Дин Винчестер как "герой-праведник"

Как известно, Дин Мориарти из романа Керуака «На дороге» - прототип нашего Дина Винчестера. На примере статьи Крупа, приведенной ниже курсивом, попробуем сравнить их образы, выяснить, что Крипке взял от Керуака и передал своим героям. Крупа пишет: В случае Керуака жизненный означает религиозный, так как главный принцип веры битников состоит в том, что жизнь — это непрерывный религиозный опыт; и степень пренебрежения к искусству зависит от степени, в которой его искусные хитросплетения перекликаются с духовными наитиями. Священные чувства, рассказанные в неистовстве, — такова интерпретация метода Вордсворта у неоромантиков Сан-Франциско. Культура битников в интертексте СПН видна неявно, но она там присутствует: нам часто говорилось, что жизненный путь, судьба, предназначение Винчестеров – нечто особенное, тот самый «религиозный опыт», данный свыше, независимо от их желаний. Крипке (а в данном случае мы рассмотрим пространство сериала до пятого сезона, то есть под его началом) неслучайно и осознанно опирается на произведение Керуака, многие имплицитные, скрытые под соусом привидений и вампиров идеи сериала восходят именно к философии «неистового пути», божественного провидения, то есть знания. Кому-то может показаться эта идея претензионной, пафосной, слишком сложной для подросткового мистического сериальчика, но это рамки, обрамление, за которое мы можем попробовать выйти, хотя бы предположить подобную теорию. Назвав судьбу братьев «евангилием», Крипке выводит СПН на новый виток, однако, если копнуть поглубже, вся предыдущая рассказанная им история не противоречит ему, ведет к нему и выводит. Приведенные ниже слова можно с успехом отнести и к задумке Эрика Крипке: Таким образом, роман «На дороге» (как и сериал СПН) представляет собой жизнеописание святого. Если говорить о битническом романе вообще, то можно вспомнить Ихаба Хассана: «Их евангелие, — пишет он, — это благая весть чуда и любви» (разве не это нам показали?), и добавляет, что «На дороге» задумано именно как евангелие. Подобно духовным откровениям, оно предлагает читателям принять его независимо от художественной ценности. (К слову о выборе жанра – нет жанра хорошего или плохого, вернее, художественная ценность того же СПН не столь важна по сравнению с его духовной ценностью). Сал Парадайз, будучи учеником того, кого он признает святым, должен записывать события его жизни и духовный опыт. «В том, что он говорил, не было ничего понятного, — сообщает Сал о Дине, — но то, что он имел в виду, каким-то образом становилось и чистым, и ясным». (Сравните: Сэм часто не понимает Дина, но Дин часто оказывается прав, это спорное утверждение, однако, «святым» в каноне называют именно его, и его поступки и решения в конечном счете служат мерилом условной правильности-праведности). Но ясно ли нам что-нибудь из того, что говорит сам Сал? И, в конце концов, что Керуак и Сал имеют в виду, когда говорят о святых? Да, и что Крипке подразумевает под «святостью»? Чтобы ответить на этот вопрос, мы не должны забывать, что композиция романа «На дороге» скорее религиозная, в духе Апокалипсиса, чем строго художественная. (Справедливо и для СПН – Апокалипсис во всей красе). И это значит, что как духовная литература (хотя иногда и художественная) книга направлена на эмоциональные нужды; ее истины в первую очередь апеллируют к чувствам, а вопрос, отвечают ли они правилам художественной литературы, фактически второстепенен. (Не секрет, что СПН, как произведение искусства, безусловно аппелирует к чувствам более, чем к чему-либо еще, задача Крипке – именно выстроить настолько необычные, трогающие отношения, насколько возможно, все остальное – лишь декорации). Если задача искусства состоит в отображении картины мира, то роман в стиле «бит» не всегда преследует эту цель. Об этом не следует забывать, иначе частые противоречия и логические несоответствия, которых полна книга, могут стать настолько раздражающими, что не дадут ее дочитать. (То же самое в сериале: множественные несостыковки сюжета оправдываются другой, более значимой целью.) Поэтому очень важно также помнить о главенстве эмоциональной информации над фактической, если мы хотим понять, почему Дин святой, и почему Сал так часто называет разные вещи «святыми», «праведными» и «совершенно величайшими». Вот что о святости Мориарти пишет автор статьи: Дин святой, потому что Керуак использует глагол «быть» для обозначения не действительных состояний человека, а желаемых. (Не верно ли это так же для Дина Винчестера? Его представления о добре и зле, о несправедливости мира и о том, «как правильно» как