Непобеждённая

      Выпроводив гостей за дверь, Тобиас направился в душ. Он долго стоял под то горячими, то холодными струями воды оттягивая момент, когда нужно будет лечь в постель. Потом решив, что ведёт себя как ребёнок, боящийся темноты, отправился спать. Едва он закрыл глаза, как снова оказался во вчерашнем полубреду.       Огромное поле, вдали город и стена. Он судорожно оглядывался, надеясь увидеть Трис, но девушки не было. Итон отчаянно закричал:       — Трис! Трис! — но она не появилась, только вороны насмешливо каркали в ответ на его крики. Он побежал к стене.       Возле огромных ржавых ворот не было ни души. Тобиас протянул руку и попытался их открыть, но они не сдвинулись даже на миллиметр. Он прижался ухом и попытался уловить хоть тень звука за ними, понимая, что это глупо и бесполезно. Стена и ворота были слишком толстые, чтобы пропускать внешние звуки. Тогда Тобиас стал колотить по ржавому железу изо всех сил.       — Пропустите меня к ней. Я не уйду, слышите, пропустите. Мне нужно с ней поговорить. Трис! Трис! — Он продолжал яростно колотить. — Трис, я люблю тебя, Трис, пожалуйста, поговори со мной. Трис!       Со стены резко опустилась ворона. Тобиас отмахнулся от неё, но птица не отставала. В след за ней спикировало ещё несколько, он раздражённо их отогнал:       — Это не мой страх. Вы не можете меня напугать или остановить. Слышите, вы меня не остановите! — крикнул он злобно.       Огромная стая поднялась в воздух и стремительно, с каким-то непонятным остервенением, накинулась на него, но Итон упорно колотил в ворота. Вороны порвали его куртку, расклевали руки, он чувствовал, жуткую боль от их ударов. Одна птица изловчилась и попала клювом в лицо. Из разбитой брови хлынула густая, горячая кровь. Тобиас продолжал колотить, решив, что лучше умрёт, но не отступит. Вороны, словно повинуясь какой-то команде, резко взмыли вверх, покружились несколько раз, спикировали в имитации атаки и исчезли за стеной.       Тобиас остался один. Вокруг царила жуткая, почти мёртвая тишина. Он ощущал на лице ветер, но не слышал шороха потревоженной им травы. Не было слышно ни потрескивания насекомых, ни крика птиц, как будто мир погрузился в полное безмолвие. Итон вдруг понял, что Трис больше не придёт. Никогда больше не придёт. Последний, крошечный лучик радости у него был отнят. В нём проснулась неудержимая ярость и ненависть. Он не мог понять, что сделал не так, почему она ушла даже из его снов. Тобиас отчаянно закричал.       Он вынырнул из кошмара, как из омута, опять весь мокрый от пота и дрожащий от отчаяния. Слёзы неудержимо катились по лицу. Сердце болело так мучительно, что казалось оно вот-вот разорвётся. Едва Итон опустил ноги с постели, как услышал негромкий стук.       — Дежавю, — пробормотал он хрипло.       Бесшумно подойдя к двери, он резко её распахнул, думая, что там опять никого не будет, и невольно вздрогнул. Вот уж кого он меньше всего ожидал увидеть у себя на пороге, так это Калеба. Они не виделись очень давно. После похорон, брат Трис получил назначение в какую-то лабораторию и практически там исчез. Тобиас часто бывал в Эрудиции, но ещё ни разу они не столкнулись даже случайно. Калеб, видимо, как и Тобиас инстинктивно избегал встреч.       Итон отступил, молча пропустил незваного гостя, закрыл дверь и указал на кресло. Калеб поколебался и сел. Между ними повисло молчание. Тобиас разглядывал брата Трис. Он почти не изменился, разве вытянулся и раздался в плечах. Парень был заметно взвинчен. Он нервно потирал лицо и выглядел каким-то растерянным и испуганным.       Тобиас не хотел облегчать Калебу жизнь. Раз пришёл, значит, что-то нужно, а раз нужно, пусть начинает разговор первым. Но парень молчал.       — Хм… чем обязан? — не выдержал Тобиас. Калеб заметно вздрогнул. Его поведение заинтриговывало. Насколько Итон помнил, этот парень не отличался излишней эмоциональностью.       — Я слышал, что ты работаешь в лаборатории связанной с сельским хозяйством. — Калеб кивнул. Между ними опять повисло молчание. Но Тобиас сам прервал его: — Слушай, не хочу быть не вежливым, но я не в настроении сейчас вести светскую беседу. Может, ты сообщишь о цели своего визита?       Калеб упорно молчал.       — Ну, что случилось, картошка убежала с поля? Помидоры решили организовать попойку? — Тобиас начал терять терпение.       Наконец, видимо, решившись, Калеб заговорил:       — Понимаешь, я не знаю с кем ещё можно поговорить на эту тему, чтобы не сочли, что мне пора в психушку.       — Да объясни толком, в чём дело, — рявкнул Тобиас.       — Если бы это было так просто, — Калеб опять нервно провёл руками по лицу. — Знаешь, так трудно говорить о своей семье с посторонним. Но у меня не осталось никого, с кем я мог бы поговорить.       — И кто в этом виноват?       Калеб поморщился.       — Допустим, в этом виноват я сам. Но я устал хранить тайны, даже если они касаются семьи. Если с кем-нибудь не поговорю, мой череп просто взорвётся.       — Калеб, я понял. Тебе нужно с кем-то поговорить. Но я не понимаю, почему ты выбрал в собеседники меня и почему ночью?       Но парень, как будто не слышал вопроса.       — Живёшь, живёшь, у тебя есть родители, сестра, а потом узнаёшь...       — Калеб, их уже нет.       — Вот это и страшно. Их нет, а то, что они прятали, вдруг стало вылезать наружу. Я не могу… Мне не с кем поговорить… некому задать вопросы… это разрывает меня.       — Слушай, может, отложим разговор до утра?       — Нет, я не уверен, что мне хватит мужества прийти в третий раз.       — Значит, это ты приходил и стучался ко мне вчера ночью?       — Приходил, но стучал не я. Я увидел человека возле твоей двери и ушёл.       — Какого человека?       — Не знаю. Я его толком не разглядел, но мне он показался смутно знакомым.       — Ладно, позже об этом. Давай выкладывай, что у тебя случилось.       — Даже не знаю, с чего начать.       — С начала.       — Хорошо. Ты знаешь, что Трис не совсем мне сестра, точнее она, возможно, была мне сестрой только наполовину?       — На какую половину?! — оторопел Тобиас       — Мы сводные. Мой отец не был отцом Трис.       — Калеб, похоже, ты окончательно перегрузил свои мозги. Что за бред ты несёшь? С чего ты всё это взял?       — Если бы ты знал, как бы мне хотелось, чтобы это всё было только бредом. Я нашёл в нашем доме тайник. Совершенно случайно. Там были дневники мамы, — он опять замолчал.       — Ну, давай, Калеб, не томи. Что там было такого в этих дневниках, что ты дошёл до такого абсурда?       — Никакого бреда или абсурда. Когда я был маленьким, то сильно заболел. Мне грозило в лучшем случае стать инвалидом, а в худшем умереть. Мама знала, что в Бюро могут помочь. Она пошла за лекарством. Помнишь фото, которое Трис тебе показывала? Они дали лекарство, но напомнили, что мама подписала договор, согласно которому должна была родить двоих детей. А у неё был только один — я. Эксперимент должен был продолжаться. Бюро согласилось дать маме то, что она хочет, но не по доброте душевной, как понимаешь. Нам, Эрудитам, — Калеб скривился, как от боли, — душевные порывы не свойственны. Мама была уникальна, её гены абсолютно чисты. За лекарство для меня она должна была расплатиться ребёнком. Я думаю, что мама тогда согласилась бы на что угодно, лишь бы спасти меня.       — Подожди… секунду, дай переварить. Прямо страшная сказка какая-то.       Тобиас вышел на кухню и вернулся с двумя бокалами виски. Один из них протянул Калебу. Руки парня были холодны, как лёд, а лицо абсолютно белым с синеватым отливом.       — Давай, глотни, согрейся. Хорошо, допустим, всё было именно так. Натали согласилась родить ещё одного ребёнка. С чего ты взял, что не твой отец….       — Видишь ли, выяснилось, что он не мог больше иметь детей. Это было написано в той части дневников, которую мне удалось расшифровать. И главное, Бюро и не хотело, чтобы это был ребёнок именно моего отца. Они дали маме контейнер с материалом ГЧ.       — Подожди, зачем такие сложности? Почему они не проделали всю процедуру в Бюро?       — Не хотели рисковать. При переходе мало ли, что могло случиться. И потом сильный стресс… Они хотели иметь гарантии, что ребёнок родится.       — Допустим. Но каким образом она бы это проделала?       — В городе был кто-то в курсе. И этот человек должен был провести необходимую процедуру.       — Значит, Трис твоя сестра только наполовину?       — Не знаю!       — То есть, как не знаю? Ведь ты сам сказал…       — Я знаю, что я сказал, — раздражённо оборвал Калеб.       — Слушай, я не в том сейчас настроении, чтобы разгадывать ребусы. Давай сам.       — Что ж… Мама вернулась в город и сообщила Бюро, что контейнер с материалом повредился при переходе.       — Но Трис родилась. Тогда, по-видимому, твоему отцу удалось вылечиться.       — Нет. Мама в своих дневниках написала об этом. Он не мог.       — Тогда отцом Трис был кто-то из Отречения?       — Не знаю!       — Но, может, ты видел… Дети очень наблюдательны….       — Нет, никогда. Мама любила, очень любила отца. Она писала об этом в своих дневниках. Ради него она отказалась от всего, даже от возможности вернуться.       — Скажи, Калеб, а твоя мать могла солгать Бюро?       — Не знаю! Я ничего не знаю о людях, которые были моей семьёй. Отец оказался бывшим Эрудитом, мама вообще не понятно кто, сестра — дивергент, а может, и вообще не сестра…. Я ничего не знаю о тех, с кем провёл половину своей жизни. Они лгали, все лгали и притворялись не теми, кто они есть на самом деле!       — Успокойся. Если ты говоришь, что у твоей матери никого не было и не могло быть, то тогда выходит, она солгала Бюро… или солгала всё-таки твоему отцу… или ты вообще неправильно расшифровал дневник…       —У меня нет ответов, и спросить уже не у кого.       — Ты хотел поговорить об этом? Я тебя выслушал. Мне жаль, Калеб, но какое это имеет значение теперь? Все они уже мертвы. Ты жалуешься, что они лгали тебе. Но ты хуже. Ты предал их.       Тобиасу хотелось остаться одному. Ему невыносимо было сейчас присутствие постороннего человека в квартире, тем более брата Трис. Как же хотелось схватить этого неврастеника и выкинуть его за двери. Поговорить ему, видите ли, не с кем. Есть вещи пострашней. Вытащил на свет историю столетней давности. Да кому теперь это нужно? Всех, кого она касалась, уже нет. Трис умерла за тебя, мерзкого, бездушного человечишки, считающего, в своей жажде познания, что можно переступить через жизнь собственной сестры.