Мятеж

Плотный, тяжёлый воздух грузно стелется вдоль пустынных полей, иссушенных июльским зноем. Мерцает выжженной рябью над гладкой лентой свежих асфальтовых троп; дымится выхлопным кашлем и стёртой резиной шин. Атмосфера сращивается с земляной плитой, плещется по выцветшим ферраллитным долинам вторым морем - солёным и удушливым. Морем, наполненным волнами одиноких голосов - безутешным, рыдающим, раскатистым и шумным. Грязный свет липнет токсичной пылью к воспалённому белку, алеющему лопнувшими швами сосудов. Острые трещины раскраивают материю восприятия на сотни пёстрых лоскутьев: вот - резко взметнулись птицы с берега под западным отлогом, гибкие чёрные крылья со свистом вспарывают печную гущу небес, раскалённых добела. Горное, твердокаменное эхо хрипло разлетается щебнем гортанных вскриков, сердитым лаем бродячих собак, заглохших моторов, шипящим всплеском далёкого прибоя. Горбатые хребты цепляют редкие клочья облаков, акварельными мазками пятнающие обугленный позвоночник горизонта. Ленивый южный ветер колышет матово блестящие кроны тропических деревьев; атласные листья трепещут тысячей бабочек. Затемнённым очкам - жалким разрисованным стекляшкам - не под силу защитить прищуренные глаза от ультрафиолетового излучения. Кажется, даже сквозь высокий уличный козырёк, именуемый крышей, пробивается осада беспощадного бразильского солнца, грозящего испепелить всякое живое существо. Дорогой кондиционер, работающий на полную, не может хоть как-то снизить катастрофичный шквал высоких температур, профильтровать смесь почвенной и световой дресвы. Что уж говорить про вентилятор, тщетно отгоняющий лопастями бестелесное воплощение средневековой смерти, всепроникающей и заразной. Пластиковый градусник, криво приклеенный к горячему стеклу, едва сдерживает гнёт подскочившей ртути. Ещё чуть-чуть - и он взорвётся, выпустив ядовитые пары, мнится, уже теснящиеся в истощённых лёгких. Надоело вытирать пот со лба тыльной стороной не менее взмокшей ладони - от спутанных прядей влага стекает к нахмуренным бровям, неминуемо достигая сонно смеженных век. Яркие вспышки язвами выедают и без того зыбкое поле обзора, охватывающее унылую серость потолка и красные нити проводов. Колотый лёд, вытащенный из формочек для запрещённого здесь алкоголя, грудится около беспомощно распростёртых ног, обмотанный тонким вафельным полотенцем. Приложенный к ноющей голени, он нисколько не утоляет тянущую пульсацию боли, обжигает термическим контрастом. С каждым годом реабилитация проходит всё медленнее, древние травмы дают о себе знать уже при подходе третьего десятка. Спорт, призывающий вести здоровый образ жизни и бесстрашно преодолевать пороги старости, неизбежно калечит и рано отправляет на пенсию. Футболисты, играющие на мундиале дюжиной лет ранее - завершают карьеру после этого Чемпионата. Почему бы не предположить, что подобная участь вскоре будет ожидать его? Вполне возможно, что спустя четыре года, придётся и ему уступить место для подрастающего поколения. Они беспрестанно сменяются, отдавая последние силы и драгоценное время, понуро покидая бундесманншафт с обидной бронзой; отважно бьются на международной арене, мотивированные мечтой, взлелеянной с самого детства, когда им удалось застать перед экраном телевизора победоносно вскинутый немцами Кубок. Некоторые из нынешней сборной тогда ещё не родились. Всё больше минут Пер проводит на скамейке, поддерживая команду за пределами поля. Прислушивается к разговорам молодых - и давно он стал относить себя к пожилым?.. - незначительная с виду разница в возрасте обращается пропастью непонимания и огромной дистанцией нравов. Но что всегда было, есть и будет - предобморочное волнение, смелые амбиции и, конечно, неугасающая надежда ещё провести в основном составе хоть полчаса. Конечно, в его кандидатуре тренер нуждается всё реже, сказывается пагубная медлительность. Жест милосердия, предоставленный ему шанс, ровно как и неугомонному Мирославу, ещё стремящемуся покорять голевые рекорды и переживать с командой мгновения триумфа. И если благородный и честный нападающий олицетворяет немецкую совесть, то какая роль отведена ему?.. Запасённый лёд продолжает таять, обильно впитываясь в хлопок, рискующий сгнить от сырости – однако солнце мгновенно преобразовывает его в аморфные воздушные капли. Панацея от дегидратации из него никакая. Боль паразитирует по всему организму, вгрызаясь в кости и суставы, ломкая и саднящая. Зной клубится в тугом вакууме, обдавая жаром - невольно возникает ассоциация с