раз-таки опираются на некую идеальную модель, выстроенную им четко и ясно, и все отклонения от этой модели осуждаются. Наш Дин «святой» (давайте договоримся об условности, не буквальности этого слова), потому что желает достичь праведности – не столь важно, достиг ли он ее. Об этом ниже еще будет сказано). Многие моменты книги становятся яснее, если рассматривать их как попытки выдать желаемое за действительное, а не описать реальное положение вещей. Оттого, что Салу необходимо видеть и трактовать многое только на основании некоей идеальной модели, он довольно незатейливо не сообщает нам о том, что есть, а лишь о том, что, как он надеется, будет, или что должно быть. Этот прием также чаще используется в религии, чем в искусстве. Согласившись поверить Салу на слово, мы лучше поймем мелькающих в книге «святых» персонажей, так не похожих на святых. Например, Тони, «придурочный святой», который «в тот день только женился, а теперь грандиозно напивался, пока невеста где-то его ждала». Еще «калека, который мечет пульку за первым столом… с огромным прекрасным лицом… ангельский молодой карлик». В тексте нет и не предвидится фактических доказательств праведности или святости этих персонажей. Не говоря уже о Дылде Гайяре, которого Дин считает Богом, и Ролло Гребе, который, как Дин надеется, должен им стать (их мы рассмотрим позже), почему эти двое такие, как думает о них Сал? Во-первых, потому, что слезливая сентиментальность битника не может допустить, чтобы физические недостатки калеки, инвалида или тяжелобольного не были компенсированы огромной духовной силой. В СПН Сэм Дина святым не считает, или, по крайней мере, он не восхищается и не идет за ним так истово и слепо, как Сал Парадайз за Мориарти; их отношения вообще мало похожи на отношения героев Керуака. Так же, как в «На дороге», в нашем сериале никаких фактических доказательств святости Дина не существует – нам стоит принять это на веру в данном случае, иначе весь разговор лишен смысла (помним, что слово «святой» имеет несколько отличное от общепринятого значение) или не принимать, кому как хочется, однако если все-таки проводить параллели, то они будут явными, и Крипке вводит их, по всей видимости, намеренно. Как говорится в Библии: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня» (Мф. 5:4, 5, 11). Поскольку парень-инвалид страдает (он «козел отпущения всей… компании, всю жизнь им был»), Сал и Дин предполагают, что он страдает во имя Господа, а значит, ему положена «великая награда на небесах». Таким образом, поскольку в будущем он станет ангелом, он уже и есть (в особом значении слова «быть» для битников) ангел. Устанавливать четкие разграничения — работа скорее для ума, чем для чувств; эмоциональные Сал и Дин, не отличая одно от другого, также предполагают, что человек, отвечающий условиям одной заповеди блаженства, отвечает условиям всех. Это помогает объяснить, почему печальный и незлобивый Тони — святой, ведь печальным и незлобивым тоже обещана «великая награда на небесах». Эмоциональные Сэм и Дин из СПН здесь совпадают с персонажами книги разве что своей эмоциональностью, от них далека подобная философия, однако если отрешиться от их чувств и мыслей, эта философия близка создателю сериала, Крипке доказывает это хотя бы на примере Дина, страдавшего в аду. «Ангелами» для Винчестеров, впрочем, становятся в какой-то степени все, кто был им дорог, Лейла из серии «Вера», Меддисон, Джо, Элен, по крайней мере, душевные переживания их схожи с переживаниями героев Керуака. Также очень важно влияние апокалиптического и мессианского импульса битников, они не могут ждать, пока наступит Царство Божие, а спешат устанавливать его здесь и сейчас. Сравните с желанием Дина всегда, вечно и всюду исправлять, искоренять зло, желание, вышедшее из пресловутого «фэмили бизнес» и переросшее эту формулу. Он не может пройти мимо, если знает об опасности, он не может ждать и заниматься своими делами, если где-то кто-то страдает. Давайте вспомним хотя бы вторую серию первого сезона, про Вендиго, где Сэм, поняв, что отца тут нет, зовет Дина искать его, а Дин отказывается, потому что не может не помочь людям; и таких примеров множество. Однако религиозный писатель в авторе-битнике не может спокойно ждать этой награды (заметьте, при этом он так же ждет ее для других, как и для себя), и потому берется приблизить это будущее средствами своего мира и установить тысячелетнее царство Христа в настоящий момент. Сал, Дин и им подобные, горя мечтой о царствии небесном, превращают «будет» и «должно быть» в «есть», порождая таким образом истину, удовлетворяющую требованиям их эмоций, если не