Создать крестраж и не умереть

      Книги не могут научить нас всему. Они даже не могут дать больше, чем возьмут. Даже если они написаны нами самими. В особенности, если написаны нами. Мы вливаем в них слишком много от самих себя, с каждой каплей чернил, но еще больше вливаем мыслей, в том числе и невысказанных, чувств, и «души», даже если мы этого не замечаем.       Душа, это та не совсем понятная жизненная субстанция, которой мы не видим и не чувствуем, но без которой нас самих быть не может. И которую, добавил бы я, мы постоянно, по частям и по крупицам вымениваем на то, что хотим получить, а если не вымениваем, то теряем бездарно, по пустякам, по мелочи, на сентиментальные глупости, на чувства, привязанности, привычки, которые однажды, понемногу и исподволь выпьют все до капли - и мы умрем, даже не зная, что нас убило, и полагая, что именно так и должно быть, что это закон природы. Но это закон природы для овец, для тех, кто хочет быть съеденным. Можно поступить и иначе, и подняться над этим законом, так же в точности, как можно подняться над другими. Только за это придется заплатить. Кому? Самому себе. На других условиях я бы и сам не пошел на это.       Я, еще немного колеблясь, держал в руках дневник, пытаясь почувствовать, что его наполняет. Да, это был я сам, я уже был в нем, пропитывая насквозь листы бумаги, как чернила, и еще что-то невидимое, въевшееся в клей, в сшивающие нити, в переплет. Идеальный объект, чтобы поделиться с ним еще небольшой частью своей жизненной силы, подарить ему еще немного себя самого. Отдать часть себя по собственной воле. Чтобы эта часть всегда хранила меня, чтобы могла вернуть меня даже из пепла, из могилы. Это того стоило.       Но как именно произойдет разделение? Чтобы быть именно самим собой, нельзя ведь отсечь какую-то выбранную часть души, только ту, что мешает - боль, страх, неуверенность, ненужные воспоминания. В этой части должно быть все, и сила, и воля к победе, но осколок должен быть совсем небольшим, чтобы он не мог занять мое место. Он все же должен быть только тенью, зерном, в котором уже есть все, но которому не стать растением, если этого не понадобится.       Поглаживая пальцами обложку, я ощутил странное чувство. Это ведь и есть мое детище, пропуск в будущее, но не неизвестно что, смешанное с кем-то другим, а я, именно я, таков, каков есть. Меня невольно передернуло от отвращения и ненависти. Ведь и детям люди отдают целые части своих душ, непрошенно, не зная, не обретая в них себя, а только теряя. Все равно, что бросить свою душу в грязный котел с неизвестно каким варевом, из которого неизвестно что выйдет. Лучше - знать. Лучше - быть уверенным. Даже если все кругом уверены в том, что разбить себя самолично на части - не благословение, а проклятие, сродни самоубийству. «Но уж мне-то в отличие от них действительно нечего терять», - пробормотал я, пристально глядя на дневник, и все еще медля. Почему? Потому, что в какой-то мере, в то же время, когда я буду в любом другом месте, я буду еще и там, всегда. Быть может, вечно. Каково это? Навечно остаться на этих страницах? Что я почувствую? Сохранюсь ли неизменным или могу каким-то образом потерять рассудок? Или эта часть меня будет погружена в сон и станет пробуждаться только тогда, когда в этом будет необходимость, и время, даже вечность, не будут иметь значения. Слишком много говорилось странного о том, что происходит с человеком, осмелившемся на такое, и слишком мало было тех, кто действительно осмеливался, и еще меньше тех, кто оставил бы о том, что происходило с ним достоверные сведения. И я не узнаю ничего, если не попробую сейчас, и не увижу, что будет.       Я сосредоточился на дневнике, ощущая или внушая себе желание, одержимость оказаться там, внутри, слиться с чернилами и пропитывающими его мыслями, и медленно и четко произнес заклинание, которое не под силу произнести ни одному трусу: заклинание - приказ - проклятье самому себе, стать навеки этой вещью. Но отчасти, только отчасти, отделенной, отрезанной, оторванной частью!..       Едва замолк последний звук, меня охватило странное ощущение, будто все во мне, кости, мышцы, нервы, внутренности, мысли, чувства растворились, бурно перемешиваясь между собой. Меня бы замутило, если бы я еще знал, где у меня голова, а где желудок. А потом пришла страшная, резкая, обжигающая, рвущая боль, будто меня резало по нутру каждой клетки, и я пришел в неконтролируемый ужас - уж не на это ли я обрек себя на целую вечность.       