Недостающая часть

      Раф никак не может привыкнуть к тому, что Майки просыпается раньше него. Он испытывает странное тревожное ощущение, когда открывает глаза (глаз) и видит младшего брата опять чем-то увлечённо занятым.       Майки и его парни на этой неделе собираются ограбить склад с едой, Рафу с недавних пор нечего жрать, поэтому он намерен помочь им, чтобы не сдохнуть от голода. Да уж, прелесть какая.       У обладателя оранжевой повязки в связи с подготовкой к ограблению дел по горло, Раф знает и помнит об этом, уже не удивляется, видя его склонившимся над очередной картой ранним утром.       Удивление саеносца вызывает тот единственный случай, когда он встаёт и обнаруживает Майки рассевшимся на соседнем матраце. Не обсуждающим горячо что-то со своими соратниками, не оспаривающим абсурдную глупость, не строящим план нападения или обороны, а сидящим возле Рафа и…       Чёрт возьми. Майки никуда не бежит, не торопится, он просто рядом. Признаться, Раф скучал по чему-то такому.       В руке у младшего блестит швейная игла, в ногах валяется его – Рафова – повязка, на лице до забавного сосредоточенное выражение. Рафу ни улыбнуться, ни внутренне похихикать с этого выражения не хочется, потому что он упорно не понимает, как Майки собирается шить одной рукой.       – С добрым утром, спящая красавица, ты очень вовремя. Не поможешь? – усмехается Майки, кивая на повязку, и Раф помогает: держит алую ткань, не забыв огрызнуться на «спящую красавицу», пока тот зашивает одну из прорезей для глаз, скомкано извиняясь за нитки белого цвета. Рафу совершенно плевать на то, какого цвета нитки, он немного ошарашен тем, что Майки вообще эти инструменты для шитья где-то раздобыл.       Наверное, со стороны происходящее выглядит ужасно неправильно и он должен бы отобрать иглу, чтобы сделать всё самостоятельно, но Раф зачарованно наблюдает за появлением стежков (более аккуратных, к слову, чем получатся у него двумя руками) и ничего не говорит, не может сказать. Должно быть, Майки в определённый момент замечает всю его неловкую возню с прорезью и решает помочь избавиться от неудобства таким образом. Ох, это удивительно. Майки, Майки удивительный, Раф будет помнить об этом, сколько бы ни ворчал на него про себя и вслух (никогда не замечали, как легко судить чужие действия, сидя на жопе ровно?); его брат остаётся небезразличным к нему в этих паршивых условиях. Они держатся пугающе отстранённо до сих пор, но младший делает этот робкий шажок навстречу и Раф тоже готов шагать вперёд, пусть не без настороженности.       Заботливость и тусклый намёк на былую игривость в общении.       Эй, это почти нечестно, Майки.

***

      Глядя на загнанное, утомлённое выражение лица Майки, Раф отказывается верить в то, что судьбоносные события, лихорадочно следующие друг за другом, для него проходят бесследно и внутри ничего не меняют, не перекраивают. Постоянные вооружённые стычки, непрерывное сопротивление и бесконечная борьба за жизнь без контроля и гнёта Шреддера, тонны обязанностей: «сделай это», «ты должен»...       «Я в порядке», – растерянно повторяет Майки, а Раф ни на грамм не верит, он ведь теперь свидетель этого «в порядке», он его брат, в конце-то концов, и он знает, что если младший улыбается так натянуто и вымученно, то никакого «в порядке» на деле нет.       Кого ты пытаешься обмануть, Майки? Себя, может быть?       Однажды Раф убеждается в своей правоте: некоторые вопящие о бедственном положении факты обладатель оранжевой повязки скрывает. Например, фантомные боли, о которых Раф узнаёт совершенно случайно.       