Конец боли

      Сейчас Мэри тиха. Мелкие морщинки, скрытые за маской болезни, разгладились, но внутри несчастной бушует ураган немереной силы. Джеймс уже и не помнит, когда супруга в последний раз садилась за пианино. Он проводит пальцами по древесной крышке, собирая на подушечках многовековой слой пыли.       – Помнишь, ты любила играть «К Элизе»? – тихо спрашивает он, постукивая по одной из клавиш, что звучит низко и печально. – Жаль, я этого не умею.       Мэри по-прежнему молчит. Она не желает читать книг, не хочет слушать музыку, а на предложение потанцевать откликается крайне нервно, словно это задевает ее чувства. Потускневший календарь по-прежнему висит отмеченным на мае, хотя уже октябрь. Мэри и сама не знает, который день или час. Она произносит лишь «Все еще жива», причем, таким тоном, словно это дурной знак.       Джеймс медленно встает и, заступая в пятно болезненно-тусклого света от абажура, садится рядом, но Мэри вновь ежится, словно от дикого холода.       – Уходи, - пока что она себя сдерживает. – Я не хочу тебя заразить.       – И не заразишь.       Упорство супруга выводит ее секунда за секундой, обращая и без того страшное лицо в оскал ёкая из восточной мифологии, отчего бы любой умчал восвояси, но Джеймс предпочитает напарываться на неприятности с катастрофическим азартом.       – Отвернись. Не смотри. Я же сказала, не надо, - она больше не может оттолкнуть его или сорваться, как это происходило в прошлые разы. Мэри просто лежит на постели – тонкая фигурка на огромном пространстве, теряющаяся средь одеял и гигантских подушек. Дыхания почти не слышно, но Джеймс знает: живет и из последних сил борется за жизнь. Сжимая ее ладошку, он проваливается в дрему прямо в кресле, замечая, как исполинская тень тянется из-за его спины прямо к телу больной. Вскинув голову и едва не рухнув с места, он понимает, что это был лишь сон, но настолько страшный, что и врагу не пожелаешь. Мэри все так же лежит, вздыхая с частыми присвистами – черная гангрена, уродский червь уже глубоко в ее теле и сердце, это его устами говорит больная, когда готова растерзать всех тех, кого она так любит.       Сон уходит прочь, оставляя в голове мужчины лишь одну четкую, ясную как день и простую установку: он должен отпустить любимую такой, какой она была раньше. Пальцы в неуверенности тянутся к подушке, мужчина стоит все в той же согбенной позе, словно боясь, что иначе его поступок увидит кто-то извне. Он все еще колеблется, до тех пор, пока Мэри не начинает кашлять, исторгая из себя кровавую пену.       Нет, это не она, это вовсе не она! Не та, за которую он отдал свою жизнь и сердце! Руки дрожат, плечи больно сводит, но, пересиливая дрожь, мужчина резко накрывает ее лицо подушкой, срываясь на тяжкий стон, когда пришедшая в себя супруга пытается прекратить эти нежданные мучения. Ногти цепляют его руки, царапают кожу, хватают за футболку, Джеймс почти слышит этот немой призыв прекратить и бросить ужасную затею, но вместо этого прилагает еще больше силы, чтобы, наконец, женщина упокоилась.       Слезы струятся по его щекам, ледяной озноб пробивает с ног до головы при взгляде на содеянное. Впервые за долгое время свой хвори Мэри лежит, раскинув руки...такая спокойная и тихая, словно ее сон продолжается. Но теперь ведь все кончено? Она свободна от боли.       – Теперь ты красивая, - сквозь рыдания шепчет Джеймс. – Ты…красивая.