Рождественская сказка

      За окном валит снег, и деревья нагибаются под его тяжестью почти до искусственного пруда. Пусто, темно и совсем тихо. Тот великолепный изысканный сад камней вокруг Малфой Мэнор, что когда-то вселял трепет в окружающих, а в обителях замка подчеркивал холодную отстраненность и величие, теперь как-то особенно сер и мрачен. Теперь это ничто иное, как мокрые холодные камни, наполовину утонувшие в этом некончающемся снегу. Этот сад постоянно напоминает о том, как одиноки те, кто выжил в этой бесконечной, безжалостной войне. Выжил не на стороне победителя, остался помилован героями.       Вокруг ни души, и в замке тоже тишина. Вечные переплетения коридоров и комнат, которых неизвестное множество, наводят тоску и даже временами отчаяние. Что может делать женщина в таком месте? Что делает она там одна, у погасшего камина, с кружкой остывшего глинтвейна? Она смотрит в окна, на падающий снег и кутается в ухоженный, серебристый палантин.

***

      Она устала, давным-давно устала. Что может значить для неё конец этой войны? Проигрыш? Или победу? Ни то и ни другое, скорее – свободу. Она жива, её единственный, самый любимый сын – жив, её муж, сражавшийся на передовой, жив, и больше никому ничем не обязан. Они выжили, несмотря ни на что. И теперь уже не так важно, как смотрят тебе в след гордые победители, как они тычут пальцем и шепчутся за спиной о том, что вы уже в который раз избежали расплаты. Что могут знать они, те, кто открытой грудью кидался под палочки, не думая о семье, не думая о будущем, не думая ни о чем. Те, кто лил слезы по погибшим, выставляя все новых и новых, как пушечное мясо. Они не смогут сломить ее дух, потому что она Малфой. И неважно, правы ли были аристократы под началом Тёмного Лорда – она Малфой, она та, кто достоин этой фамилии, а значит, она будет носить ее с гордостью до самого конца, что бы не говорили окружающие.       В небольшой комнате уже совсем темно, вечер плавно перетекает в ночь, а женщина в сером палантине все так же сидит в мягком кресле у погасшего камина. Она не смотрит на тлеющие угли, и не видит их причудливых теней на стенах. Она не видит, как они окрашивают в красное белый снег на окнах, она дремлет с кружкой холодного глинтвейна у едва тёплого камина, видя прекрасный сон из прошлого. Сон о том, как когда-то он, почти принц, и почти на белом коне – сделал ей предложение, и о том, как увез её далеко, в свой прекрасный замок, с садом камней, и искусственным прудом, с множеством комнат и самой большой тайной, которую ей, пока, только предстояло узнать. А сейчас она мягко улыбалась во сне, не замечая, как наступила еще одна ночь, в одиноком, почти умершем замке.