фактов. Как я уже говорил, те, кто ждет тщательного отчета о действительности, отложат «На дороге», возмущенные его нерациональностью, однако пренебрежение чувством реальности в пользу обещанного или идеального — старая (и законно признанная) практика религиозных писателей. Передвижение Винчестеров по миру тоже сходно с крестовым походом Мориарти и Парадайза, превращение «должно быть» в «есть» присутствует в каждой серии в лице спасенных жертв. Нерациональность СПН такая же, как нерациональность «На дороге» - серьезные люди скажут «ну и бред» и с брезгливостью выкинут этот продукт массового искусства. А Сэм и Дин продолжат устанавливать «истину», им не нужно одобрение кого бы то ни было. И, наконец, когда Сал называет Дина святым, мы понимаем, что он имеет в виду, что в будущем и более совершенном мире (на небесах, во время Второго пришествия, в идеальном мире) на такого энергичного маньяка, как Дин, с простыми и незамысловатыми желаниями, такими трогательными для тех, кто его знает, будут смотреть как на святого. Является ли в нашем современном, несовершенном мире Дин святым, героем или просто идиотом остается неопределенным. Чтобы показать несовершенство Дина в качестве героя-праведника, мне придется представить еще больше доказательств, чем требуется Салу, дабы сделать его святым, если я хочу, чтобы мои комментарии имели хоть какой-то смысл. Верхний абзац подходит к Дину на сто процентов, от определения «энергичный маньяк», до последней точки. Когда Крипке называет Дина святым, он имеет в виду именно его стремление, то, как он рвется из последних сил следовать своим идеалам нравственности и гармонии, без надежды, что это ему зачтется. Разница между Мориарти и Винчестером как раз в том, что первый намеренно идет к раю, а втором всеми лапами упирается остаться на земле, человеком, а не кем-то еще, и себя «святым» не признает ни за что и никогда – скорее всего, как раз поэтому им являясь. Дальше автор пишет о различии «святого» и «праведника», и это важно и для Дина Винчестера: Пожалуй, теперь я обращусь к причинам, по которым я считаю Дина скорее героем-праведником, чем святым. Прежде всего, его бурный религиозный темперамент жаждет спасения и для него самого, и для всего мира. (У Дина в СПН темперамент не религиозный, а так все совпадает). По моему мнению, Сал — поскольку он всем друг, мужчина каждой женщине, посредник, миротворец, путешественник, преклоняется перед чудесами и героями — представляет сообщество битников в целом; обратите внимание, как Сал, отчаянно нуждающийся в спасении, радостно сообщает, что Дин «нашел меня, когда наконец решил, что я достоин спасения». То же самое с Сэмом в СПН – он представляет человечество в целом, он не обладает такой принципиальностью, которой обладает Дин, «друг каждому» - именно, стремящийся стать «обычным» и жить «безопасной жизнью». Дин «находит» его, забирает из привычного желанного мира благополучия в опасное путешествие. Только Сал у Керуака руководствуется любовью к Дину и приключениям, а Сэм – местью и желанием найти отца, но мотивы сейчас не столь важны, а важны сходные вещи. Точно так же Дин принимает решение и о спасении многих других. Но то, что Дин в самом широком смысле слова неэгоистичен, принимается безоговорочно. «Есть писатели, такие как Уильям Берроуз и Александр Троччи, Джек Керуак и Джон Клеллон Холмс, чей общественный бунт, — пишет Маркус Клейн, — оказывается личным делом». Что подразумевает под этим Клейн, ясно из его предыдущих ремарок, касающихся сборника «Рекламирую себя» Нормана Мейлера: «…книга, задуманная как вселенский протест, в конечном счете, посвящена переутомлению, нервным срывам, самоанализу, пристрастию к наркотикам, попытке бросить курить самого Мейлера — то есть личным делам». Если Клейн прав, а в его пользу говорит масса доказательств, то я ошибаюсь, видя в керуаковском Дине даже героя-праведника. Ведь, в соответствии с моим собственным определением, понятие «герой-праведник» включает в себя и бунт, и примирение бунтаря с тем, против чего он выступает, в интересах куда высших, чем личная выгода. И все-таки я считаю, что Дина волнует не только он сам. Это верно и для СПН. Можно считать Дина эгоистом, но мы будем опираться на другое представление – что бы он ни делал (забрал Сэма, продал душу, etc), он делал это не только в интересах себя самого, но и в интересах надмирных, альтруистичных, семейных – пусть даже он сам так не считает, «и все-таки». «Быть битником, — пишет Ихаб Хассан, — …значит заново пережить смерть Бога или познать его, …попытка возродить это знаменитое состояние невинности, которое видело тигра и ягненка вместе, в полном