(Не)великий

Передышка в Екатеринбурге была недолгой – их ждал путь дальше, в Алапаевск. Власти решили, что Романовых в городе слишком много, и постановили снова развести семью по разным городам. Противиться не стали – шансы на то, что их перевели бы к царю, были ничтожными. Ответ на то письмо все же пришел – написанный рукой императора, он сообщал, что заболевшего Алексея пришлось оставить на попечение Ольги, Татьяны и Анастасии и, взяв Марию, (самую крепкую) приехать в Екатеринбург. В противном случае царя увезли бы одного.Николай писал, что условия у них вполне приемлемые и им даже позволили привести несколько слуг, добровольно решившими последовать на ними в ссылку. Просил не сердить охранников и коменданта, не искать себе бед и полностью подчиняться. Сами они, как писал император, здоровы, невредимы, не имеют оснований на что-то жаловаться и бесконечно надеются, что и они трудностей в ссылке не испытывают. Короткая приписка в конце письма почерком Марии предназначалась Владимиру – она уверяла, что вальс не отдаст никому, просила беречь себя, не давать себя в обиду, сопротивляясь злым шуткам Игоря и ... не забывать ее. В уголке карандашом была нарисована лежащая комическая маска. - И что это значит? – озадачено спросил младший Константинович, рассматривая набросок. – Почему я ваших намеков не понимаю? - Потому что это не намеки, а простой рисунок, - объяснил Володя, складывая лист. – Он ничего не значит. - Не верю. - И не надо. Устроились в Алапаевске совершенно прилично - свободу князей мало ограничивали, Елене, жене Иоанна без проблем разрешили уехать, чтобы проведать детей. Без женского общества остаться не пришлось - очень скоро в дверях их дома появились новые жилицы. Все три в монашеских одеяниях, двое сестер-монахинь, третья же – великая княгиня, посвятившая свою жизнь служению Богу и нуждающимся. Взгляд голубых глаз Елизаветы Федоровны изучающе прошелся по комнате, останавливаясь на каждом отдельном лице вставших в ее присутствие князей. Каждого она приветствовала легким кивком, пока не столкнулась с синими глазами Владимира – и ее тонкогубый рот сжался в нитку. - Простите, - обратилась она к коменданту по-французски. – Не могу ли я вернуться в монастырь? Или в другой, местный, это не имеет значение. Тот открыл рот, пытаясь что-то сказать, но тут же закрыл его, очевидно, стыдясь признаться, что языка он не знает. Володе тоже было неловко – по неизвестной причине княгиня забыла, что он большую часть жизни прожил во Франции и французский знал как родной. Впрочем, обратись она к коменданту по-немецки или по-английски, это не исправило бы положения – с этими языками он тоже был на «ты». Сжав в руках сумочку, Елизавета Федоровна повторила вопрос по-русски, но гораздо тише, почти шепотом. Тот мотнул головой, пробормотав что-то про полномочия, и, развернувшись, ушел, даже не попрощавшись. К княгине сразу же подошел Иоанн – им явно было о чем поговорить. У нее замечательно получалось игнорировать Владимира долгими днями, впрочем, так же упорно она не признавала его все годы его жизни. Для нее у Павла Александровича существовала только одна семья: та, в которой он был женат на греческой принцессе Александре и являлся счастливым отцом Дмитрия и Марии. Других его детей она знать не желала – как рассказывали Владимиру, на чье-то благодушное замечание, что среди Романовых два замечательных поэта, Елизавета твердо ответила, что других поэтов, кроме Константина Константиновича, в династии нет. Несмотря на статус настоятельницы сестринской обители, предусматривающий монашеское милосердие, характер у этой женщины был совершенно железный – это подтверждала и Мариша, которую Елизавета и ее муж Сергей растили буквально с пеленок. Она изменила жизнь дома. Сидеть без дела было не для нее – и княгиня предложила разбить небольшой огородик под окнами, чтобы не обременять охранников