***

      Первая зима, после их победы. Первая свободная зима, в которой нет страха, нет опасений и нет счастья. Бесчисленное множество людей, которые остались без родных, без друзей, без дома… и без надежд. Война всегда забирает с собой все, оставляя после себя голый пустырь, на котором нет даже травы. Разрушенный мир, в котором нет тепла, света и счастья, за которое все так боролись. Пытаясь достигнуть лучшего, уничтожали все и всех, не задумываясь о том, как жить потом. Низкие, первобытные инстинкты – выжить, неважно как. Никто не думал о тех, кто невольно родился на тёмной стороне. Никто и не хотел – было проще поставить на них крест, посчитать подонками и убить вместе со всеми, решив тем самым множество проблем в будущем. Как цинично. Как отвратительно. Как несправедливо.       Она не осталась в стороне, эта совсем юная волшебница, она тоже потеряла на войне брата и многих близких людей. Но даже будучи настолько разбитой, она осталась верна своим личным принципам и идеалам. Не убивать – а помогать. Да, они были теми, кто ушел сражаться с ней, с её погибшим братом и со всеми, кого сейчас уже нет. Да, они искалечили жизни тех, кто ей дорог. Но они были заложниками своих семей. Заложниками тех норм, что были приняты в обществе. И война уровняла всех. Многие потеряли родителей, многие лишились всего. Многие стали пустой оболочкой, без мыслей, стремлений и желаний.       Наверное, они были теми, кто помогал ей чувствовать себя живой, чувствовать себя нужной, чувствовать, что мир все еще существует. После победы над Вольдемортом Гарри не выходил из дома, не отвечал на письма, не открывал дверь. Гермиона и Рон навещали его каждую неделю, но он только глухо выл сквозь сжатые зубы, не говоря ни слова. Она не могла смотреть на это. Она не могла позволить себе увидеть его таким, иначе осталось бы только сесть рядом и умереть вместе от боли и отчаяния. Она так не могла. Она знала, что каждый четверг, после работы, примерно в шесть ее ждут четыре-пять человек, которым просто нужно побыть с кем-то. Рассказать. Выговорить все, выреветь, вымыть из своей души всю тут черноту, которая впитывалась с молоком матери и заучивалась, внедрялась, вживлялась последующие годы. Они нуждались в ней, а она в них, и не было разницы, что она Уизли, а они – возможно Паркинсон или Забини, Нотт или Эйвери или еще кто-то с не менее звучными фамилиями.       Вот и в этот раз, они, как обычно уже ждали ее, сидя полукругом около пылающего камина. Она села рядом, прямо на коврик, распустив рыжие, отливающие бронзой волосы по маленьким плечам. Она всегда так делала, чтоб они чувствовали, что здесь нет тех, кто выше или ниже. Что здесь нет победителей и проигравших. Что здесь каждый может говорить то, что думает и думать то, что хочет.       Пара взмахов палочкой и у каждого в руках горячий ароматный чай. Никто не улыбается и не кривит лица. Все знают, что могут быть самими собой. Могут просидеть молча, потом одеться и уйти, а могу сидеть всю ночь, могут плакать, кричать и жаловаться, и она все равно будет рядом. Она уже доказала им, что здесь можно не бояться показать свое лицо.       В этот раз они долго молча пили чай, глядя в камин, на языки пламени, пляшущие на углях. Оно, будто дикий зверь, кидалось на каминную решетку, то кусая, то облизывая ее, пытаясь вырваться наружу. Оно не привыкло, когда его запирают в клетке - свободолюбивый, гордый и обжигающий зверь.       Первой заговорила девушка, она была на два года старше Джинни, и последний год затянувшейся войны провела под прямым началом Темного Лорда. Темная метка, уродливым оскалом выглядывала из-под ослабшей повязки. Девушка пыталась спрятать ее, замотать наглухо, чтоб навсегда забыть о том ужасе, что ей пришлось пережить. Она говорила долго, сухим, выцветшим голосом, почти не меняя интонации. Её рассказ, полный смертей, заставлял вздрагивать всех собравшихся, кто-то периодически всхлипывал, усиленно кивая. Они понимали друг друга как никто, каждый из них избегал смотреть в зеркало, боясь увидеть в нем лица убитых людей. Они так же никогда не смотрели на свои руки, «Потому что, – однажды призналась Панси, – они в крови, и эта кровь никогда не отмоется. Я даже вижу, как они отливают красным».       