Pov Мики
Домой мы приехали к вечеру, я помогла отцу разобрать вещи и приготовить ужин. Всё должно было выглядеть так, словно я сейчас вернусь к себе в комнату и проведу всё время там до завтрашнего утра. Помыв посуду за собой, поднимаюсь наверх и быстро собираюсь: накидываю фиолетовую старую толстовку на молнии и светлые джинсы. Дожидаюсь, когда внизу включится телевизор, и спускаюсь на цыпочках. Отец сидит на диване вразвалочку и смотрит новости. Аккуратно прохожу мимо гостиной и, обув трухлявенькие кеды, вылетаю из дома. Ноги несут меня в лес, шаг сменяется на бег. Вскоре я перестаю узнавать местность, страх пульсацией отдаётся в голову, многочисленно оборачиваюсь и продолжаю бежать. Кричу, что есть мочи: — ХЭЙ, Я ЗДЕСЬ! НАЙДИ МЕНЯ! — видимо, инстинкта самосохранения у меня нет вовсе. Я многочисленно оборачиваюсь и вглядываюсь во все кусты, кажется, у меня уже голова идёт кругом, ощущение, что я только что сошла с детской карусели, которую очень сильно раскрутили по кругу. Кричу ещё раз. Вроде бы слышится шелест, пытаюсь вглядываться — получается плохо, так как уже достаточно темно. Дыхание учащается, но тут же вовсе пропадает, когда морда высовывается из зелени. Коричнево-жёлтые глаза сверкают, отражая свет луны, взгляд взволнованный, виднеется пар из носа при дыхании. Я замираю, каждая клеточка в моем теле трепещет, взгляд прикован к зверю, осматриваю каждый дюйм его морды. Вы испытывали то ощущение, когда всё ваше нутро говорит о том, что не нужно чего-либо делать, но вы это всё равно совершаете, потому что просто хотите? Я смотрела на него и всё больше замечала знакомые мне черты, хотелось прикоснуться к этой шерсти и убедиться, что она такая же мягкая, как и в моем представлении. Словно под гипнозом приближаюсь ближе к оборотню, рука сама тянется к его носу, который кажется плюшевым. Волк рычит, это заставляет меня остановиться. Смотрю в эти глаза и вижу, что он не причинит мне боли. Слегка улыбаюсь и приближаюсь ещё ближе, касаюсь кончиками пальцев длинного носа и замираю. Сейчас происходит нечто прекрасное, по крайней мере, мне так кажется. Чувствую его складки кожи, тепло и мягкость шерсти, нос влажный, грубые и твёрдые вибриссы, могучая челюсть и широкая щека. Запускаю руку ему за загривок и обнимаю за толстую шею, чтобы прошептать ему на ухо, прикрывая глаза: — Я знаю, кто ты, — произношу так сладко, словно мёд льётся на блины. В его взгляде виден страх и непонимание, он делает шаг назад и встряхивает головой, в последний раз смотрит на меня, пятится и убегает. Только его запах и остаётся ещё пару секунд в воздухе и на моих руках. Всё это время он защищал меня, был моим ангелом-хранителем… Мысли роятся в голове словно пчёлы в улье, это заставляет переосмыслить все встречи и задуматься, было ли это случайно?***
Всю ночь я не могла нормально уснуть, ворочалась в непонимании, сплю я или нет. На утро я была уставшей ещё сильнее, чем вчера вечером, но мысль о том, что увижу его, придавала сил и бодрости. До института я шла уверенно и без страха, чувство защищенности ощущалось всем телом: теперь я знала, что нахожусь под присмотром. В коридоре я видела компашку Лиама, но его самого там не было. Они разговаривали между собой приглушённо и, завидев меня, замолчали, провожая взглядом до лестницы. Это было как минимум странно и как максимум подозрительно и неприятно. Джейк стоял, скрестив руки на груди, его большие мышцы были напряжены, физиономия угрюмая и недовольная — это заставляло чувствовать себя неуютно. Я ждала, когда в институте объявится Пейн, но он так и не пришёл. — Окажешь мне услугу? — сажусь рядом с Майком в столовой, на ходу снимая сумку с плеча и ставя её возле себя. — Да? — Скажи, где живёт Лиам, — тут же выпаливаю без капли раздумий. Он провожал меня до дома, мы гуляли, ходили в разные места, но я никогда не была у него и без понятия, где он живёт. — Эм, э-э, — замялся он, — Я не думаю… — Пожалуйста, пожалуйста, очень нужно, — обхватываю его плечо и жалобно смотрю в глаза. Он поджимает губы, хмурится — вижу, что он почти согласился, — Пожа-алуйста, — он закрывает глаза и выдыхает. — Ладно, — сдался парень. — Спасибо! — улыбаюсь и целую его в гладко выбритую щеку. — Я скину смс-кой, — он слабо улыбается и поеживается. — Я твой должник, — улыбаюсь ему и, встав с места, иду в кабинет. После пар направляюсь по адресу, что мне дал Майк, с помощью навигатора на телефоне. Живет он