кремацией. В помещении находится ещё мучительнее, чем у истоков открытого пространства, изолированным и жадно поглощающим скупой кислород, без намёка на вздох прохладного бриза. Комнаты лишены обывателей - они предпочитают нежиться на песке. Всё-таки хорошо, что его одноклубников поселили вместе с ним. Другим повезло куда меньше. Энтропия энергии, энтропия света, энтропия мыслей. Ржавые блики коростой поражают бледную кожу, ещё нетронутую вредным загаром. Пока остальные щеголяют бронзовым налётом - он трусливо прячется в спасительном укрытии, кряхтя и охая, подставляя босые пятки приливам дрожащего тепла. Инфекция ранит смуглыми стигмами, чреватыми меланомой; солнечный удар нависает дамокловым мечом. Что жаркая Бразилия, что дождливая Англия - всё равно Родина раскинулась от него за бездну миль. И числовая величина никак не сокращает слепое расстояние. Ощущая на себе пристальные - и требовательные - взгляды многоокой толпы, облачённой в изумрудный янтарь, он впервые испытывает безотчётную тревогу, которую способен успокоить только домашний уют - там, где гарантирована защита, скорее моральная, чем вещественная. Лишь знакомое, законно принадлежащее твоему прошлому, воспоминаниям, воскрешаемое в ностальгических вечерах - разлагающихся в летней гипоксии - то, к чему всегда можно вернуться. Да, крохотные копии флага не вызывают экспансивных эмоций, культурного контакта с недоступным раздольем отечества, но милый сердцу триколор и диалект, практически утопающие в безумии бескостного португальского - греют душу, вновь обретающую гармонию посреди огненного шторма болельщиков, назойливых ядовитых насекомых и затворов фотоаппаратов. Враждебность, ненависть - но ослабленные, укоряющие, такие, что присущи умирающим жертвам - преследовали его повсюду. И пусть он отыграл лишь тайм, никак не подсобив разрыву счёта - всеобщая злость была сфокусирована на нём по этническому факту. Страна красочных карнавалов, радостных и добродушных жителей - ревёт навзрыд. Страна скорбит и угрюмо завязывает петли. Соперники - не враги, обычные участники соревнования, пытается донести он прежде всего именно до себя. И вспоминает, как тихо плакали убитые горем товарищи, стыдливо уткнувшись лицом в сгиб локтя. Как бездыханно падали на разбитые колени; впивались пальцами в дерн истоптанного поля, на котором им вынесли страшный приговор. Как боялись смотреть друг другу в глаза и находить там отражение собственного страдания. Пора положить этому конец. Решимость завоевать трофей завладела им ещё с давних монохромных трансляций; первых секунд, проведённых в футбольной секции; обидного поражения. Здешний климат настолько чужой, что за месяц, промелькнувший глубоким и невероятным сном, он не успел к нему адаптироваться. Да и незачем. Единственный дискомфорт причиняла разница часовых поясов и вездесущий сороковой цельсий. Когда в Лондоне он блаженно кутался в одеяло, предвкушая цветное беспамятство - тут приходилось бороться с дрёмой и обессиленно возвращаться в постель на шесть часов позже. "Проклятие" европейских сборных на данном континенте - логичное и обоснованное явление. Они имеют неравные условия с коренным населением. Грешно предаваться субтильным настроениям, ведь спустя пару суток он вживую будет присутствовать на исторической революции. Второй попытки может и не быть. Хотя какой второй?.. Секундный бунт деятельного побуждения со свинцовой апатией - и вот он уже неохотно поднимается с деревянной скамейки, сетуя на растянутые связки, покалывание в окоченевших ногах, артритный хруст. Напряжение остро сжимается в грудной клетке, мороз сковывает тело, но бессознательный стимул укрощает неистовство немой агрессии. Сквозь гул, ватной толщей заложивший уши, он улавливает знакомый упругий звон мяча. Это обстоятельство ставит точку на принятом решении - и Мертезакер храбро делает шаг вперёд, погружаясь в девятый вал предзакатного света, позволяя косым лучам атаковать впредь уязвимую голову. Прорывается сквозь тернии горячего воздуха, жгущего гортань дифосгеном. Будто вдыхает угольный дым. Узкая дорога пресмыкается под ногами зелёным полозом, извилистым и линяющим проплешинами земли. Шаткая перцепция приумножает расстояние от гребней травы до выбеленных кончиков ресниц; кажется, он идёт по качающейся палубе. Уняв тахикардию, он торопливо семенит к площадке, мечтая о кепке или обычной тряпке - только бы не испытывать тяжесть опрокинутых небес, разлитых кипятком; поистине - гравитационный пресс. Сама природа ополчилась против