Это происходит почти сразу после успешного ограбления склада, по возвращению на базу. В самый неожиданный момент Микеланджело пропадает неизвестно куда, его ищут, заглядывая во все помещения подряд и зовя по имени, потому что одним он нужен для запоздалых поздравлений с маленькой победой, другим – для помощи в распределении продовольствия. Поиски останавливаются, когда в коридор высовывается помятый темноволосый мужчина и прикрикивает на расшумевшихся вояк, сообщая о том, что Майки в медотсеке на осмотре. Он велит убираться куда подальше и не мешать ему, так что все успокаиваются и уходят.       Все, кроме Рафа.       Он некоторое время топчется на месте без дела и буравит взглядом стены коридора, отковыривает кусочек облупившейся краски... На всякий случай оглянувшись по сторонам, саеносец осторожно приоткрывает дверь, из которой только что высовывался неаккуратный небритый мужчина, бегло осматривает помещение и проскальзывает внутрь.       Возле стола валяется металлическая насадка и крепёж для культи Майки, из-за непрозрачной перегородки доносится лязг, стоны. Раф спешит туда, судорожно сжимая кулаки и загнанно дыша. Полулёжа на двух сдвинутых кроватях, младший, привязанный к месту крест-накрест, дёргает прикованной к грядушке кровати рукой и надломлено стонет, спинывая одеяло ногами вниз. Склонившийся над ним врач отскакивает, едва завидев Рафа, но мутант не спешит свернуть ему шею, он бросается к Майки, болезненно скривившемуся и открывающему-закрывающему рот в попытках что-то сказать.       – Это я. Я его попросил. Не могу, больно очень, – негромко отрывисто произносит Майки, замирая на считанные секунды, когда обладатель алой повязки садится с ним рядом. – Рука...       Раф тянется к наручникам, пробует избавиться от них и оборачивается на человека, когда не получается, грозно рявкая:       – Ключи.       – Нет, послушай, – начинает мужчина, вскидывая руки в своеобразном жесте «сдаюсь». – У него фантомные боли, в прошлый раз этот умник умудрился расчесать до крови кожу на культе. Он и правда сам меня попросил пристегнуть его ремнями к кровати, пока не отпустит.       Переведя на младшего вопросительный взгляд, ожидая от него подтверждения или опровержения слов врача, Раф к своему ужасу сталкивается с немой пустотой подёрнутых мутной плёнкой глаз.       – Как тебя зовут? – спрашивает саеносец, растерянно поглаживая брата по плечу в бесполезных попытках успокоить.       – Эд.       – Как давно это с ним происходит, Эд?       – Не могу сказать. Я не знаю, долго ли он скрывает, но прошлый приступ, во время которого он прибежал ко мне за помощью, был около месяца назад.       Раф молча кивает, кривя рот, и в приказном тоне просит освободить Майки.       – Но он может...       – Делай, что говорю.       – ...навредить себе.       – Я присмотрю за ним. Неужели у тебя нет других пациентов? Проследи лучше за ним и за тем, чтобы сюда кроме нас никто не сунулся и ничего не узнал.       В нерешительности замявшись, Эд всё же освобождает Майки и оставляет их.       Раф старается не смотреть на борозду от наручников вокруг запястья цвета морской волны. Силой удерживая Майки, он не даёт ему дотронуться здоровой рукой до больной, прижимает к себе, чтобы не елозил по кровати. Пытается не слышать боли и страха в голосе Майки, когда тот начинает умолять остановить его боль, но заставить себя не слышать оказывается не так-то просто. Хочется встряхнуть брата как следует, прокричать в лицо: «Эй, очнись же, у тебя не болит ничего, просто-напросто нечему», и всё же это было бы слишком жестоко, так что Раф крепко зажмуривается и до конца остаётся рядом, внутренне содрогаясь при каждом вздохе и телодвижении Майки.       В течение нескольких дней после случившегося они молчат друг на друга и обмениваются долгими нечитаемыми взглядами. Люди Майки всё ждут ухода Рафа, а Раф как назло не сваливает, продолжая пугающей тенью слоняться по базе, мрачно скалиться в ответ на приветствия, таскать десерты с раздачи под шумок и помогать тут и там через раз. Он признаётся себе, что хочет оставить это гнездо и что его удерживает о том не подозревающий (или подозревающий?) Майки, с детской наивностью и завидным упрямством верящий в победу и не бросающий тех, кто пошёл за ним. По поводу поражения Шреддера Раф глубоко сомневается, а вот по поводу того, что младший станет барахтаться до конца – нет.       