согласии». Такой опыт или знание я бы счел мистическим и, в некотором роде, личным. Но возрождать состояние невинности, при котором тигр и ягненок живут в мире, кажется, означает приближать то царство, где мечи будут перекованы на орала, все противоположности достигнут примирения, а парадокс станет ясен и понятен. И, поскольку этот рай на земле будет чем-то большим, нежели приятным местом для частного пользования, если желание битников действительно в том, чтобы ускорить его установление во благо всех людей, то это стремление кажется мне не просто личным и совсем не эгоистичным. Здесь вспоминается серия 5.16, о рае – и о нежелании Дином такого рая, который «приятное место для частного пользования». В этой же серии Дин буквально переживает «смерть Бога» и познает его вместе с тем. Сделать парадокс «ясным» - не это ли пресловутая натура Дина, видеть черное и белое, сделать мир простым, чистым? Вся его жизнь – стремление достигнуть такого состояния, в котором не станет противоположностей, а самое важное в том, что он умеет их различать. Жизнь, безусловно, сложнее, перепутаннее, она серая и непостижимая, но есть люди, смиряющиеся с этим, а есть люди, раскладывающие ее на своей душе, как на карте выбора – и Дин выбирает, умеет выбирать из двух зол меньшее, а это тоже в каком-то роде искусство, не всем данное. Обычно от этого выбора Дину не хорошо, иногда – не хорошо еще многим, но все прекрасное трудно, все правильное – трудно вдвойне. И Крупа пишет: В таком случае мистицизм Дина можно считать благотворительным. Он, конечно, видит «удовольствия» и для себя, концентрируя в себе как можно больше опыта, но этим он надеется развить в себе личность, которая сама по себе сможет изменять мир. «Я вдруг понял, — говорит Сал, — что Дин, благодаря своей невообразимо огромной череде грехов, становится Придурком, Блаженным, по самой своей участи — Святым». «Поэт-провидец» у Рембо должен был изменить мир своим искусством; святой у битников изменит его только своей жизнью. Вера в то, что сам пройдя через все страдания, муки и безумие, человек может изменить мир своей жизнью, во многом является рациональным основанием битнического пренебрежения к искусству. Если мир можно изменить и обновить непосредственно прожитой жизнью, то ее незачем перекладывать в литературную форму, чтобы она обрела преображающую силу. Иисус учил, не публикуя трудов, Будда Гаутама не оставил после себя ни одного письменного свидетельства. Мир изменили не их слова, а пример их жизни. И хотя ни Христос, ни Будда больше не могут служить образцом для такого как Дин Мориарти, но в том, что касается преобладания жизни над трудами, Дин почти наверняка испытал на себе их влияние. И в этом контексте, кажется, не так сложно предположить у Дина желание спасти мир, необходимое всем героям-праведникам. Для Дина Винчестера изменение мира тоже начинается с изменения себя самого. Деятельная душа всегда развивается, у Дина заняты руки – и он чинит Импалу, чистит ружье, убивает демонов – но это не тупые автоматические действия, просто ему важнее видимый результат, чем записи о процессе достижения результата. Его пренебрежение к «ученым ботаникам» сходно с битническим, он создан делать, а не сидеть на месте, действовать, а не говорить – нравится это или нет. Желание спасти мир ему именно что «необходимо», он сам есть это желание, неотделим от него и не может от него избавиться, хотя это приносит страдания и мучения – и из них он извлекает опыт, в итоге преображающий мир и людей вокруг. Неверие в судьбу как в управленческую силу, неверие в предопределенность – черты, которые помогли ему преодолеть эту самую судьбу, вера в человека и способность брать ответственность за свои грехи и поступки – то, в чем Дину отказать нельзя. Требуется также и вера в нечто большее, иначе, в Бога. В том, что касается веры в Бога «На дороге» недвусмысленно признает Дина глубоко верующим. Сал упоминает, что Дин «совершенно рехнулся от своей истинной веры», а затем сам Дин говорит «Все прекрасно, Бог существует». Дин Винчестер никогда не был религиозным, существование Бога для него становится в итоге знанием, никогда не бывшим верой. Однако «вера в нечто большее» есть и у него. «Большим» становится не Бог в религиозном смысле, а человек в человеческом, моральном; человек как творец и созидатель своего собственного пространства, мира вокруг и, главное – своего внутреннего облика, облика сильного, не сдающегося, в хорошем смысле слова «простого», то есть умеющего различать добро и зло. Дин никогда не говорит «всего лишь человек», он не признает оправдания слабостью и испорченностью человеческой натуры в