Потерянное поколение

Во время войны семьи постоянно теряли отцов и сыновей, матерей и сестер. Никого не удивляло, что детские дома ломились от количества помещенных туда ребят, а шпаны на улицах становилось все больше и больше. После войны всех вообще перестало волновать увеличившееся число беспризорников, были и более важные проблемы: разборки с отделением территорией, получением налогов, расстрелом предателей, выплаты каких-то пособий, потерявшим на поле боя детей и мужей, матерям, установлением нового правительства. Никому не было интересно, как они находят себе еду, чем рискуют и где спят, разумеется, нет. Однажды, когда на рыночные продавцы начали всерьез жаловаться правительству на то, что еда с их прилавков начинает исчезать в чрезмерных количествах, а торговки решили поддакивать, жалостливо заявляя, что деток, мол, надо бы в приюты или детские дома посадить, маленькие они еще, чтобы так по улицам расхаживать, главенство страны решило воздействовать. Только каким образом можно было поместить всех беспризорников под крыши подобных домов, зная, что в них мест и так уже нет, да и вряд ли будет, только если кто-то умрет от болезни или свалившегося на них дефицита провизии? — Расстрелять всех, — прозвучал приказ. К расстрелу были приговорены все беспризорники без исключения: и сын солдата, погибшего при осаде города, но спасшего множество жизней, и дочка оружейника, убитого снайпером в середине войны, и дети капитана, уехавшего на грозном крейсере, но так и не вернувшегося. Это транслировалось по радио, телевизорам и динамиках, расставленных на всех больших площадях. Все услышали предостережение и поняли: выживут те, кто умеет играть в прятки. Я умел, Лиззи была со мной, ей не грозила опасность, Найл и Марк тоже были в нашей маленькой банде, а за остальных мы отвечать не могли. Нам хотелось выжить, не больше и не меньше. Хоть, честно говоря, у нас не было дальнейших целей. Для начала надо было найти надежное укрытие, в котором никто бы не догадался искать таких беспризорников, как мы. Узкая щель, куда могли протиснуться только оголодавшие подростки, вполне подходила. Она находилась прямо между двумя зданиями, но никто кроме нас не знал, что чуть глубже она расширялась и открывала небольшую каморку, которую, кажется, залили с двух сторон, но забыли о третьей. Когда вокруг начались массовые крики мы были в той каморке, сбившиеся в кружок и закрывшие глаза, мысленно загадывая желание: лишь бы нас не нашли. Лиззи, как самая деятельная и активная, не могла так долго сидеть в этом обреченном круге и встала, подходя к узким стенам и осматривая их. — Зейн, подойди сюда, — пальцем поманила она. Худая как щепка Лиззи наклонилась вниз, поднимая с пола почерневшую фотокарточку. Прищурив глаза, она аккуратно пыталась соскоблить ногтем слой грязи. — Помнишь, этот мальчик жил с нами, когда его мать получила оповещение о смерти мужа? А потом она исчезла. Думаешь, они жили здесь? В другой руке она вертела что-то, похожее на когда-то красивую запонку, но теперь представляющее собой нечто непонятное. Наверное, если присмотреться, то можно было бы разглядеть инициалы имени и фамилии, так всегда делали в довоенные времена. — Лиззи, пойдем к остальным, какая нам разница? — я взял из ее руки фотокарточку и осторожно положил на небольшой выступ в стене, чтобы не разбираться в истории, обсуждение которой не сулило ничего хорошего. Девушка отступила на шаг, качая головой и смаргивая слезы. Она опять вспоминала то, что я долгое время пытался заставить ее забыть. — Как же ты не понимаешь, Зейн? Ведь он был таким же, как и я, наши родители вместе ходили на те, — ее голос предательски дрожал, будто предупреждая, что она никогда не сможет забыть тот холодный зимний вечер, когда родителей Лиззи забрали на какое-то разбирательство и не "вернули" обратно. Я не мог в очередной раз сказать Лиззи, что в этом нет ее вины, что родителей уже не вернуть и надо стараться жить настоящим. Что я мог сказать дельного, если и сам был таким же мальчишкой, потерявшим семью, просто немного раньше? Единственное, что я мог сделать, — обнять Лиззи, прижать к себе и ничего не говорить, молча слушать выстрелы, доносящиеся с улицы, и крики. — Мы играем в прятки, и мы выиграем, чего бы это ни стоило.