В очередной раз обнаружив соседний матрац пустующим, саеносец и не предполагает, что Майки уходит помогать Эйприл с готовкой.       Настенные часы показывают четыре утра.       – Вы серьёзно? – после минутного оцепенения вскидывает надбровные дуги Раф, наливая себе воды. Сама идея кажется ему странной и настораживающей. У мистера лидера нет дел поважнее, а Эйп не в состоянии найти кого-то с двумя руками?       – Вот давай без этого твоего выражения лица. Кухня точно не прослушивается, поэтому иногда мы встречаемся обсудить кое-что здесь, – поясняет Эйп, ставя один из огромных котлов на плиту, и беспомощно разводит руками.       – Оставайся, – неожиданно быстро выпаливает Майки, добавляя уже тише:       – Может, подскажешь что-нибудь.       Усаживаясь за стол, Раф ловит себя на мысли о том, что хочет видеть брата по-прежнему улыбающимся. Ну же, хоть иногда, ну же, пожалуйста. Как раньше – солнечно и открыто.       Эйприл и Майки оказываются обеспокоены провальными попытками поймать задолго до появления Рафа нарисовавшуюся в рядах Сопротивления крысу. Обладатель алой повязки почти не улавливает того, о чём эти двое говорят и спорят, больше наблюдает со стороны за их действиями, погрязнув в собственных размышлениях.       Как долго у младшего эти фантомные боли? Есть ли эффективный способ избавиться от них? Какой? Каково ему на самом деле справляться со всем тем, во что он себя втянул?       Ох.       Из прострации обратно в реальность Раф возвращается под аккомпонемент из чудовищного звенящего грохота. Майки снимает поставленный Эйприл на плиту котелок и – естественно – разливает всё его содержимое на пол, потому что посудина оказывается слишком большой и тяжёлой, чтобы удерживать одной рукой. Раф ожидает, что Эйприл разозлится, заматерится и вытолкает их из кухни, но ничего из этого не происходит. Она спешит вытирать с пола внушительную лужу тёмного цвета жижи, спрашивая у Майки безостановочно, в порядке ли он, а тот тараторит извинения.       Они друг друга не слышат.       Обладатель алой повязки не помнит, как доводит брата до умывальников. Шум текущей воды с лёгкостью гипнотизирует его, очаровывая, и он с трудом отводит взгляд от струи, чтобы взглянуть на Майки: на покрытый испариной лоб, на дрожащие губы. Раф дотрагивается до плеча его здоровой руки и с налётом сожаления отмечает, что младший ощутимо вздрагивает под прикосновением.       – Хэй?       – Чёрт, Раф, мне жаль. Должно быть, это выглядело убого со стороны.       Раф хмурится и недовольно раздувает ноздри, качая головой.       – Нет, ничего подобного. Брось свои глупости. В чём дело? Болит? Опять, как тогда?       – Не знаю, как лучше объяснить...       – Уж постарайся.       И когда Майки объясняет, становится не по себе. Он признаётся, что тогда, на кухне, на минуту ему показалось, будто он не только чувствует отрезанную руку, но и видит её, что она действительно есть.       Зацикленность Майки вполне понятна. Руки у него прекрасные: не слишком ухоженные и пухловатые, сухие, тёплые. Никто не заслуживает вот так вот лишаться частей тела, никто не заслуживает привыкать к этому и жить с этим – с тоннами неудобств, с осознанием собственной неполноценности. Никто, слышите? Впрочем, из каждого правила найдётся парочка исключений; тот ублюдок, который изуродовал Майки – одно из этих исключений.       Никогда не задумывались о том, где носило Рафа, пока Лео выхаживал младшего? Он мстил, сорвавшись с цепи, окончательно слетев с катушек, умудряясь при всём этом ещё и от Шреддеровых шестёрок вовремя скрываться.       