него. Ослеплённый, тщетно пристроивший ребро ладони к слезящимся глазам - свет пронзает красным хрупкие пальцы - не сразу замечает постороннего посетителя. На ожидаемо безлюдном поле Пер встречает одинокого капитана, методично отрабатывающего короткие удары, чеканя мяч выставленным мыском. Физические нагрузки при экстремальных погодных капризах - чистое самоубийство. Кто в своём уме будет подвергать организм такому риску перед важнейшим финалом? Остальные млеют на удобных шезлонгах или избавляются от стресса в тёплой воде. Отстранённый, но в то же время поразительно сосредоточенный взгляд; раскрепощённость и прилежная статичность движений; экономичное распределение затрат и неисчерпаемый запас сил. Полностью сфокусированный на кожаной сфере - игнорируя пламя небесного дублета - он не прекращает внеплановую тренировку. Промокшая до нитки футболка намертво льнёт к лопаткам - несведущий мог бы предположить виновность дождя, если бы не жестокий бразильский климат. Очевидно, он упражняется здесь уже давно. - Как успехи? - осторожно интересуется Мертезакер, словно боясь спугнуть или резко разбудить. Вопрос звучит хрипло и грозит сорваться фальцетом - простуженное горло отзываются болью. Ответа не следует. - Чем, собственно, занимаешься? - повторяет, слегка склонившись, сократив разницу в фут. Опустив плечи, он чувствует, как смещённый корпус стремится за ними вниз - вновь сбой вестибулярного аппарата, потеря ориентации. - Исполняю трудовые обязанности, - строго изрекает тот, не отрывая взора от подпрыгивающего мяча, чисто механически меняя опорную ногу и, мнится, тем самым переместившись ближе. - Дело твоё, конечно, - не спорит Пер, немного опешив, но прекрасно понимая непреложный авторитет. - Однако в таком-то зное я бы посоветовал уйти под крону деревьев, так ведь и обморок получить немудрено. - Знаю, - насуплено произносит Лам. Усталость, скрытая в отточенной динамике, прослеживается тихим, надломленным голосом. Отсюда и вынужденная лаконичность реплик. - Может, тебе воды принести? - участливо спрашивает. Заодно и сам утолит невыносимую жажду. Что, в принципе, бесполезно - она мучает его постоянно. - Уже два литра выпил. Хватит. Вредно в таких количествах потреблять. Пищевое отравление будет, - безапелляционно отрезает. Мяч неуклюже соскальзывает с привычной траектории и медленно катится прочь, остановленный спустя пару долгих секунд. - Ты бы присел отдохнуть, - упрямо настаивает Мертезакер, у которого начинаются симптомы мигрени. А как выдержать на таком пекле столько часов?.. - Сейчас перетрудишься, а потом не поднимешься. - Сейчас недостаточно подготовлюсь, а потом развалю оборону, - несколько озлобленно парирует капитан. - И внесу вклад в поражение. Чего никогда не смогу себе простить. - Этим ты упрекаешь тех, кто предпочитает релаксацию избыточной физкультуре? - невольно срывается у него. - Мы обладаем идеальными физическими кондициями. Нормальные люди восстанавливаются... - Пусть делают то, что они считают верным, - нетерпеливо перебивает Лам. - А я возмущён своей нынешней формой. Матч с Алжиром продемонстрировал её бесполезность. - Боже мой! - досадливо восклицает Пер. - Пора бы забыть его, как страшный сон. Пресса всегда недовольна нашими выступлениями, пора к этому привыкнуть. Они хотят, чтобы мы показывали зрелищный футбол, только и всего. Им наплевать на схему, тактику, оправдывающую «скучность». Мы обязаны плясать под дудку наглых журналистов, самобытных экспертов? - Н-нет... - осёкшись, тот заходится мучительным сухим кашлем, согнувшись пополам и едва не утратив равновесие, вовремя подхваченный зачинщиком спора. Мимолётное прикосновение обнаруживает тремор в изнеможённых, обмякших мышцах. - Полагаю, беседа завершена, - сипло проговаривает он, отдышавшись, и продолжает оставаться на месте, под массивной опёкой защитника. Они почти не отбрасывают теней - что на руку телевизионщикам - но Мертезакер, превозносящийся над ним на добрых пятнадцать дюймов, любезно предоставляет тёмный прохладный абрис. Мелочь по сути, однако разящий контраст заставляет принимать бесплотную преграду от солнца лучшим спасением. И в целом его статный и уверенный образ заглушает тревогу, успокаивает, вовсе не внушает гнетущую опасность. Стыдно признавать чрезмерное утомление, какую-либо нужду - следует им сопротивляться. Капитан должен служить эталоном для команды, решительно направлять её вперёд, участвовать в большинстве передач и вообще главенствовать над ходом игры. Капитан не должен жаловаться и просить помощи. Ведь он