Растворяясь в темноте

Темнота. Не слышно не единого звука. Абсолютно пустое, изолированное от реального мира пространство. Здесь никого нет, кроме них двоих, таких похожих, но вместе с тем, таких разных. Они оказались заперты в этой тьме, нет, скорее, они сами заперли себя здесь. Просто ничего другого не оставалось. Право выбора им никто не давал. Тьма привычна для обеих. Всю свою жизнь они провели во тьме. Тьма снаружи. Тьма внутри. Спокойная и такая обыденная. Холодный пол и столь привычный угол в лишенной света комнате. Неясные тени скользящие по стенам, подбирающиеся все ближе к ней. Родное чувство страха и безумия застилающего разум. Тьма в жизни. Тьма в сердце. Даже кровь и та, черная. Ледяная, пронизывающая до нитки, затхлая вода. Старый колодец в который почти не проникает свет. Немеющие от холода пальцы с оборванными от бесплотных попыток выбраться, ногтями. Животный ужас, в какой-то момент переросший в тихое смирение перед надвигающейся смертью. Ощущение, как жизнь медленно покидает тело. А там, в прошлом жалком подобие жизни — вечная тревога. Чужое, но вместе с тем знакомое присутствие той, другой себя, рожденной лишь для того, чтобы забирать чужие жизни. Нести людям страх. Худощавая девочка с короткими сиреневыми волосами и молодая черноволосая девушка в длинном белом платье, сидят прислонившись спиной друг к другу. Здесь ничего нет и ничего не происходит. Здесь время остановило свой ход. Но потому тут нет ни страха, ни отчаяния, ни гнева, ни безумия — только пустота. Садако, устремив взгляд в темноту, тихо произносит слова, которые почему-то до сих пор остались в ее памяти вместе с неясным образом темноволосого юноши, даже имени которого она не может вспомнить. — Если бы я могла заново родиться, даже если это нарушит волю Господа Бога — я бы хотела быть с тобой. Только с тобой. Если это только сон, то когда я проснусь, хоть бы ты был со мной. Но, нет! Утренний свет показывает мне, кто я на самом деле. Все же, я хочу сказать это. Я люблю тебя. Где-то в глубине давно остановившегося сердца, покалывает. Дышать становится труднее. Только брюнетка даже не может понять, почему. Память почти вся исчезла, но терзающая изнутри тоска осталась. Когда Хрона слушает тихий, грустный монолог черноволосой, ей вспоминается звонкий смех и травянистая зелень глаз. Девочка чувствует как трясутся руки и что-то горячее течет по бледным щекам. Слёзы. Сиреневолосая обнимает колени, сжимается в столь привычную ей позу. — Когда я проснусь, хоть бы ты была со мной, — дрожащим голосом шепчет она, но даже не знает к кому обращены эти слова, хотя веселый смех по прежнему звучит в голове болезненным эхом. — Мы не сможем проснуться, — слова Садако, возможно, несколько жестоки, однако, нет смысла лгать, тешить себя бесполезными надеждами, когда правда и так известна им обеим. Их просто больше нет. Они уже исчезли из мира живых, скоро исчезнут и из мира мертвых. Осталось только немножко подождать до того момента, как пустота полностью поглотит их обеих, не оставив ни следа от их существования. Пустота сродни тьме. Также высасывает душу, память, остатки здравого рассудка. Медленно. По капле. Давая перед окончательным уходом, сполна насладиться безысходностью. Как наказание за то, что вообще родились, если забыть о том, что уже само рождение стало для них карой. Знать бы, за какие грехи. Хрона вздыхает поглубже, пытаясь унять неизвестно откуда взявшуюся боль в груди. Опускает голову на плечо брюнетки. — Мы умираем? Садако качает головой. — Уже мертвы. — Что с нами будет потом? — ни страха, ни тревоги уже не осталось. Хрона и сама не знает, зачем задает вопросы, ответы на которые столь очевидны. Тишина режет слух. Тишина заставляет задыхаться. Тишина не дает последним клочкам воспоминаний спокойно исчезнуть. Так что лучше уж пустые вопросы, чтобы хоть как-то подавить тишину. — Я так и не узнала кто мой настоящий отец. Кажется, мне хотелось знать. Тогда, — с некой грустью говорит Садако, опуская голову. Смоляные волосы привычно падают на лицо. — Я тоже… не знаю ничего о своем отце. Почему-то меня это никогда не волновало… Наверное. — Даже маму вспомнить не могу. Почему-то одно слово «мама», заставляет сиреневолосую содрогнуться. Девочка сглатывает появившейся в горле комок. Осталось совсем недолго. В последние минуты лучше выбросить все мысли из головы. Отдаться полностью во власть поглощающей их тьме. — Давай просто помолчим, — отстраненно просит Хрона. Садако протягивает ей руку. Девочка с благодарностью сжимает её ладонь. Так спокойнее встречать конец. Туманные образы, отголоски прошлого бесследно стираются. Мягкий голос, нежный взгляд карих глаз, слова любви, прозвучавшие слишком поздно. Звонкий смех, русые волосы уложенные в два забавных хвостика, несбыточное обещание спасти. Мрак принимает израненные души в свои объятия. Спасительное забвение освобождает от невыносимой ноши, под названием — память. Еще при жизни, утренний свет открыл им глаза на правду, но тогда они не хотели ее принимать, все цепляясь за тонкую ниточку надежды. Нить оборвалась.