целом, априорному несовершенностью человека как животного. Наоборот, человек у Дина, по следам классики, «звучит гордо», каждый сам способен и должен идти по правильному пути – в этом они схожи с Мориарти. Поскольку Бог существует, герой-праведник и его друзья могут отправиться на его поиски. Поиск отца Дина, постоянная тема книги, похожа на метафору поисков Бога. Отцы как важные для героев люди появляются на протяжении всей книги. Сал, у которого нет ни матери, ни отца, близок со своей теткой, заменившей ему мать. Во время первой поездки на Запад у Сала появляется особое отношение к отцам. Он отдельно упоминает об одном из своих попутчиков, Кенте из Монтаны, который пишет открытку своему отцу: «Дорогой Па, буду дома в среду. У меня все в порядке, надеюсь, у тебя тоже. Ричард». Эта открытка дает Салу возможность «увидеть его совсем по-другому: как нежно-вежлив он со своим отцом». Через несколько страниц Сал встречает отца Чада Кинга, «прекрасного, доброго человека», который Салу «понравился», потому что «он просто гнулся от воспоминаний». Реми Бонкёр, не имея родного отца, готов сделать что угодно для отчима. Поэтому так уместно, что Дин, глава этого племени лишенных отцов, ищет своего с большей энергией, чем остальные. Поиск отца – мотив, совершенно точно заимствованный Крипке из Керуака. Отец для Дина – тоже скорее символ, метафора «идеального», всезнающего, совершенного «бога», направляющего и праведного. Насколько это соотносится с реальным Джоном, не имеет особого значения, в голове и душе Дина отец является моделью, придуманной и заботливо взращенной, но в то же время болезненной. Не зря он боится стать похожим на отца - в процессе осмысления его личности Дин в итоге видит отцовскую жестокость и ошибки (серия встречи с Адамом, воспитание Бена, жизнь с Лизой). Поиск некой высшей силы перестает иметь реальное воплощение, но не исчезает, а переходит внутрь: если ни отец, ни Бог не являются примерами, значит надо искать пример в человеке, человеческой натуре и совести - своей и общей. И кто же такой старший Мориарти? Вся улица Лаример называла его «Жестянщик», причем с большой буквы. Дин ищет «грустного жестянщика, существующего лишь в [его] воображении», и это, возможно, лучшая метафора Бога во всем романе. Поиски отца Дина — это постоянная (хотя и не очень связанная с остальным повествованием) тема книги. Стоит кому-нибудь об этом подумать, и поиск отца Дина возобновляется. «Видишь ли, — объясняет Дин, — я никогда не уверен, там мой отец или нет… Он может оказаться где угодно». Это высказывание можно отнести и к Богу. Джон Винчестер не «грустный жестянщик», скорее «жесткий охотник», но другого примера у Дина не было. И ищет он в отце в первую очередь некие законы бытия, законы правильные, справедливые, по которым надо идти, потому что они не подлежат сомнению. Постепенно эта модель обдумывается Дином, подвергается мучительной для него самого критике, идет трещинами – и Дин отделяет Джона от Отца, ставит между ними знак неравенства, учится видеть его недостатки. Поэтому Джон, как человек и его биологический отец, перестает для Дина быть примером («хоть бы не стать таким как он»), он боится превратиться в него. Но тот опыт и те сентенции, заветы, которые Дин сам себе придумал благодаря отцу, или благодаря своему жаждущему их иметь характеру, взял за образец «идеальности» - остаются с ним как компас, по которому он проверяет собственное поведение. И этот компас сам по себе является неким «Богом», который может быть где угодно. Таким образом, религиозный принцип, действующий во всей вселенной, вне пределов самого себя, можно назвать Богом или отцом, и совершенно ясно, что Дин верит в обоих. Но верит он и еще во что-то, что сам называет «ЭТО». ЭТО, судя по всему, — название религиозного принципа внутри себя, нечто подобное индуистскому атману. Дин говорит: «Вот, чувак, у того альтиста — у него прошлой ночью ЭТО было…» На что Сал, естественно, озадаченный, отвечает: «Мне хотелось узнать, что такое “ЭТО”». Дин пытается объяснить, но ничего не выходит, и наконец Дин кричит: «О, чувак, я должен тебе рассказать СЕЙЧАС ЖЕ, у меня ЭТО есть», и начинает рассказывать историю из прошлого, воспоминание о старых временах с его пьяным отцом. Атман равнозначен брахману: пережить невыразимое, то есть Единое, можно, пережив историю Дина о его детском приключении; но непередаваемое ЭТО можно передать в языке только косвенно. Те, у кого есть ЭТО, кто его познал, не могут напрямую выразить его словами. Есть ли некое ЭТО у Дина Винчестера? Он о нем не говорит, по крайней мере, такими словами и таким образом, но можно предположить, что