и есть воплощение стойкого немецкого духа. - Ничего она не завершена, - рассерженно возражает Пер, вновь сутулясь - не к макушке же обращаться, требуется зрительная связь. Лам подавленно прячет глаза. - И если бы это были необходимые старания... Из-за какого-то бессовестного писаки, у которого хватило наглости критиковать нас, ты так изнуряешь себя, полагая, что не достиг предела? Что за сомнения? Что за самоуничижение? К чему разводить панику прямо перед финалом? - отчитывать полномочного капитана абсурдно, но разгневанный блюститель чести не намерен останавливаться. Тот не протестует, лишь слабо кивает в согласие. - Да, на кону главный трофей. Да, вся планета будет наблюдать за матчем. Но разве это не вдохновляет на подвиги? Разве не возникает необъятная гордость за сборную и родную страну, особенно, когда ты - её лидер? Патриотизм, что не выразить одним исполнением гимна, вложив в него переполняющие тебя эмоции. И к чему патетические слова, если можно доказать это на поле? Мы - сможем. Мы - достойны. Готовы как никогда, - цитирует фирменный лозунг. - Точнее и не скажешь. - Ты прав, - говорит он удручающе. – Никчёмный из меня капитан, если я позволяю взять верх пессимистическим мыслям. – Это ты хотел слышать? - Так, - Мертезакер твёрдо кладёт ладони ему на плечи – субординация исчезает в единый миг - совершает глубокий и раздражённый вдох, - для чего, по-твоему, была предназначена эта тирада? Чтобы раскиснуть ещё сильнее? – на Лама больно смотреть – поникший, растрёпанный, немощный, он молча внимает нотациям, словно школьник, уличённый в чём-то плохом. - Мы не бездушные роботы, нам присущ и страх, и прочие слабости, - смягчается Пер, виновато заискивая взглядом, обращая склонённое лицо. Наломал он дров своей вспыльчивостью… - Наверное, мне никогда не испытать бремени огромной ответственности, которая возложена на представителя сборной в финале мирового чемпионата. Поэтому упрёки могут оказаться несправедливыми и субъективными. Но как непосредственный участник, я надеюсь, что и моё скромное мнение учтётся, - облекает он некогда прямые и грубые фразы в вежливые эвфемизмы, всячески заглаживая свою оплошность. – Не знаю, что на меня нашло… - Кто угодно вознегодовал бы, когда застал капитана в таком жалком состоянии, - грустно усмехается Лам. - В общем, извини, - искренне просит прощения, чтобы сразу – и навсегда - замять неприятный инцидент. Однако тот всё не отходит – то ли ноги уже не держат, то ли он ожидает иного выражения сожаления. Мертезакер бесхитростно протягивает ему руку – приподнятая навстречу кисть утопает в больших, но худосочных ладонях, наконец сместившихся с ключиц. Детский жест, обезоруживающая улыбка, которой сложно не составить компанию. То, что должно вновь озарить эти уставшие, измученные черты после выигранного Кубка. А в этом Пер не сомневается. И, поддавшись какому-то импульсивному порыву, заключает того в объятия – крепкие, тёплые, утешающие. Те, что обычно сопутствовали забитому голу, минутам торжества бундесманншафта. - Даже лучший футболист может потерять веру в собственные возможности – поражения, претензии со стороны общества, неудачи в иных сферах – всё это чревато серьёзными последствиями, - вновь нравоучительно начинает он. – Мы взяли реванш у бразильцев. Осталось совсем чуть-чуть до желанной победы. Глупо давать самонадеянные обещания и позитивные прогнозы, заранее предвкушать триумф… Но. Мы – заслужили. Мы – выстрадали, - вновь возвышенное и сердечное объединение. - Опыт, накопленный за бронзовые годы, поможет нам в этом. Пусть это лишь шаблонные аффирмации, ложные внушения, эффект успокоительного плацебо. Пусть. Слово без звуковой окраски – мёртвый эмбрион мысли. Тон, с которым произносилась речь, - громогласный, непоколебимый… сочувственный – оказывает сильное влияние, эмпатию. Лам не отводит от него благодарный взор. На горизонт обрушивается антрацитовый холод; остывающий воздух обращается в сухой лёд. Страх – оковы бездеятельности и неволи. Уверенность – безграничная свобода. - Всё у тебя получится, - наконец завершает монолог Мертезакер. – Ты наконец-то отдохнёшь, наберёшься сил. А завтра поведёшь Германию за собой. И он бы рад ответить тем же безмятежным и беспечным, воинственным и отважным, но вновь принимает неизлечимую хмурость. Ночь кутает землю бренной тенью – скрывает постыдную робость, проступившие морщины неизбежной старости - скальпель изведанных смятений и опережённого времени - сонно поблёкшие глаза. Чёрное небо пылает у края кармином и золотом.