Но боль длилась все же немного меньше вечности. Я очнулся на полу, мокрый как мышь от пота и почувствовал, что сейчас-то меня стошнит… «Где я? - подумал я. - Уж не в дневнике ли?..» С трудом открыв глаза я долго ничего не мог разобрать - комната расплывалась, скакала и крутилась перед глазами. Каменные своды надо мной корчило, будто мутило их самих. Комната… кто ее знает. Может, и в дневнике есть комнаты?.. Я принялся шарить вокруг в поисках дневника - снаружи, и едва снова не потерял сознание - слабость была чудовищная. Но наконец я ощутил под пальцами обложку. Есть. «Сделано… - пробормотал я. - Сделано». И несмотря ни на что, скрипя зубами так, что с них чуть не сыпалась крошка, я заставил себя подняться. Кто знает, сколько прошло времени, я не хотел, чтобы кто-нибудь застал меня в таком состоянии. Кстати, в каком? То, что меня трясло и шатало, это понятно. А как я выглядел? Я поискал мутным взглядом зеркало. Не сразу, но я его нашел. Подошел и посмотрел. Ничего… Да, бледный, аж с прозеленью и синевой, горящий взгляд. Ровным счетом ничего необычного. С кем не бывает. Я усмехнулся, и еще слегка подрагивающими руками открыл дневник. Ничего. Пусто. Вообще. Ни следа записей, ни пятнышка чернил. Девственно чистые листы.       Я бросил дневник на стол и поискал перо и чернила. Мне становилось все лучше. Легче. На удивление легче. Прервав поиски, я попытался разобраться в чувствах. Кажется, их было меньше. Они не давили так, как прежде, мне дышалось свободней. Отодвинув дневник, я провел рукой просто по столу. Чуть приглушенней, а? Все это больше не имеет такого значения. Что я здесь. Что провожу рукой по столу, чувствую легкий, блуждающий по замку сквозняк, что сейчас ночь и где-то бледнеют звезды. Взяв перочинный нож, я без эмоций ткнул им себя в руку. Будто задумавшись, не сразу выступила кровь. Я усмехнулся - какие пустяки, боль я почувствовал, но она показалась мне отчасти призрачной. Какие пустяки. Я чувствовал ее приглушенно, и чувствовал себя - защищенным.       И тут я увидел это на обложке дневника - мое имя. Эта надпись была на месте. Нахмурившись, полистал страницы - по-прежнему, ничего. Других записей не было. Обмакнув наконец перо в чернила, я написал:       «Здравствуй, Том».       Запись исчезла, впитавшись в бумагу, затем проступила вновь, как вдруг разгораются погасшие было угли:       «Здравствуй».       Лаконично, без имени.       «Ты знаешь, кто ты?» - написал я.       «Да», - пришел ответ. - «Я - это ты».       «Я больше не Том», - написал я.       Запись исчезла и после небольшой паузы появилось:       «Я знаю».       «Но ты все еще Том?»       «И да, и нет», - ответил дневник. - «Так же, как и ты».       «Как ты там?» - спросил я.       «Ты действительно хочешь знать?»       «Нет», - написал я, подумав.       «Это стоит того, если принесет победу, - появилась запись. Да, это то, что сказал бы себе я сам. - Удачи тебе. Ведь ты, это я».       Желал ли мне кто-нибудь когда-нибудь удачи искренне, по-настоящему? Я схватился было за перо, чтобы ответить, но, криво усмехнувшись, отбросил его подальше и захлопнул дневник, продолжая тихо посмеиваться.       Да… это желание писать в дневнике… он же, то есть, я - там, в дневнике, выпиваю его, вместе с душой и жизненной силой любого, кто станет что-то писать в нем. Чудесно! Но пока еще здесь хватает одного меня, а другому придется подождать. Этот дневник надо спрятать. Ну, а я сам? Могу ли я пить чужие желания, силы и души? Наверное, могу. И буду. Это дает образовавшаяся во мне пустота. Любой, кто пойдет за мной, кто услышит мои слова и будет зачарован ими, отдаст мне свою силу и свою душу. Я захохотал. И, улыбаясь, посмотрел на свою руку - рана от перочинного ножа затянулась и почти совсем сгладилась - как исчезали с листа дневника чернила. Я выпил даже собственную боль. Выпью и чужую.       Дневник я спрячу. Но мне нужно больше. Больше свободы, больше этой прозрачной, звенящей легкости, больше защищенности и способности пить силы других. Будут и еще крестражи. Столько, сколько я смогу себе позволить и надежно спрятать.       Кто-то действительно хочет попробовать остановить меня? И меня?.. И меня?.. И меня?..       Что ж, попробуйте, а я - посмеюсь!              

08.04.08