В некоторых книгах и фильмах после отмщения герои разочаровываются, не чувствуя ожидаемого удовлетворения, остаются поглощены раскаянием за содеянное, но в случае Рафа ничего и близко к описанному не было и не будет. Честно? Он повторил бы всё то же самое ещё раз и даже сделал бы пару фото на память. Раф определённо точно испытывал удовлетворение, когда, выискав того самого футовца, наблюдал за тем, как он драл глотку и загибался на полу, истекая кровью. Саеносец лишил человека обеих рук и просто ждал, придавив его ногой к полу и отвлекаясь изредка на пинки по рёбрам (он пинал только в моменты потери сознания от болевого шока).       Око за око, падла.       Майки о случившемся не знает и не узнает, потому что так будет лучше, потому что у Майки свои способы мстить и Рафовы он не одобрит.       – А сейчас? Сейчас ты руку ощущаешь? Посмотри: видишь её? – напряжённо интересуется Раф, выжидающе замирая и вглядываясь в отражение брата в потрескавшемся грязном зеркале над раковиной. Младший умывает лицо и трёт кулаком слипающиеся глаза, прежде чем нерешительно повернуть голову вбок и посмотреть на культю. Судорожно зажмурившись, он мотает головой и шипит:       – Вижу всё ещё. И боль теперь вернулась, тянущая такая.       Совершенно не зная, что с этим можно сделать, обладатель алой повязки на минуту теряется. Неужели от него тут ничего не зависит? Он накопал у себя какие-никакие остатки мягкости, надеясь помочь, он в курсе, что фундамент творящегося находится на психологическом уровне, а дальше?       Стоит Майки потянуться здоровой рукой к обрубку другой, Рафаэль перехватывает её за запястье и заламывает за спину, вырывая задушенный вздох. Намотав на два пальца концы оранжевой ленты, Раф мешает тем самым наклонить голову или отвернуться, он заставляет Майки смотреть в зеркало над раковиной. Огненное отчаяние накрывает саеносца, делая голос ниже и вынуждая проскальзывать в нём лёгкую дрожь:       – Теперь? Ты всё ещё её видишь? Она есть там, в отражении?       – Я не...       – Там нет твоей руки, Майки. Нет. Её у тебя давно отрубили, когда Сплинтер уже был убит, я корчился в мусорном баке с вытекшим глазом, а Лео пытался увести от меня Караи. Вспомни. Моё сожаление ничего не изменит, но мне жаль, слышишь? Что тогда, загнанный в угол, ты остался совершенно один и...       – Перестань, – младший судорожно шипит и порывается уйти, но Раф силой удерживает его на месте, наваливается сзади, вдавливая пластроном в край раковины. – Хватит.       – И я прекрасно понимаю, что этот грёбанный мир задолжал нам после всего вывалившегося на нас дерьма пожизненный курорт, но раньше времени отдыхать нельзя. Ты не можешь сидеть тут и тонуть в обмане, позволяя себе верить в то, что с рукой всё в порядке, потому что с ней, чтоб тебя, ничего не в порядке, потому что её у тебя нет, ты меня слышишь, ты видишь, видишь это? Посмотри в зеркало, Майки. Если в твоих морщинах не кроется вся та боль, которую ты испытал, когда тебе отрезали руку, когда у нас отняли Донни, если она не хранится в них, если я путаю её с чем-то другим, мне остаётся только пойти и убиться о стену.       Раф встряхивает его, вынуждая смотреть в отражение, и Майки давится своим криком, когда его начинает трясти.       – Я говорю это не потому, что хочу видеть тебя раздавленным, не потому, что я не люблю тебя. Сегодня ты уронил кастрюлю, вообразив, что у тебя две руки. Невелика беда, верно? Но завтра ты пойдёшь драться, и захочешь ударить врага своей невидимой рукой, подставляя ему бок, а это уже совсем другой разговор. Ты ведь так любишь жизнь, так сражаешься за неё. Я хочу видеть тебя живым, Майки, и раз мне нужно быть жестоким для этого, я буду жесток.       Голос у Рафа глухой и прокуренный.       Руки у Рафа тёплые – такие же, как и его объятия.