко осознала ответственность за всё, будто реально… повзрослела…       Мужчина хмурится, нелепо вглядываясь в бесконечную тьму ночи, но собраться с мыслями так и не желает. Не получается, вернее. Просто не получается. Но одну вещь он точно понимает.       Вульфруд никогда, (да, черт возьми!) никогда больше не хочет видеть её такой. Ведь иначе снова придётся наставлять пистолет и чётко осознавать, что не поможет. Никак не поможет. Уж слишком она…       … решительна…       Очередная недокуренная сигарета тут же тонет в песке. А тяжёлая поступь возвещает о том, что священник-таки покинул насиженное место.       Вульфруду некуда торопиться сейчас, но пройтись до палаты, кажется, жизненно необходимо.       Зачем? Он и сам не знает. Впрочем, как и относиться к этой нелепой девушке.       Она вроде бы и женщина, а ведь душой-то ребёнок. Как те, что он оставил в церкви, и те, к кому уже никогда не сможет вернуться. И если так, то и обращаться он с ней должен, как старший брат. Но вот… вот, в чём проблема.       Она другая. Она давным-давно выросла.       Она ведь девушка, привлекательная, надо сказать, хоть и сильная до ужаса.       А это и без того путает его сложное мироощущение.       Дверь палаты легко хлопает, и Николас серой тенью продвигается к койке. Света мало, но очки он так и не снимает. Боится почему-то. Чего? Сам не понимает.       А Милли спит. Смешно сморщив нос и неуклюже подложив руку под щеку. Третий день уже, между прочим. А ещё хмурится. Неприятно так. Будто напоминание о былом сражении. Будто переживает до сих пор внутри себя его отголоски.       Мужчина кривится и, не удержавшись, легко проводит по её волосам, будто пытаясь всё плохое с собой забрать. Даже не заботясь, как обычно, о руках, что по локоть в крови. Сейчас не важно, да и, откровенно говоря, не хочется об этом вспоминать.       Его это не волнует пока что. А только то, что с лица девушки поразительно долго хмурость сходит, умиротворению место не желая уступать. Николас только мимолётом отмечает, что волосы у неё поразительно мягкие. Не то, что у обычных женщин. Может, всё дело в характере?       Кто знает, кто знает.       Да и это не главное. Главное то, что Милли снова серьёзность утрачивает. Успокаивается. Значит, снова собой становится. Той, которая и важна им.       А потому, всё остальное… … неважно…       Легко хлопает входная дверь, оставляя в палате мирно спать странную девушку.       Завтра она уже придёт в себя. Будет снова улыбаться и радостно обнимет вернувшуюся Мерил с криком - «Семпай!». Мимолётом глянет на заглянувшего на огонёк Вульфруда и не заметит за его дежурной улыбкой странное облегчение.       Впрочем, ему и не надо. Ведь пока Милли остаётся собой, то всё нормально.       Мир для него не остановится.       Мир продолжает свой бег.