Все разошлись ближе к двенадцати, и уже накидывая пальто, Джинни заметила темную фигуру в углу, сжавшуюся в старом, потрепанном кресле. Она подошла ближе, и наклонилась так, чтоб встретиться глазами с незнакомцем, но его голова была опущена. Он подтянул к себе ноги и, обняв колени, сидел не двигаясь, как каменное изваяние. На секунду она подумала, что он спит, но приглядевшись поняла, что он просто сжался, стараясь не выдать себя. Джинни мысленно задала себе вопрос, а сколько же раз он вот так приходил сюда, и она, не замечая его, уходила, оставляя здесь, в полном одиночестве. Сколько раз он сидел, сжав зубы, пытаясь не произнести ни звука, не шевельнуться… Она мягко положила руку на его плечо, как бы успокаивая, что здесь нечего бояться. Он дернулся, подняв голову и они встретились взглядом. Она замерла не в силах осознать. Принц Слизерина. Самый высокомерный, гордый и холодный. Драко Малфой сидел в кресле, поджав колени к груди и смотрел на нее затравленным взглядом. Помешкав лишь секунду, она улыбнулась ему самой тёплой, из всех возможных улыбок и присела на колени напротив. – Привет. Ты давно здесь бываешь? – Она старалась, чтоб её слова никак не спровоцировали его на защиту. Старалась унять дрожь в руках, чтоб не выдать свое удивление, волнение, недоумение по поводу его появления здесь. Он смотрел в окно отсутствующим взглядом, не отвечая на вопрос, не двигаясь и почти не дыша. Странно, но сейчас он больше всего напоминал того Драко Малфоя, которого она привыкла видеть в Хогвартсе. За окном огромными хлопьями падал снег, слегка поблескивая в свете фонарей. Было темно и маленькая комнатка освещалась лишь догорающими углями камина и луной. В полумраке она могла видеть лишь его глаза. В них не было ничего, ни горечи, ни страданий, ни даже боли. Пустые, остекленевшие глаза ребенка, который слишком рано почувствовал вкус смерти. Её рука – маленькая бледная ручка – сжалась на колене, от такой приевшейся мысли – нечестно… несправедливо, ужасно жестоко!       Джинни встала на ноги, и как не в чем не бывало, довольно бодрым голосом, как бы сама с собой, тихо заговорила. – Холодно сегодня. Наверное, надо снова разжечь камин. Хочешь чай? – Лучше огневиски. – Это были его первые слова. Джинни замерла, не поверив тому, что сейчас она слышит голос того самого, задиристого, высокомерного юноши, что учился на год старше нее. Тихий, ровный голос, ни одной нотки неприязни, никакого страха, никаких эмоций. Она только, сильнее сжала кулаки, и направилась к старому шкафу. Открыв его, она с удивлением обнаружила, что алкоголь все-таки есть, правда вот явно не лучший. – Хммм… – вслух проговорила девушка – здесь только не самый лучший портвейн… и того – одна бутылка. Подойдет? – Он кивнул, все так же глядя на падающий снег, и на блестящую огоньками ёлку. Она снова села возле кресла, глядя на него снизу вверх и чуть улыбаясь одними уголками губ. Он был сейчас настолько далеко, что Джинни боялась произнести хоть слово. Казалось, что он исчезнет, скажи она какую-нибудь глупость. Откупорив бутылку, она разлила портвейн по кружкам, и протянула одну ему. Он взял ее и сделал большой глоток, на секунду сморщившись. Затем быстро облизнул губы и допил остатки алкоголя. Джинни хлопнула глазами и снова наполнила его кружку. Он молчал, она молчала в ответ, сидя у его ног, без единой мысли. В пятницу она не работала, поэтому весь вечер и ночь могла посвятить своему маленькому "клубу".       Она сидела, прислонившись к креслу плечом и изучала Малфоя. Прошло не так много времени, но он изменился. Тонкие, платиновые волосы отросли почти до плеч, и ровными прядями спадали вниз – не ухожено, но аккуратно. В висках появилась едва заметная седина, а тонкие губы были в маленьких запекшихся ранках – следах укусов. Наверное когда-то, может даже не так давно его еще что-то терзало. Сейчас же он выглядел абсолютно спокойным. Она рассматривала без стеснения его руки и худощавое тело, в надежде увидеть хоть что-то, что дало бы ей возможность вытащить его из этого черного, как зимняя ночь отчаяния. Не прошло и получаса, как она уже спала, прислонившись головой к его колену. Драко же, долил в свою кружку остатки портвейна и еще долго сидел в кресле не шевелясь. Почему-то сейчас ему не хотелось будить ее, ведь она, наверняка, так устала, каждую неделю терзая себя этими встречами. Лишь когда портвейн был давно допит, а солнце позолотило бронзовые кудряшки, спадающие водопадом вдоль его ноги, он почувствовал, что глаза сами собой закрываются.       Холодный, кроваво-красный рассвет застал их двоих, беспокойно спящих, терзаемых каждый своими демонами. Наступало утро нового дня, в котором все так же не было ни надежд, ни счастья, ни страха.

