Дело об украденной шоколадке

-Итак, начинаем следствие. Темноволосый мальчик, произнесший эти слова, стоял посередине маленькой комнаты, неуверенно оглядываясь по сторонам. Старые, потрепанные жизнью кровати, маленький шкафчик, нечто, отдаленно напоминающее стол... обстановка, напоминающая жизнь в беднейших кварталах Восточного Берлина - и не поверить, что здесь, в таких комнатах, растили детей, которым предстояло стать элитой коммунистического мира. Кроме говорившего, в комнате было ещё два мальчика, одинаково одетые, но один из них был тощим и высоким, а другой носил большие, склеенные скотчем очки. К нему-то и был обращен следующий вопрос темноволосого. -Место преступления было оставлено нетронутым? -Нет, придя в комнату, я увидел сильный беспорядок, матрас был откинут с кровати, и ящичек в шкафу выдвинут. Я привёл всё в порядок, а потом, потом... Его громкому всхлипыванию, прервавшему речь, темноволосый не поверил. *** История была простой – в пятьсот одиннадцатом детском доме не давали ученикам сладкого – но несколько дней назад к нам приехала какая-то инспекция, из центра, и многие вообразили о ней не весть что, думали, что их могут забрать из этого места. Или, даже, что если они расскажут обо всём инспекторам так, чтобы об этом не узнали воспитатели, то и весь этот детский дом закроют. Как оказалось – совершенно зря, но сил было приложено немало и, уезжая сегодня утром, кто-то из инспекторов подарил двум наиболее понравившимся ему детям по шоколадке, которые моментально стали предметами самой жгучей зависти. Съесть их за завтраком счастливчики не решились, а по окончанию утренних занятий обнаружилась пропажа по-крайней мере одной из них. ...Итак, я вхожу. Комната, убранные кровати детей. Никого нет. В коридоре тихо. Всё в порядке? Можно начинать поиски. Что я ищу? Кто я? Я воспитатель? Или я один из детей? Кто? Я подхожу к одной из кроватей, да, я знаю, что именно она-то мне и нужна. Впрочем, нет, сначала я осматриваю шкафчик - просто на всякий случай. Открываю его - ничего интересного нет. Закрыть? Почему бы и нет? Я не делаю этого. Теперь кровать. Под одеялом ничего нет, переворачиваю матрас - вот оно. Искал ли я именно это? Пока не знаю. Беру. Теперь матрас. Почему я не привожу кровать в порядок? Я воспитатель, даже если дети по какой-то невероятной причине вернутся сюда во время занятий - мне это безразлично. И всё же я ничего не делаю. Схватив шоколадку и даже не осмотрев стол я выхожу. Почему я не воспитатель? Страх. Слишком много страха. Он в моих движениях, в моих руках, в моём взгляде… -Это был кто-то из учеников. Кого не было сегодня на занятиях. - Торжествующе улыбнувшись, как то и полагалось, я, тем не менее, ощутил странное разочарование - дело, по сути, уже было раскрыто, вот и всё... И вместо радости вспоминались книги, которые я читал здесь почти что каждый день - о гениальном сыщике, расследовавшим преступления именно тем методом, которым я пытался сегодня действовать.* Однако ничего о самом детективе, у которого не было даже имени, я никак не мог вспомнить. Только слово – «Коричневый». 511-ый детский дом поедал даже такие имена. И я никак не мог понять, зачем этот сыщик раскрывает преступления. Что ему нужно. Порою, особенно во время чтения, понимание, подобное какому-то тёплому озарению, словно бы приближалось ко мне, но каждый раз это оказывалось всего лишь иллюзией. Воспитатели дозволяли мне приходить в библиотеку каждую неделю в свободное время на полчаса, но требовали, чтобы я рассказывал о том, что происходит в моей комнате. О моем соседе, об наших разговорах… и сказали, что если я совру или утаю что-либо, то никогда больше не попаду в библиотеку. Семь дней назад мой сосед сменился. Нас порою переселяют из комнаты в комнату, но тогда было иначе. Его признали не успешным учеником и отчислили. Когда он узнал об этом, то сначала кричал и плакал, но потом как-то успокоился и просто сидел, всхлипывая время от времени. И лишь когда охранники пришли выводить его из комнаты, вновь забился, пытался цепляться за кровать и за двери, звал меня… Мечта сбежать из пятьсот одиннадцатого детского дома – общая для всех учеников, но такой исход вызывает лишь панический ужас. Никто из нас точно не знал, что происходит с «не лучшими» детьми за пределами серой ограды, но все были уверены, что это нечто самое, самое страшное. С того дня у меня словно бы начало болеть что-то в груди. Колоть, жать. Мы все очень боимся медицинских дней, память и мысли после которых сначала ватные, потом – пожеванные, но на этот раз я хотел, очень хотел, чтобы этих дней было больше. Может быть, тогда эта боль хоть немного утихнет. -Это вторая-шестая комната! Или вторая-восьмая! Только их не было сегодня утром. – Вспоминать лица учеников на занятиях было сложно, но я справился с этим быстрее, чем пара друзей. Но мы не могли прямо сейчас наведаться в эти комнаты, нужно было подождать день или два. Шансов на то, что шоколадка доживёт до того времени, совершенно