требованиями разнообразить меню. Всем идея пришлась по вкусу, особенно засидевшимся младшим. Елизавета или, как ее называли Константиновичи и Сергей Михайлович, Элла убедила коменданта предоставить им инвентарь и семена для посадки, и дело пошло. Охранники с совершенно ошарашенным видом подолгу смотрели как князья Романовы, недавние правители земли русской, владельцы многих богатств, перекапывают почву, чтобы потом, ползая на коленях, посадить крошечные семечки. И все не из-под палки, добровольно, и с совершенным удовольствием. Стало немного тяжелее, наконец, стали уставать и не от бесцельного сидения, а от действительно полезного труда. Внезапно охранники объявили, что вся прислуга из дома должна быть удалена, что теперь помощники будут другие, местные. Однако келейница Елизаветы Варвара и многолетний секретарь князя Сергея Ремез наотрез отказались уезжать, и никакие угрозы и просьбы их не брали. Заупрямился и Круковский. - Владимир Павлович, господ нет теперь, - утверждал он. - Я человек свободный, живу, где хочу. - Тогда делать тебе тут нечего, - спорил с ним Володя. – Раз не камердинер теперь мой. - А если камердинер? - Тогда я, на правах хозяина, отсылаю тебя к Ольге Валерьяновне. - Нечестно это, Ваше Сиятельство, - надулся лакей. - И так и так мне уезжать придется. А ну как я натворю чего по дороге? И мне позор, и вам неловко. - Чарек, что ты выдумываешь? Сядете с сестрой Екатериной, Гельмерсеном и Иваном на поезд и до самого Петрограда не выйдете ни разу. Дашь телеграмму с дороги – даст, Бог, мама и папа тебя встретят. - Не хочу в Петроград! Вы тут снова папиросками своими баловаться будете и простудитесь – кто ходить за вами будет? - Круковский, дождешься ты у меня – всыплю! - Не всыплете, Владимир Павлович, права такого не имеете. А я все равно с вами остаться хочу. - Чарек, ну пожалуйста, - взмолился князь, понимая, что приказы уже не помогут. – Так будет лучше, поверь мне. Письмо домой заберешь. - Письмо я и так отошлю, - стоял на своем лакей. – Сейчас отнесу, только спрошусь у Федора. - Не отпустят, знаешь же – кончились прогулки наши. Только и возможности с вами отправить. - С Катериной ушлем. Или Ванька заберет. Не прогоняйте, Владимир Павлович. - Не прогоняю – прошу. Уезжай. Так надо. - Дурное что чувствуете? Чувство дурного не покидало Владимира с самого отъезда из Екатеринбурга. Зачем увозят, почему нельзя чтобы они рядом с царской семьей жили, куда их отсылают – вопросов было куда больше чем ответов. Снова потерянная Мария – он уже привык, что она, незримая, рядом, и дом ее совсем близко, и в церковь, говорят, иногда их приводят. Иоанн точно знал – прислуживал на службах и видел их, даже смог перекинуться парой слов, а вот ему не везло – всегда разминался с княжнами по той или иной причине. Теперь все стало еще сложнее - слуг отослали, самих их перевели под арест, отобрали почти все, кроме самого необходимого. Что-то назревало, и это что-то было неизбежно плохим. - Нет, - покачал головой Владимир. – Уверен, все обойдется. Полгода-год, и они уверятся, что мы не опасны и отпустят нас. Мы не можем остаться здесь навечно. - Я вот что подумал, - проговорил Чарек и, осмотревшись, перешел на шепот. – Я уйду, как будто уехал, а сам подожду. Ночью, как спать все лягут, вы через забор-то перемахнете, мы на первом поезде и уедем. Нас не найдет никто, а если еще и на полпути на другой состав сесть…. - Да что ж у тебя за мысли-то одни заговорщицкие? Не побегу я никуда один – чтож, остальных здесь оставить? Все, довольно. – князь насильно запихнул конверт за пазуху лакея и водрузил на голову фуражку. – Ольге Валерьяновне скажешь, что здоров, бодр…и что курить бросил. - Нехорошо врать, Владимир Павлович. - Ничего страшного, ей хорошие новости полезны. У тебя получится - привираешь ты без зазрения совести и краснеющих ушей. Ну все, в добрый путь и с Богом. - Ждать