Стихи и песни пятой луны

Тихо шуршит дождь, город под ним спит - В звоне стальных струй воля звучит небес: Вишня сменит пион, как сменяла всегда, А когда отцветёт - ирисы зацветут. Так было всегда, так будет всегда - С ирисом и с дождём в мир приходит она - Пятая луна... Когда Хоноо Аки спросили, что она желала бы исполнить на юбилейном концерте, она без колебаний выбрала эту арию. Не потому, что ей нравились слова или мелодия, хотя они ей нравились. Просто уже много лет её никак не отпускали это очарование пейзажной лирики, в которой пряталось самое страшное решение в жизни её героя.

***

Помнится, режиссёр синдзин-коэна была этим недовольна. Да, исторический Акэти тоже замаскировал план мятежа под стихи о природе и погоде, но театральная постановка достаточно далеко ушла от истории, чтобы позволить себе нечто более... мужественное. Трагическое. Величественное. Сооя-сэнсей улыбался и качал головой: «Я много думал, я много говорил с моими актрисами, и решил, что этот момент надо решить именно так». Он и правда всегда очень много думал, этот тихий и серьёзный человек - в те годы довольно молодой, теперь уже весьма пожилой, но ещё вполне бодрый и всё такой же внимательный и чуткий. И они правда много говорили - о Мицухидэ, о его эпохе... о жизни и смерти, о куче всего, внешне к спектаклю не относившегося, и всё же многое в нём определившего. - Я хотел написать историю японского Макбета, но Макбета без его леди, - говорил сэнсей собравшейся труппе. Круглый стол - это та точка на границе между читкой и репетициями, где актрисы и режиссёр озвучивают свои декларации о намерениях: что они хотят сыграть? О чём они хотят рассказать? Иногда - спорят, иногда - соглашаются, иногда их речи идут параллельными монологами - всегда по-разному. - Ведь леди Макбет - персонаж исключительной важности, исключительной самоотверженности. Она готова на всё, лишь бы освободить своего супруга от мук выбора. По сути, она берёт всю тяжесть этих мук на себя и под нею ломается - не так ли? «Но если бы Макбет остался с пророчеством один-на-один? Если бы и само пророчество не было бы столь конкретно? И если бы вместо благородного Банко и старца Дункана (признаться, весьма схематичных и довольно безликих) человек, стоявший между Макбетом и пророчеством был бы вполне живым и конкретным - и с пороками, и с добродетелями живого человека? Что сделал бы тогда Макбет?» - так я думал с тех пор, как увидел чудесный фильм Куросавы-сэнсея. И в какой-то момент я осознал: вот, такой Макбет есть в нашей истории. И у него не было никого, кто снял бы с него груз ответственности, кто решил бы за него... Думала и Хоноо Аки. Ей не впервой было играть злодея, она почти всегда только их и играла, если подумать. И всё же этот человек был отдельно, он был ни на кого не похож. - Наверное, дело в том, что он не предопределён быть злодеем, - делилась она своими мыслями на том же круглом столе. - Ибараки-додзи был рождён наполовину демоном, Масакадо по кривой дорожке повела его гордость, а у Акэти нет ничего, что обрекало бы его на участь предателя, бунтовщика. Он вежлив, утончен, воспитан, ему знакомы идеалы долга и человечности, он умён, образован, он предан своим друзьям, Ода полагает его одним из вернейших вассалов... И всё же он совершает поступок, который любой признает чудовищным: он нападает на господина и друга, причём не в открытом бою, а подло, ночью, так, что тому совершенно не остаётся шансов... но даже в этот момент он остаётся собой, он не превращается ни в чудовище, ни в демона! - Помните его дзисэй? - Сооя аккуратно перелистывает книгу и читает вслух: Нет верного понятия о должном и недолжном: Дао человека лежит в его сердце. Очнувшись от наваждения бренной жизни, я вернусь к истоку всего сущего. - Это слова человека, в первую очередь, высокообразованного, не так ли? Он легко и естественно использует понятия китайской и буддистской философии, китайские тропы наравне с чисто-японскими макура-котоба, и при этом делает вывод, не лежащий в смысловом поле ни одной из принятых тогда религиозных систем. Но через изящную и совершенную форму мы видим искреннюю боль человека, запутавшегося в себе и ищущего оправдания своим поступкам - вот, Лао-цзы говорил, что нет правды и неправды, кроме той, которую видим мы сами, значит, и мой поступок оценивать только мне! И неслучайно то, что он желает обрести - не только “исток всего сущего”, но и “единство” - быть может, целостность, примирение с самим собой? - Мне кажется, - Хоноо Аки осмелилась подать голос, - здесь ещё есть мотив поиска истины. Ведь это можно понять и так: «Здесь, в этом мире, нельзя различить верное и неверное, но если очнуться от морока бытия, то увидишь всё как есть», не так ли? То есть, даже в последний момент, уже приняв роковое решение, Акэти не уверен в его правильности и ищет не столько исполнения его, сколько смерти - как единственного пути к прозрению. - А как вы полагаете, почему он всё же решается на роковой поступок? - Мне кажется... мне кажется, он видит в этом действительно “волю небес”, и не столько решается на что-то, сколько смиряется с ходом вещей. Таким он и был, её Акэти. Сложный, запутавшийся, потерявшийся в себе и в обстоятельствах вокруг. Хороший человек - но способный на страшные поступки просто потому, что ему недостаёт какой-то внутренней силы отвергнуть дурной путь, хотя достаёт прозорливости понять, что путь дурен. И всё же прозрение, которого он так желал - Акэти обрёл. Обрёл ещё при жизни, так что финал для него был не безнадёжностью шекспировского Макбета, а чем-то иным, может быть даже - искуплением... И не стоном боли заблудшего человека прозвучал дзисэй, а вздохом облегчения: нет правды на земле - но правда есть там, выше.

***

Всё это - метания, обсуждения, сомнения - вспыхнуло в памяти Хоноо Аки, когда незнакомый молодой человек, видимо, недавно пришедший в Театр, недоумённо спросил «Но почему не “Азалия”?». Наверное, этот номер из одноименного ревю значился у него в предварительной программке. - Понимаете ли, это мой саёнара-спектакль, - мягко ответила пожилая актриса. - Это традиция - исполнять вещи из саёнара, не так ли? Потому что по телефону не рассказать, не передать тишины последних ночей апреля, таких душных, предвещающих неустанные майские грозы. Не поведать о сомнениях и отчаянии, которые - каждый вечер представления - сменялись радостным спокойствием, о дружбе и любви, которые пережили всё, и даже предательство, и о музыке Эдит Пиаф, которая играла в перерывах между репетициями - в соседнем зале готовили ПариСай... Не объяснить, что играли спектакль тоже в апреле и в мае, и прошлое сливалось с настоящим, и герои обретали неожиданную реальность, и... ...и именно это всё - эту позднюю весну 1986 года - она хотела бы вернуть ненадолго в день Рождения любимого театра. А традиция - это всегда неплохое оправдание, не так ли?

Алое море крыш, белое море стен Дождь в серебро и сталь превращает в свой срок. Снежной буре во след - буря опавших цветов, Чтобы потом дождь смысл с мостовых лепестки... Так было всегда, так будет всегда: С ирисом и с дождём в мир приходит она - Пятая луна. Мне бы осени ждать, ждать девятой луны: Мой колокольчик тогда будет цвести в полях... Только настойчив дождь, с ним не поспорить мне: Струи его несут ясный голос небес: Так было всегда, так будет всегда: С ирисом и с дождём в мир приходит она - Пятая луна.