Их вечность

Конец августа выдался на удивление жарким - воздух буквально плавился от зноя, дрожащими волнами качаясь перед глазами. Голова Китнисс устало лежит на коленях Пита, влажные от пота волосы тяжелыми прядями разметались по его выцветшим джинсовым шортам, старым, с распустившейся бахромой по краям и бледными пятнами краски. Он видит ее закрытые глаза и, думая, что она заснула, осторожно тянется за лежащим на столе блокнотом. Гудящая, чуть прохладная в доме тишина нарушается карандашными штрихами. Приоткрытые губы, подрагивающие ресницы... Глаза распахнулись, обдав его мутным серым блеском. Тонкая рука с застарелыми мозолями от лука мягко отбирает у него карандаш. - Пит, я больше не могу здесь находиться, - Китнисс пальцами вычерчивает на его ладони невидимые узоры. - Слишком... - Душно? - шепчет он. Она кивает. В лесу восхитительно зелено несмотря на конец лета. Они стоят под огромным кленом, сплетя пальцы рук, и в резных, с желтыми прожилками листьях воспоминаниями шумит ветер. - Вот, - говорит Китнисс, прикрыв веки. - До этого лета здесь была обычная поляна. Пит молча вдыхает сладкий запах цветов. - За этой поляной ручеек, а еще дальше - наш камень... "Наш"... Он едва различает ее тихое бормотание, понимая, что слова предназначены совсем не ему. Здесь начинается та часть жизни Китнисс, войти в которую он не имеет права. Она наконец открывает глаза, долго смотрит на их сцепленные руки и жмурится, переведя взгляд на слепящее великолепие поляны. Пит никогда не видел столько лилий сразу. - Дикие, - шепчет он и ведет Китнисс в самую гущу, где от легкого, но дурманящего сознание аромата кружится голова. Пит поддается искушению и, опустившись на колени, зарывается носом в цветок, касаясь желтеющей сердцевины. Нежно-кремовые, белоснежные на кончиках лепестки щекочат ему кожу лица, где-то над ухом мерно жужжит пчела. - Пит... Он с сожалением отворачивается от лилий и смотрит на улыбающуюся Китнисс. Она садится совсем близко к нему - тепло ее тела чуствуется даже сквозь обволакивающую жару, - и легонько щелкает его по носу, отчего в воздух взвивается маленькое облачко оранжевой пыли. - Ты весь в пыльце, - говорит Китнисс и заливается смехом, несильно запрокинув голову, и солнечные блики высвечивают на ее смуглой шее шрамик. Пит, ответно засмеявшись, мягко целует ее туда, невесомо коснувшись губами. - Жарко, но земля уже холодная. Тебе нельзя сидеть там. Уголки ее губ приподнимаются в хитрой усмешке, и она садится к нему на колени - он хохочет и вдруг, поскользнувшись рукой на влажной почве, падает на спину, увлекая за собой Китнисс. Она снова смеется, позволяя длинной темной косе упасть на его лицо. - Люблю тебя, - тихо произносит он в ее губы, еще сохранившие отблеск улыбки. И я, - также, почти неслышно отвечает она, почему-то затаив дыхание. - Что такое? Она медленно прикладывает к его губам палец, заставляя замолчать. А потом шумно выдыхает, и Пит мимолетно видит взмах ярких крыльев. - Бабочка, - негромко говорит она, положив голову на его плечо. Они долго лежат так, его прозрачные на солнечном свету глаза, голубые-голубые, ласкают взглядом ее черты лица, пока его пальцы расплетают ее косу и снова заплетают - медленно, словно наслаждаясь. А Китнисс что-то бормочет ему в ухо, щекоча его своим дыханием и поглаживая мягкую кожу плеча под его футболкой, и Пит что-то говорит ей в ответ, шепотом, будто боясь нарушить томящуюся, как парное молоко в печи, тишину, и трется носом об ее щеку, и лениво-приятно мечтает, желая продлить этот момент на вечность.