вас буду до утра, - снова шепнул Круковский. - Как стемнеет – бегите. - Ступай-ступай, - кивнул Владимир, подталкивая его к выходу, и перехватил направляющегося туда же лакея Иоанна. – Ваня, забери Чарека. Совсем забери, глаз с него до дома не спускай, понял? - Понял, Владимир Павлович, - закивал Иван. – Все сделаю, будьте спокойны. - Давай. Счастливо вам. Они вышли из дома, и Володя подошел к окну, смотря им вслед. Иван тут же перехватил вещи монахини, передавая их Круковскому, и, судя по всему, велел за ней присматривать. Нехотя согласившись, Чарек принял небольшой саквояж и поплелся за Екатериной, поминутно оборачиваясь на дом. - Спровадил все же, - усмехнулся Игорь, подходя к нему со спины. – Глухого уболтаешь. Нет, все же не романовская это черта. - Да, Романовы тихие, спокойные. Слова из них лишнего не вытащишь, это ты верно, Игорь, подметил. - Это да. Я вот тут что подумал: а Мари, верно, про свадьбу Зарнекау не знает ничего. И про то, как ты там «гулял». - Игорь, я не женат, - напомнил Владимир жестко. – Ни на Марии Николаевне, ни на ком-то еще. - Зато Тина замужем. Уже который раз не знаю, но замужем. - У меня складывается ощущение, что муж Екатерины Константиновны ты. Не волнуйся, все было прилично. - Совершенно? - Абсолютно. - Да ты был сильно пьян, оказывается. Хотя, да, - Игорь таинственно улыбнулся. – Можешь не отвечать – вспоминать наверняка стыдно. Стыдно было нечеловечески – он бы многое отдал, чтобы не помнить ничего из той ночи, когда Марианна в третий раз вышла замуж, но воспоминания, словно нарочно, были очень четкими. Утром после мучительного пробуждения он просил прощения у всего мира - и у молодых, и у родителей и у Марии, молясь о том, чтобы она никогда не узнала о том позоре. Поведение его тогда и вправду было совершенно недостойным - пил много, мечтая забыться, но ничего толкового не вышло, а вот чувство собственного достоинства и сдержанность сильно поуменьшились. Хорошо хоть обошлось все без скандала и неприятностей… Проводив уезжающих Владимир, не желая садиться без дела, отправился в сад, где усилиями князей был разбит огородик. Несмотря на то, что на дворе был уже май их «посевная», как со смехом говорили Константиновичи, не закончилась, и предстояло перекопать, взрыхлить и засадить еще немалую площадку. Вся работа контролировалась Елизаветой Федоровной, но как раз сейчас Володя страстно желал, чтобы его работу она увидела пост-фактум. Не вышло. Он не успел докопать и одной линии, когда у калитки мелькнуло светлое монашеское одеяние княгини, но решил, что его внимание все равно ни к чему не приведет. Все это время она не проронила и слова, обращаясь к нему. - По ширине достаточно. - Ее голос словно ушат холодной воды окатил его с головы до ног. Подобрав палку, княгиня подошла и воткнула ее в землю. – Если сможешь вскопать до этого места, будет замечательно. - Хорошо. К вечеру должно быть будет готово. - Не торопись. Нам некуда уже спешить. Она удалилась, снова оставляя его одного. Опершись о лопату, Владимир задумался – хороший ли знак это или все как обычно? Целыми днями Елизавета не говорила ничего, даже когда он делал что-то неправильно – и вот теперь так неожиданно заговорила. Он едва успел закончить свою работу, когда она появилась вновь. С кувшином воды в руках и полотенцем, переброшенным через плечо, княгиня прикрыла дверь и поманила его тонкой рукой. - Подойди, умойся. Душно сегодня. Послушался, подошел. Теплая вода полилась, смывая пыль и приятно охлаждая кожу - ему пришлось потрудиться, чтобы умыться без лишних брызг, как это бывало обычно. Еще вчера на ее месте был Чарек, и после умывания их обоих можно было выжимать. Теперь не побрызгаешься. - Спасибо, Ваше Импера… - начал он, но женщина покачала головой. – Елизавета Федоровна. - Ты хорошо поработал. Отдохни, я пришлю Игоря разрыхлить землю. - Я не устал. Могу еще