***

      Пошла уже вторая неделя, с тех пор как она заметила его. Не то, чтобы он был опечален, скорее его это не волновало. Просто, когда он впервые пришел в это место, он почему-то уселся в самый угол. Наверное, он не верил ей и ее словам о том, что здесь нет победителей и проигравших. Наверное, он просто боялся увидеть в её глазах насмешку. А потом… как-то так и пошло. Он приходил раньше всех, забирался в кресло с ногами и сидел там, пока она не уйдет, закрыв за собой дверь, чтоб вернуться сюда через неделю. С тех пор, как она заметила его здесь, она стала появляться чаще, через день, или через два. Они сидели молча, он в кресле, она – около, и почти всегда засыпали, так – каждый в своей позе. Он часто смотрел на неё – такую маленькую и хрупкую, со своими причудами, со своей болью – где-то глубоко в душе. Он старался, но никак не мог понять, зачем же ей все это нужно, каждый раз приходить сюда, выслушивать всех этих людей, терзать себя все новыми и новыми воспоминаниями, ломаться каждый раз, чтоб через неделю услышать все то же самое – вновь.       Для него, Драко Малфоя – это не было спасением, но каждый день он приходил в этот дом, в эту маленькую комнатку, для того, чтоб залезть в кресло, подтянув к себе колени, и смотреть в ночное небо. Необычайно холодная зима высасывала все силы, и только один маленький огонек в камине продолжал поддерживать в нем какое-то подобие жизни. А она – она всегда молчала, не спрашивая, не успокаивая, не требуя ничего. Просто была рядом, как маленький островок зелени в огромной заснеженной пустыне. Временами он ждал ее, как дождя в засуху, просто для того, чтоб она заснула, прислонившись головой к его колену, а иногда с удивлением понимал, что проходил еще один день, в котором нет ни ее, ни теплого тихого дыхания, ни чего-то важного.       Время шло неумолимо, подкрадывалось Рождество, и каток с ёлкой посередине все чаще заполнялся людьми к вечеру. Драко смотрел на них с некой завистью. Они – магглы, ничего не подозревая продолжали жить, в то время, как волшебники стараются ухватиться хоть за что-то, чтоб эту жизнь не спустить на дно. Как странно было думать о том, что где-то в ледяном замке одна, совсем осунувшаяся, постаревшая, но все такая же красивая – сидит его мать, гордая аристократка, оставшаяся до конца верной своему мужу. Потому что, что бы не говорили вокруг, она всегда любила его. И даже сейчас, когда он пропал, она была уверена, что он жив и вскоре вернется к ней. Драко не мог видеть ее в таком состоянии, он не мог заставить себя приехать в этот дом и посмотреть ей в глаза, потому что просто представлял, что он увидит там… Кого он увидит в ней.       Всего неделя до Рождества, четверг, как обычно – четверо человек вокруг камина, и она – маленькая, хрупкая, такая теплая – рядом с ними, отдает им все, что у нее осталось. А он, как обычно в кресле в самом углу – смотрит на нее, ловит каждое движение, наклон головы, каждый взмах палочки. Она со всеми – теплая. Даже с ним, хотя он до сих пор не понимает, снится ему это, или происходит на самом деле. Он уже давно перестал отличать сон от реальности, просто дни и ночи слились в одну сплошную серую линию, в которой иногда мелькают рыжие огоньки, заставляя остановиться, перевести дыхание и подумать – может быть еще можно выжить в этой вечной промозглой мгле?       