для него тоже существует пусть не религиозный, а человеческий принцип «внутри себя». Когда Дин уверен в своей правоте и доказывает ее кому-либо – он следует своему ЭТОМУ, которое так же, как Мориарти, не может облечь в слова, которое подвергается сомнению со всех сторон, как невыразимая, лишенная основы и фактического смысла причуда – но она есть и ее можно только принять на веру. Итак, пока Дин живет, его ученик Сал, далеко отстающий от него на пути к просветлению, пишет. И в этом он не одинок. В романе множество писателей и будущих писателей; тем временем сам Дин очень рано оставляет намерение писать. Прибыв в Нью-Йорк с первой женой Мэрилу, юный и полный сил Дин просит Карло Маркса (Карло тоже старательно записывает все, что делает и говорит Дин, обеспечивая Дину второе евангелие) и Сала научить его писать. Говорит Карло: «Я наконец научил Дина, что он может делать все, чего ему хочется: стать мэром Денвера, жениться на миллионерше или стать величайшим поэтом со времен Рембо». Но к тому времени, как Дин достигает того, что Сал называет его зрелостью, он оставляет все попытки стать писателем. Книгу Сала принимает издатель, Карло Маркс пишет безумные стихи и евангелие о Дине, а Роланд Мэйджор корпит над своими подражаниями Хемингуэю. Но у Дина начисто пропадает желание писать. Наш Дин не хотел писать изначально, как, впрочем, и Сэм не слишком задавался этой целью, но Сэм все-таки ближе к печатному слову, к записям и книгам. Можно считать, что у Дина для этого просто нет ни таланта, ни достаточного ума, можно считать наоборот, что он как Мориарти, только достиг «зрелости» несколько раньше и отбросил это занятие как ненужное и отвлекающее от дел. Тут нет правильного ответа. Отойдя от мира печатного слова, Дин вскоре забрасывает и устные речи, в которых невозможно выразить его опыт. Временами, достигая мистического понимания невыразимого, он сталкивается с довольно частой у мистиков трудностью: невозможностью передать другим мистический опыт при помощи слов. «Что он знал? — гадает Сал. — Он испробовал все, что было в его силах, чтобы сказать мне, что именно он знал». Но сколько бы он ни старался, сказать он не может. Дин Винчестер устные речи не забрасывает, он не мистик и не философ по своей натуре. Он не любит говорить, но когда что-то хочет сказать, скажет это четко, громко и ясно. Вернувшись из ада, Дин просто показывает пальцем на голову и отвечает, что не может выразить то, что там осталось, что Сэм его не поймет. Через какое-то время Дин рассказывает Сэму про ад так, будто готовился к этому рассказу и думал о нем, ему важно было рассказать. Понимает его Сэм или нет не так важно, они оба часто не слышат друг друга, но для Дина главное – донести свои чувства прямо и не скрывая, с режущей откровенностью. И все-таки предать другим свой «мистический опыт», скорее всего, невозможно, и никто не виноват в этом. В любом случае, сила слова для Дина неоспорима, он может сто раз повторять одно и то же, как-то «пить демонскую кровь плохо, Сэм», но люди разные, и слова действуют не на всех. Однако «ЭТО» было у альтиста, и ему удалось передать его достаточно ясно, чтобы Дин смог его узнать. Вероятно, так случилось потому, что хотя ЭТО не передается словами, невыразимое знание можно передать при помощи музыки. Важность джазовых музыкантов, появляющихся и исчезающих в разные моменты пути, зависит от того, содержит ли их музыка выражение того, чего особенно лишен человеческий язык — то есть знание, обладание и выражение квинтэссенции, лежащей в основе вселенной. Стараясь выразить ЭТО в тактах «Блюзов Мехико», Керуак называет свои произведения не стихотворениями, а «хорами», надеясь превратить слова в то, во что музыка превращает звуки. Любовь к музыке, музыке энергетической, «бешеной» очень роднит Мориарти и Винчестера. Для него она так же является способом выражения своих эмоций, эмоций, которые трудно выразить словами. У Сэма такой страсти не замечено, а Дин находит в волосатом роке и успокоение, и силу, он с помощью нее «общается» (песня во время разговора с Джо, Бон Джови перед адом, прекрасный приезд на кладбище Сталл в 5.22). Многие критики говорили о ценности джаза в общении и опыте битников. Лишь некоторые интересовались важностью, придаваемой гортанным и даже животным звукам, предпочитая либо вовсе обходить их стороной, либо просто относить на счет невнятности битников. Эта невнятность, однако, требует некоторого внимания. Продвижение Дина по жизни отмечено все возрастающей неспособностью говорить; чем больше он «познает», тем меньше может сказать. Но, хотя Дин не может ничего сказать, он и не молчит. Его ранняя