быть полезен. Елизавета, шагнувшая к дверям, обернулась внимательно смотря на него. - Отдохни. Игорю хорошо побыть на свежем воздухе. Владимир ждал, что это был единичный случай и дальше она вновь перестанет обращать на него внимание, но отношение княгини заметно изменилось. Она не сторонилась больше его общества и не избегала возможности остаться с ним наедине. Порой заговаривала - ничего особого, пара фраз, чаще всего по делу и все, но стало легче. Жить когда рядом старательно избегающий тебя человек сложно. Однажды, вернувшись в комнату после посиделок с Костей в саду, он обнаружил ее за столом. Ее пальцы перебирали сложенные листочки, а глаза сосредоточенно всматривались в строчки. Уходя, он оставил полнейший беспорядок, не потрудившись убрать наброски и черновики, сейчас же они оказались у нее в руках. - Прости, надеюсь, что не вмешалась в личное, - проговорила княгиня, не отрывая взгляда от стихов. – Не против? - Нет, разумеется, - отозвался Владимир. – Там… неудавшееся. - Тогда, наверное, те, что удались, очень хороши. Присядь, что стоять зря. Он присел напротив, с опаской следя за ее движениями и выражением лица. Елизавета не улыбалась, но и недовольства на ее лице он также заметить не смог. Откладывая очередную страничку, она мельком взглянула на него. - Глаза как у отца. Похож на него. - Многие говорят, что на маму. - Возможно. Но ты мельче. Как Дмитрий.- следующий листок отправился в стопку.- А сестры? - Наташа, кажется, на Марианну с Ольгой, - проговорил Володя. – А Ирина, говорят, на бабушку, Марию Александровну. Решившись, он достал из своих вещей фотокарточку в рамке и протянул ей. - Взгляните, она довольно удачная. Княгиня приняла снимок, всматриваясь в лица девочек. - Пожалуй, есть сходство. Младшая, верно, очень красивая будет, когда вырастет. - Лишь бы ростом в Романовых не пошла. Жениха не подыщем. - Да не в росте счастье, Володя. Ну что ж, покажи те стихи, что ты удачными считаешь. Эта дружба была странной, и Владимир сам порой не верил, что она возможна. Почему она поняла отца, почему простила и приняла побочного племянника было совершенно непонятно, но оставляло на душе налет облегчения. Проще всего причину объяснил дядя Сережа – вечно таить в себе обиду нельзя. Рано или поздно придется простить и лучше сделать это пораньше. Обиды – далеко не все, что нужно сделать «пораньше». Словно боясь не успеть, Владимир просиживал ночи, исписывая всю имеющуюся в доме бумагу, уже не боясь одного единственного имени. Оно расцветало на страницах дневника – Мария, Маша, Машенька.. «Отчего не напишешь строчку, милая, не дашь знать как ты, не успокоишь..». Князь писал ей письма одно за другим, клялся в вечной верности, в любви, и все эти послания прочно оседали за переплетом вместе с нехитрыми вещицами, что так сильно напоминали о ней. Отправить их было некуда – где сейчас была княжна вместе со своей семьей было неизвестно. Оставалось только ждать. Обычный день из десятков тех, что уже прошли в ссылке, скатился к ночи и обитатели бывшей школы, превращенной в тюрьму, легли спать. Не было уже даже тех удобств, что в Вятке или Екатеринбурге – все спали вместе, в одной комнате, но людей, ставших почти за полгода совершенно родными, это не смущало. Напротив, никто не запретит шепотом поболтать с Константиновичами, когда не спится, разве что только старшие поворчат немного, но потом признают – дело молодое. Сегодня разговоров не было – все разошлись по своим местам и улеглись. Уснул и Владимир. Кошмар словно огонь опалил сон и пронзил его невыносимой тревогой. Никаких образов – сновидения не было, только жуткое чувство боли и ужаса. - Мария! – выдохнул Володя, садясь на постели. Тишина и вокруг все как обычно – все спят. И только на сердце не стало легче. - Володя, она в безопасности, дома, - зашептал Иоанн, приподнимаясь над подушкой. - Всего лишь сон. - Да, хорошо, - кивнул