Последний сегодняшний гость ушел уже около четырех, она, совсем усталая, проводила его до двери и мягко опустилась у кресла, прислонив голову к его колену. Сегодня она не такая, как обычно, что-то сломалось в ней. Какая-то струна, натягиваясь все сильнее с каждой неделей, наконец, оборвалась, и она не может сдержать льющихся по щекам слез. Что его удивляет, это то, что она не кричит, не причитает, даже не всхлипывает. И если не чувствовать бедром мокрую ткань брюк, даже не поймешь, что она плачет. Впервые за столько недель ему хочется быть живым, чтоб хоть как-то унять этот нескончаемый поток боли. Он спускается с кресла, и берет ее руку в свою, она смотрит на него потерянными, такими живыми, блестящими глазами, и даже пытается улыбнуться сквозь слезы. Хрупкая, маленькая девочка, которая взвалила на себя столько разбитых судеб и столько ненужных жизней. Он пристально смотрит на нее, а потом все так же держа за руку, помогает встать, надевает на нее пальто, накидывает мантию и тихо говорит: – Пойдем кататься на коньках? – Она недоумевает, но слезы на секунду останавливаются, и словно во сне она идет за ним на круглый, сверкающий огоньками каток, с ёлкой посередине.       Уже почти утро, и они вдвоем на пустом катке, делают круг за кругом, медленно, разрисовывая лед причудливыми узорами. Никто из них толком и не умеет кататься на коньках, но это и не важно, важно, что когда она запинается и летит вперед, он подхватывает ее, падая сам. Они лежат на катке, под светом разноцветных лампочек, глядя друг другу в глаза, и молча улыбаются уголками губ. Он мягко гладит ее рыжие кудряшки, она часто дышит, и ее щеки и уши пылают румянцем от холода. Ей кажется, что так можно провести целую вечность. Ей кажется, что сегодня она родилась заново, ведь в серых глазах напротив затеплился маленький упрямый огонек, который однажды обязательно разгорится в целое пламя. А это значит – он будет жить. А это значит, что можно жить самой. Она улыбается шире, не в силах сдержаться, прижимается замерзшей щекой к его руке. Он притягивает ее ближе и робко касается своими холодными тонкими губами – ее – обжигающе горячих. На короткое мгновение они замирают так, закрыв глаза, и забыв обо всем на свете. Она отстраняется и тихо шепчет: «С Рождеством…», он удивленно вскидывает брови, и тоже едва слышно отвечает: «Оно только через неделю». Но она упрямо мотает головой, продолжая улыбаться. Снег падает крупными хлопьями, как будто на заказ, путается в рыжих спутанных волосах, налипает на длинные ресницы, тает на горячих щеках, смешивается с поцелуями и слезами. И темнота улицы растворяется в неожиданно ярком свете двух душ, которые вдруг, внезапно нашли исцеление друг в друге.

***

      А в пустом замке, где спит у остывающего камина невероятно красивая женщина, кутаясь в серый палантин, постепенно загораются свечи, освещая небольшую комнату, запутанные коридоры и лестницы. Он заходит тихо, чтоб не разбудить ее и мягко кладет руки на её плечи. Теперь он снова дома, и она, не открывая глаз, прислоняется головой к его руке, мягко улыбаясь. Наконец-то, для нее война закончена. И в Рождество можно сесть у камина, с чашкой горячего шоколада, а потом так же спокойно уснуть, уже не в холодной постели, прижимаясь щекой к любимой груди. Теперь можно смело сказать «С Рождеством!» и даже прогуляться в саду камней, глядя на теплое окошко кабинета, где темная фигура склонившись над столом, что-то пишет на хрустящих свитках. Теперь можно просто жить.