импрессионистская критика писательских опытов Сала состоит из постоянно повторяющихся «Да! Точно! Ого! Ну и ну!» и однажды «Фью!». Но на этой ранней стадии его духовного развития речь Дина не более понятна, чем издаваемые им звуки. Вот два на редкость типичных примера: «…теперь совершенно необходимо отбросить все, что осталось от наших личных привязанностей, и немедленно прикинуть конкретные планы трудовой жизни...» (Похоже на кредо и нашего Дина). «Другими словами, давай шевелиться, милая, слышишь, что я говорю, иначе будет один сплошной разброд, а истинного знания или кристаллизации своих планов мы не добьемся». Эта позиция Мориарти очень близка позиции Дина – они похожи в своей неутомимости, пытаются заразить ей других и ни в коем случае не сидеть на месте. Вечное, деятельное движение, заключающееся в конкретных вещах, в «работе» – вот их стихия. Еще одна роднящая их черта – это машины: Дин — редкий водитель, его талантом вождения искренне восхищаются. У Сала же, отстающего от Дина на пути к ЭТОМУ и к святости, нет даже водительских прав, что говорит не в его пользу. (Сал не знает никакого ремесла, он нищий сборщик хлопка.) В начале второй части романа Сал, встретив «нового и законченного Дина, уже возмужавшего», признает его зрелость, когда следит за тем, как Дин ведет машину. Затем Дин пытается объяснить свою убежденность в том, что Бог существует. «Еще с древних греков все утверждалось не так. Этого не понять геометрией и геометрическими системами мышления». И даже если ему не удалось объяснить словами, его талант вождения все объясняет, потому что «машина преданно обнимала полосу колесами и неслась прямо». Та же машина отказывается подчиняться Салу, который «“боится этого колеса” — (Я терпеть не мог водить машину и ехал осторожно.)». Дин не таков, он «горбился над баранкой и разгонял машину; он вновь оказался в своей стихии». Как мы видим, Крипке заимствовал и мотив дороги, и мастерство водителя у Керуака. Дин водить не только умеет, но еще и любит, машина для него становится символом уверенности и движения, в глобальном смысле – это помощник в прохождении жизненного пути, нечто, что позволяет двигаться именно прямо и чисто, не только в буквальном, но и в переносном смысле. Даже так называемая «чистота дороги» может быть относительной, вождение чисто для святого, но не для духовного недотепы. Когда Сал сел за руль, он «проехал сквозь запущенный скотоводческий городок по его грязной главной улице и оказался в тупике». Он кое-как выбрался, но вскоре «оп-ля, подумал я, да мы не по той стороне едем; отвернул вправо и оказался в грязи». К счастью, Дин скоро взял все в свои руки, и они «плыли и летели вниз, в долину Сан-Хоакин». Даже «голубой плимут», в котором «не было ни приемистости, ни настоящей мощи» может завестись и лететь с немыслимой скоростью, если за рулем Дин. Во всех подобных эпизодах Керуак использует неоспоримый религиозный принцип, гласящий, что духовные качества могут производить реальный, эмпирический эффект в материальном мире. Крипке тоже использует этот принцип, именно по видимому результату, по поступкам определяются и духовные качества. Умение Дина водить, как многое другое – не просто его отличительная черта, как человека, оно есть отражение его способности следовать выбранному «духовному» пути. Возможно, происхождение приключений Дина на дороге не вполне ясно, но, с другой стороны, его результаты во многом очевидны. Дину удается стать похожим на Ролло Греба, и, что бы мы об этом ни думали, нужно рассматривать это как достигнутую цель... Бесславность его подвигов — это обвинение, которое нелегко опровергнуть, однако оно не совсем справедливо. Возможно, его роль главного среди незаметных — единственное, в чем виновен Дин. Мы тоже можем по-разному оценивать поступки Дина Винчестера, но нельзя не признать, что он сам признает свою виновность – и ставит себе в вину как раз «роль главного среди незаметных», роль, которую он не хотел брать, в отличие от Мориарти. Обсуждая приключения битников, Джон Клеллон Холмс говорит: «Если и кажется, что они переходят почти все границы закона и морали, то делают они это в надежде найти на другой стороне, за этими пределами веру». Страстные люди с темпераментом святых могут сегодня обеспечить нам неприятную перспективу считать наших будущих спасителей нарушителями закона. Святой должен сначала спуститься в нечистые глубины. Посмотрите, как похоже это на Винчестера – начиная от фальшивых кредиток, порно-сайтов, алкоголя, бильярда и прочих не слишком приличных мелочей – заканчивая спуском в ад. Только пройдя через него, можно выйти к свету, только познав в себе самом