Леся...

Десять лет спустя. Возле старого дома с запущенным садом, остановилась машина. Несколько минут ничего не менялось, водитель не спешил выходить, словно мучимый неразрешимыми сомнениями. Наконец, хлопнула дверь и из салона показался высокий представительный мужчина средних лет. Он был красив необычной, суровой, мужской красотой. Но между ним и остальным миром словно существовал невидимый, непроницаемый барьер, который заставлял держаться в стороне от него. Было ли дело в ранней седине, что посеребрила некогда светлые, отливающие рыжиной волосы; или в глубоких, горьких складках в уголках губ; а может, все решил холодный, отстраненный взгляд ясных серых глаз? Какими бы ни были причины, доктор медицинских наук, практикующий врач – психотерапевт Даниил Владимирович Колесников, был одинок. Друзей, родных, собственную семью, ему заменили пациенты. Его коллеги иногда высказывали смелые предположения о прошлом блистательного врача. Говорили, что он пережил какую-то страшную трагедию в молодости. Потерю, с которой он так и не смог смириться, и которая превратила его в отшельника. Каждый год, в самом начале июля, Даниил Владимирович брал недельный отпуск. Никто не знал, куда он уезжал, но по возвращению, он был еще более мрачен и угрюм, чем обычно. Вот и сейчас, не изменяя устоявшийся традиции, доктор стоял на чуть подгнившем крыльце, не решаясь постучать в заветную дверь. Кто знает, сколько бы он простоял в раздумьях и сомнениях, но вот колыхнулась занавеска в окне, а следом послышался лязг отпираемого замка. - Даня! Здравствуй, сынок. Что ты мнешься на пороге, как неродной? Проходи – проходи, - старая женщина, тяжело опираясь на костыль посторонилась, пропуская дорогого гостя. - Здравствуйте, Любовь Федоровна. Ка ваше здоровье? Я вот, гостинцев вам привез… - Ох, спасибо, Даня. Ты проходи на кухню, не стесняйся. Здоровье, да какое в мои годы может быть здоровье? Тут болит, там трещит… рассыпается старушка потихоньку, - и женщина хрипло рассмеялась. Впрочем, смех умолк также быстро, как и начался. На кухне повисла тяжелая, неловкая тишина. - Там на крыльце пара досок сгнили. Надо бы заменить. У вас инструменты есть? Я мигом управлюсь. - Спасибо, милый, не стоит. Этот дом уже изжил свой век, как и я. Надо было ему сгореть еще тогда. Да видно, пощадил боженька нашу деревню, отвел беду… - женщина сбилась на полуслове. А потом, прозрачные слезы покатились по исчерченными морщинами, щекам. – Ты прости меня, Данька, совсем я что-то не то говорю. Уже десять лет прошло, а я все помню, как будто вчера было. Иногда забываюсь, отвлекаюсь вот как сейчас с тобой. А потом, словно бес под бок толкает, и я говорю глупость, а перед глазами она… - Тише, Любовь Федоровна, тише. Ну, успокойтесь. Хотите, я чай заварю, - бледный, практически до синевы мужчина с дрожащими руками, кинулся к чайнику. - Не надо, Даня, не надо. Ты, как никак, у меня в гостях. Дай я за тобой поухаживаю, - женщина смогла взять себя в руки, поднялась и начала копошиться в ящиках в поисках заварки. - Ты мне лучше расскажи, как в Москве? Как клиника твоя? - Да все по-старому, Любовь Федоровна. Меня вот на конференцию отправить хотят, заграницу! Как единственного представителя. С документами сейчас мороки много. - Ох, Господи, Данечка, поздравляю, родной! Подумать только… заграница! Какой ты важный у нас человек стал. Жениться тебе еще, да деток народить. Пора уже! Мужчина после этих слов замкнулся и уцепился в протянутую кружку, ка за спасательный круг. - Даня… - Не надо, Любовь Федоровна, не нужно… Я пойду, пройдусь. - Даня… - А крыльцо мы обязательно починим. И, не слушая дальнейших возражений, сочувственных слов, Данька выбежал на улицу. Какая глупость! Женщина потеряла единственного близкого человека, родную внучку. А еще его утешает. Как она вообще может принимать его в доме? Ведь это он… он… Мужчина сломя голову бежал в одном Богу известном направлении. Чувство вины, отчаяние, боль, так и не притупившиеся, несмотря на долгий срок, гнали его вперед. К месту, где закончилась его жизнь. К месту, где умерла его душа. Ничего не изменилось. У подножья холма по-прежнему бушевали волны, вокруг не было ни души. Данька стоял на краю и всматривался в бездушное море. А перед глазами вставал Ее образ. Голубые глаза, немножко растрепанные волосы, и мягкая полуулыбка на губах. Как он мог жениться, впустить в свою жизнь, сердце, другую женщину, если повсюду была Она. В каждом солнечном лучике, в зелени травы, в дуновении ветра. Налетевший резкий порыв ветра, заставил мужчину вздрогнуть. А многовековые дубы, стоящие в отдалении, ворчливо заскрипели. В шорохе листвы, затерялось родное имя, и надо округой пронеслось тихое: «Леся»…