Владимир, поднимаясь с кровати. – Просто приснилось. Он вышел к порогу, где тлел оставленный охранниками костер. Хорошо, что их нет, сейчас бы непременно угрозами заставили бы вернуться, а так можно хоть недолго побыть одному. Теплая июльская ночь никак не могла развеять дурного чувства, принесенного сном, как он не старался прогнать его. Закурил – впервые за долгое время, просто чтобы успокоиться. Наступал день ангела Сергея Михайловича, а его не хотелось расстраивать своим кислым видом. Даже под арестом человек имеет право на личный праздник. Вспыхнули догорающие в костре огоньки, и Владимира осенило – письма. Любой обыск – и их найдут, прочтут. Тогда, перед арестом, он успел все спрятать – и дневник и записи, но если не сможет, если его не будет… Ярко вспыхнуло пламя, охватывая упавший листок. Разворачивая по одному, он, не читая, бросал их в огонь, смотря, как он поглощает чернильные строчки. За ними последовали стихи, самые последние, алапаевские и екатеринбургские – их не судьба никому увидеть. Тот снимок из газеты, что он вырезал после первого посещения Ливадии, кленовый лист, подаренный Марией, ее волосы, а за ними маленький конверт тонкой бумаги, пропитанный духами – Мариша была крайне удивлена, когда брат внезапно заинтересовался ее парфюмом. Запахло сиренью… Владимир развернул последнее письмо от императора, тайком переданное охранником Петром в Екатеринбурге – потом тот признался, что через охрану губернаторского дома передавать не стал, а высвистал мальчишку-поваренка. Ответ также принес он, в обход коменданта. Лист уже занялся огоньком, загибаясь и чернея, когда рука, вынырнувшая из темноты, выхватила его прямо из пламени. - Ты что творишь? – отчаянно зашептал Константин, пальцами туша письмо. – Зачем жжешь? - Лучше в огонь, чем охранке на потеху оставлять. - Володя, что случилось? – спросил Костя, присаживаясь рядом. – Почему сегодня? Владимир пожал плечами, бесцельно листая дневник. - Кто знает, будет ли завтра. - Что-то слышал? - Нет. Просто, пусть мне ни за что не будет стыдно…потом. Он резко захлопнул книжку и швырнул ее в огонь. Толстый переплет все никак не хотел заниматься, словно взывая к хозяину – одумайся, спаси меня. Нет, решено - то, что в нем скрыто, для потомков оставлять не нужно. - Останься, помолчим и сбросим жизни маски, - вздохнув, продекламировал Константин, опуская письмо к языку огня, поглотившему его в одну секунду. – Уверен, Машка, это имела в виду своим рисунком. Он ушел, через минуту возвращаясь обратно. Костер получил новую порцию бумаги – и боли разбитого сердца. Так надо, так правильно: Романовы не мучаются безответной любовью. Их душу не постичь, никому и невдомек, что под Андреевской лентой тоже бьется сердце. - У дяди Сережи именины, - напомнил Костя, грустно смотря на огонь. – Даже подарить нечего. - Придумаем что-то утром, - отозвался Владимир. – Обязательно. - Володя… ты думаешь это все? Мы не выберемся отсюда? - Не знаю. В Вятке был уверен, что скоро вернемся домой, в Екатеринбурге тоже. Сейчас уже не знаю. - Лишь бы как офицеров… Одна мечта на всех братьев – только бы не гражданская казнь. На фронт ушли впятером – дома остался только маленький еще Георгий. Их счастью не было предела, и только Олег внес в их души боль – Игорю пришлось видеть как мучительно умирает брат. К несчастью для них самих, здоровье Константиновичей оказалось совершенно неважным, и с фронта их отправили домой поправляться, хотя не исключено, что шокированный потерей троюродного брата император не захотел рисковать жизнями остальных. - Что тут делаете? - выговорил грубый голос из полумрака. – Отвечайте! - Курим, - отозвался Владимир, поднимая окурок. – Не спится. - Ишь, барышни какие – брысь спать. Ступайте – не то стрелять буду. - Не нужно, мы уже уходим. – князь вздохнул, поднимаясь на ноги. – Что ж за ночь сегодня такая тяжелая.