самое худшее, палачество, наслаждение пытками, абсолютное зло, можно встать на путь избавления от грехов – такой видится философия Крипке. От напрашивающихся обвинений в другом грехе, назовем его расточительностью, Дин, я думаю, может быть избавлен. «Мориарти — действительно поразительная фигура, — пишет один комментатор, — олицетворение разорительного духа нашего времени. Он использует предметы в невообразимых количествах. Практически так же он использует людей». Это справедливо для тех, кто судит поверхностно; старый, побитый кадиллак хуже нового, потрепанный и худой Сал Парадайз хуже, чем тепло одетый и хорошо накормленный Сал. Но каким бы эмоциональным и сумбурным ни был поиск Дина, он остается героическим поиском чего-то святого, вечного, чего-то, что принесет подлинный покой и ему, и миру. И в процессе этого поиска чего-то действительно важного необходимо сжечь массу материальной шелухи. Так же сытый и здоровый Сэм лучше побитого Сэма, новая современная машина лучше старой Импалы, так же Дин использует предметы и кидает обертки конфет и чизбургеров на сиденье, поглощает большое количество пива и заглядывается на официанток, то есть сжигает ту самую «шелуху», но мы не станем обвинять его за это, потому что у него тоже есть свой «поиск». Дин в самом деле поражает своим пренебрежением к вещам, но его отношение к материальным предметам и людям можно назвать не расточительным, а скорее аскетическим, а аскетизм — частое следствие святости. Дин, сам постоянно пребывая в состоянии материальной бедности, неустанно пытается поддерживать священное разграничение между людьми обладающими и существующими. (Однажды он бегает с криками «Я есть».) То, что Дин крадет машины только, чтобы прокатиться, не оправдывает краж, но важно, что он крадет не из банальной жадности или алчности. Дина Винчестера с тем же успехом можно назвать аскетом. Он движется так быстро, что ему хватает малого – поесть, поспать – неважно что и где – и двинуться снова, о благах и удобствах речи не идет. Дин «использует» кадиллак в поиске сути движения, для него эта машина ценна не «изящными линиями» или сниженной ценой, а тем, что с ее помощью он может достичь духовной реальности, лежащей за ее пределами. Желая стать истинно святым или хотя бы таким, как Ролло Греб, Дин должен очиститься от греха и оставить в себе лишь чистую сущность. Он ведет своих учеников с такой же бешеной скоростью, с какой движется сам; желая их спасения так же, как своего, он заставляет их искать собственную сущность, отказываясь от всего, что отвлекает их от самого важного. Сначала явился Брама, создатель, а в конце придет Вишну, избавитель, но в промежутке должен явиться Шива, разрушитель, несущий очистительный огонь. Герой-праведник, найдя творение несовершенным и желая искупления, часто должен очиститься от греха перед искуплением, должен разрушить, прежде чем начать творить заново. Тащить за собой всех, кого встретил – это и в СПН Диновская натура. Сэм, Кас, в восьмом сезоне будет Бенни – он не делает поблажки ни себе, ни им, заставляя их следовать правильному по его мнению пути – и это тот же разрушитель, что живет внутри Мориарти. Дин знает, что должно случиться, но грядущее оказывается слишком значительным для него. Дин во всем следует своему образцу, Ролло Гребу. Но самое печальное, самое горькое в том, что Ролло Греб — это единственный образец, который Дин способен принять. Взращенный и сформированный Христом, Лао Цзы и Буддой, Дин отказывается взять их за образец. И именно подмена Христа Ролло Гребом, этот необъяснимый упадок цивилизации, лежит в основе мечтательно-грустной интонации «На дороге». Дин Винчестер отказывается от любых образцов, кроме, по сути, того принципа, того ЭТО, что находится и находилось в нем всегда, грядущее так же оказывается для него значительным, но он не сдается перед ним, не отказывается смотреть в лицо миру и менять его. Интонация СПН становится не мечтательно-грустной, а трагично-яростной, Христа там нет, но есть некая общая для всех, сложная, трудно достижимая человечность в глобальном смысле, индивидуальная совесть становится важнее, чем законы вселенной. Для Дина в конечном итоге сложнее спасать одного человека, чем весь мир, поэтому он сосредотачивается в большей степени на счастье семьи и близких, а не на своем счастье. Мориарти уничтожил, растворил себя-человека в себе-нирване, в себе как в духовной материи, не созданной для настоящего, для реальности, потому что ему было страшно и мучительно лицо этой реальности. Дин Винчестер взращивает себя-человека как полноценную, действующую часть мира, как бы ни было это больно и сложно для него.