Любовь и Яматодзи

Месяц тому назад Юкива Умивака, в миру известный как Оои Умино, поскользнулся на гнилой шкурке от банана и вывихнул ногу. Ему до сих пор было обидно за такое нелепое происшествие. Ладно бы на сцене упасть, или в оркестровую яму - нет же, свалился на улице, носом ударившись об урну, и теперь вынужден был сидеть в провинциальной Такарадзуке и ждать, пока нога достаточно поправится достаточно, чтоб можно было выйти на сцену. Для скорейшего выздоровление доктор велел раз в день проходить не менее километра и рекомендовал для этого городской парк. Что ж! Юкива облюбовал себе тихую аллею, где почти никогда не бывало праздных гуляк, и совершал прогулки по ней, отдыхая на красивой лавочке - старинной, со спинкой и ножками из черного узорного чугуна, с белым деревянным сиденьем. И всё было относительно хорошо, пока аллею не окупировали. Сперва ему показалось, что оккупант - псих. А кем ещё может быть парень в цветастой юкате, который бродит туда-сюда, бормоча себе под нос какую-то невнятную ересь про гербы, сливы, отца, мать и денежные переводы? Потом псих уселся рядом на лавочку, и Умино понял, что перед ним молодая женщина. Некрасивая, мужиковатая, но женщина несомненно. Актриса-отокояку из известного местного театра. Театр этот Умино считал тем ещё балаганом, хотя отец, Юкива Юривака V, считал его наоборот, возвращением к корням кабуки. Но право, какие там корни могут быть в ревюшке, где девицы во фраках с песнями и плясками разыгрывают всякие псевдо-европейские сюжеты? Вежливость требовала спросить, что же разучивает “оккупант” - наверное, что-нибудь из Шекспира? - Нет, это “Синдзю”, - ответила актриса. - По мотивам “Гонца в преисподнюю”. Наверное, она считала, что делает этим собеседнику приятно; но тот живо представил все эти мотивы: Тюубэя в джинсе, Умэгаву в мини-юбке, Камон-дайю в образе старой шлюхи (и хорошо, если не окама)... - И сильно по мотивам? - скрипнув зубами, спросил он. - На самом деле, почти слово-в-слово, - улыбнулась актриса, и по её лицу стало понятно, что она тоже видела фильм “Метель над Яматодзи”. - Соннэдзаки-сэнсей никогда бы не позволила себе исказить текст Тикамацу. Только перевела его в прозу почти весь, оставив несколько арий, и частью раздала персонажам реплики Рассказчика. Всё-таки живой театр отличается от дзёрури. Хотя знаете, в конце мы должны именно что изображать марионеток... когда мы идём через снежное поле - мы уже не люди, мы марионетки на фоне белой ткани. Уход в вечность, понимаете? Двое уйдут поутру на Запад, рука в руке - в Западный Рай их путь, долгий путь в Западный Рай... На другой день она принесла ему свой экземпляр сценария.

***

- Умэ! У тебя ноги болят?, - тревожно спросила Саги, и оба они залились смехом. - Очень болят, Тюубэюшка, дорогой. Прямо шагу больше сделать не могу, - не по тексту откликнулся Умино. - Возьми меня на ручки, а? Всё равно помирать... И охнул: маленькая, щуплая Саги легко подхватила его: - Эх, Умэ! Понесу я тебя: нам сейчас останавливаться нельзя. Чтобы выжить - надо идти!, - и, перекинув через плечо, потащила его в сторону скамейки. А он раньше не представлял, что над великим, бессмертным и трагическим произведением Тикамацу-сэнсея можно смеяться. Да и ещё и смеяться вместе с девушкой. Которая исполнит роль Тюубэя. Жизнь вертелась вокруг пёстрым и странным калейдоскопом. Раньше он жил в простом и понятном мире, где были они, Юкива (а ещё Оноэ, Бандо, Катаока и другие) - воплощение настоящей культуры, изысканности, воспитанности и... японскости, что ли. И были подделки - все эти киношные деятели с их тямбарой (и “Метелью над Яматодзи”), все эти американизировавшиеся актеры и певцы, этот театр Такарадзуки, который вообще выглядит как издевательская насмешка, пародия на кабуки... А сейчас он видел эту Югири Саги, деревенскую девчонку с Сикоку, которой, казалось бы, неоткуда понимать великого Тикамацу, неоткуда знать - что там, за словами её роли. А она понимает, знает... и может сыграть. Так, что даже здесь, на аллее, Умино забывает обо всём и видит только её - его, своего возлюбленного Тюубэя. И вдруг через минуту весело хохочет с нею вместе над дурацкими шутками. А ещё через минуту - готов плакать, потому, что его - её, Умэгавы - любимый зашёл по её вине в страшную ловушку, из которой нет выхода. Хотя нету пристани вовсе в этой гавани бесконечной - ты усни на моей груди... И ведь раньше ему казалось - это пьеса о безнадежности. Сейчас в глазах своего Тюубэя он не видел привычного отчаяния, привычной пустоты. Он видел спокойную решимость. - Мне кажется, - объясняла Саги, - они умирают не потому, что они загнали себя в ловушку, Тюубэй - истеричка, а Умэгаве крупно не повезло с мужчиной. Они гибнут потому, что не желают смириться с правилами этого мира, по которым им нельзя быть вместе. - Интересный взгляд, - говорил Умино. Теперь это становилось и его взглядом. Но где же найти Тюубэя себе подстать?

***

- Скажите, Юривака-сэнсей, а вас не смущает, что ваша жена - бывшая отокояку? Многие уважаемые актеры кабуки весьма негативно относятся к этому театру. Разумеется, свадьба восходящей звезды традиционного театра не могла обойтись без толпы журналистов и их идиотских, бестактных вопросов. - Во-первых, я не назвал бы ее “бывшей”. Моя жена оставила сцену театра Такарадзука Ревю, но не амплуа отокояку. И для меня бесконечно ценно то, что я, оннагата, встретил в своей жизни человека, способного меня понять, человека, который создан из того же теста, что и я, верного заветам родной культуры. Во-вторых, уважаемые актёры кабуки - Катаока, Оноэ, Ооно, Ханаяги, Ямаура - рады видеть своих дочерей на сцене Такарадзуки и не менее рады помогать в постановке спектаклей. В-третьих же, с гордостью могу заявить... ...что шесть долгих лет я ждал тебя, Огава, и всё-таки дождался. ...что шесть лет - это на самом деле совсем немного. ...что ты стоишь того, чтоб тебя ждать и не шесть, а шесть сотен лет. ...что я наконец нашёл себе Тюубэя подстать. - ...что вскоре мы порадуем вас совместным проектом, где я исполню женскую роль, а моя супруга - мужскую.