не было, но я не стал напоминать и об этом. *** И вот, спустя день, они втроём крались по темным коридорам детского дома. Вернее никто из нас не крался, но мне почему-то хотелось так думать. Я люблю... любил мечтать, что мы однажды убежим отсюда, скроемся - потихонечку-потихонечку, так, чтобы никто не узнал. Я любил мечтать, любил жуков и бабочек, любил рисовать, любил шоколад - почти так же сильно, как и горячее какао... Помню, как шёл вместе с мамой и грыз плитку - вкусную-вкусную... Вот только лица её не помню, как и имя. И давно уже не плачу, не зову её... Я? Кто я... -Кто я? ты помнишь моё имя? - я еле шепчу, чтобы никто-никто кроме моего друга не услышал, но всё равно страшно - они, вдруг они подслушают? И тогда, тогда... Молчание, тягостное, страшное - вдруг он забыл? Мы уже потеряли его имя, вот уже две недели - или месяц, не удаётся ничего вспомнить... осталось только то, что он любил играть в футбол в маленьком дворе рядом со своим домом. -Адольф... Адольф Райнхарт. - такой же, еле слышный шёпот. Странно звучит имя - словно бы и не моё, а какое-то чужое, словно бы и не меня им звали... а кого тогда? Какого-то другого мальчика? Нет, это я, я, я... я - Адольф Райнхарт, я люблю какао, люблю жуков, у меня есть самый-самый лучший друг... -Что вы здесь делаете? - вышедший из-за угла охранник застыл как вкопанный, возвышаясь над ними. Покидать комнаты не было запрещено, но и ходить бесцельно не дозволялось. А туалет, как назло, был в другой стороне. Как и наши комнаты, кстати. Мы молчали, на моего друга было мало надежды - он классно дрался и всегда помогал, но вот говорить... а темноволосому словно бы и всё равно было. -Мы вас и искали. - Нашёлся я. - Те, трое, снова на крышу играть пошли. Недавно один из нас, детей, умер, упав с крыши. Воспитатели восприняли это спокойно, но вот охранникам - их тут четверо, похоже, досталось. -Ах, они... а вы - возвращайтесь в свои комнаты. - Последнюю фразу мы услышали уже из-за поворота, мужчина так заспешил, что едва не позабыл про нас троих. Впрочем, с охранниками всегда было так легко, уже год, как мы почти не боялись их - управлять этими людьми было довольно-таки просто. Другое дело - воспитатели. От них озноб по спине проходит. И от занятий тоже, после них... после них чувствуешь себя так, словно бы тебе всё равно, что с тобой было, есть и будет, всё равно, есть у тебя имя или нет, есть ли у тебя друзья или нет, любишь ли ты что-то или нет... И была легенда, про первого воспитателя, будто бы он подарил своё имя дьяволу. Но подробностей я не помнил. Мелкие детали здесь очень легко выпадали из головы. -Вот она. - Голос темноволосого раздался из-за спины и, обернувшись, я начал оглядываться, пытаясь понять, что он имеет в виду. Оглядывался до тех пор, пока взгляд не упал на мусорную корзину, где вызывающе лежал знакомый, скомканный фантик. Мы не успели. Почему-то мне захотелось плакать. *** Последнее время всё чаще я ощущаю себя... каким-то другим. Словно бы серость, второй уже год поедавшая мои воспоминания начинает пробираться куда-то глубже. И всё чаще приходит безразличие, я перестаю замечать зелёную траву, легкий вечерний ветерок, мне всё равно, что я ем и где я сплю... И всё, что ещё осталось от моего детства кажется странным, пустым сном. Живым... живым я себя ощущаю лишь один раз в день, когда бегаю смотреть мультфильм, показываемый по телевизору. По вечерам выходных сердце начинает колотиться быстрее, а время - течь до безобразия медленно. Там, в нарисованном мире, есть всё, что я здесь потерял - приключения, радость, страдания, простая жизнь, добро и зло, друзья и враги.. И ещё, кажется, там есть я. Другой я, парень-слабак, которого гнев и страх превращают в Невероятного Штайнера. Как бы я хотел и в самом деле быть таким... -Дело раскрыто. Мы уже были снова в нашей комнате, темноволосый буквально светился от удовольствия, даром, что тон у него был предельно собранный и сухой. Он и в самом деле радуется? Или только изображает эмоции? А мой друг лишь шмыгнул носом, как-то обречённо кивнув. Друг... Я ничего не чувствовал сейчас и лишь как-то разумом понимал, что раньше было иначе, и что я должен сейчас как-то подбодрить его. Раньше я бы нашёл слова, я бы... -Держите. - Сходив в свой угол, я достал припрятанную там мою шоколадку и, разделив её на три неравных части, протянул их моим друзьям. Самую большую - Адольфу, самую маленькую же оставил себе. Вкуса я почти не почувствовал, но лицо моего друга... Адольф улыбался, причём улыбался так хорошо, словно бы и не было вокруг этих серых, мрачных стен. Внезапно, я понял, что готов отдать всё, всё, что у меня есть, лишь бы мои друзья улыбались. Люди не могут до конца забыть свои чувства. Как старое письмо, после долгих скитаний, доходят дружба и радость до своих адресатов. И, подумав об этом, я столь же широко улыбнулся ему в ответ. ----------------------------------- *речь идёт об Отце Брауне, персонаже детективных романов Гилберта Честертона.