ближе к центру, где преобладают многоэтажные дома, рядом с парковой зоной. Туда я добираюсь на автобусе. Это не слишком далеко от меня, но пешком было бы дольше, чем на транспорте. Это пятиэтажный красный кирпичный дом с большими облезлыми белыми рамами, тонкими стёклами и чёрной дверью с домофоном. Номера квартиры я не знаю, поэтому звоню в каждую по очереди. Где-то мне не отвечают, кто-то злится и посылает матом, другие сухо и небрежно говорят, что не туда попали. Я уже почти собралась уезжать, но заставила себя позвонить ещё в несколько квартир. — Алло? — слышится знакомый голос, заставляя потеряться в мыслях, — Кто это? — Лиам? — Подожди, — он сбрасывает, оставляя меня в недоумении. Делаю пару шагов назад и смотрю на окна — никого. Сажусь на ступеньки возле входной двери и жду. Слышится писк двери, что заставляет меня обернуться, из неё выходит мужчина в белой майке и спортивных штанах с пакетом мусора. Провожаю его взглядом до угла дома, за которым он скрывается, после чего возвращаюсь к своему занятию — киданию камушек со ступеней. Дверь пищит снова, Лиам выходит в серой толстовке и чёрных штанах от адидас, капюшон накинут на голову, руки в карманах. Вскакиваю на ноги и смотрю на него. Я не знаю, с чего начать разговор, словно загипнотизированная смотрю на него по-новому, замечая различные мелочи: родимое пятого на шее, шоколадные глаза, аккуратно выбритая короткая бородка, густые брови и приподнятые вверх волосы. — Привет, — он неловко, тихо произносит, смотря в пол и ковыряя носком асфальт. — Почему тебя сегодня не было? — он кратко смотрит исподлобья мне в глаза, после чего сразу же отводит взгляд, поджимая губы. — Ну-у-у… — Может, поговорим? — провожу кистью по всей длине его руки и задерживаюсь на ладони, высвобождая её из кармана, и тяну парня к тротуару. Неловкая тишина висит между нами, и это заставляет чувствовать себя не в своей тарелке. Заходим в парк и садимся на одну из свободных скамеек. — Лиам, — я не успеваю продолжить, как к нам подсаживается мальчик, чем заставляет нас посмотреть на него. Ещё пару секунд назад он улыбался, а теперь смотрел на то, как мы пялимся на него — кажется, он понял, что здесь лишний, и аккуратно встал с лавки и пошёл прочь, странно косясь на нас. Это было забавно и вызвало у нас смешки, что невольно сгладило неловкость. Мы замолчали и, кажется, я теперь знала, что мне следует сказать, — Поговорим о том, что было вчера? — всматриваюсь в его лицо и пытаюсь разобрать реакцию. Он ёрзает на месте и всё ещё не отважится смотреть мне в глаза. Рукой нежно касаюсь его щеки, поглаживая её, что заставляет его взглянуть на меня, — Ты можешь мне рассказать, — слабо улыбаюсь и киваю. Он накрывает мою ладонь своей, закрывает глаза и глубоко вдыхает, целует внутреннюю часть и смотрит на меня. — Я не хочу, чтобы ты меня боялась. Я — монстр, — отчаянно проговаривает Пейн и прикрывает глаза. Подсаживаюсь к нему ближе, кладу голову на плечо и обнимаю. — Я не боюсь, — нежно шепчу и крепче прижимаю его к себе. — Ты не осознаешь, насколько это опасно, — он злится на то, что я спокойна, но тембр голоса остаётся неизменным. — У меня есть ты, — поглаживаю его грудь ладонью и чувствую, как он приобнимает меня, от чего становится теплее, — Я хочу, чтобы ты мне всё рассказал, — приподнимаю голову и смотрю на него. — Что ты хочешь знать? — Как так получилось, что ты стал таким? — Существует поверье, что давным-давно, когда на месте этого города был пустырь, сюда забрели три племени. Они выбрали это место для того, чтобы тут обосноваться. Новоприходцы разводили костры, пламя которых достигало самого неба, убивали здешних зверей, ели их. Шаманы, которые верили, что эта земля священна, и считали, что пришедшие оскверняют её, боялись как-либо возразить им, ведь они вовсе не умели так искусно владеть оружием. Но однажды племя Оринхудуэ обнаружило источник с водой, что чрезмерно обрадовало все племена, и с тех пор они стали пользоваться им, не жалея ресурсов. Для чужаков это было лишь средство для получения питьевой воды, но для шаманов это был святой источник, дарованный богами. По легенде каждый раз, когда из него брали воду, где-то умирало дерево, растение или животное. Шаманы боялись, что ещё немного, и на них обрушится гнев богов. Тогда они решили предупредить племена, вдруг они прислушаются к их предостережениям. На один из вечерних приемов пищи, когда огонь горел выше звёзд, а песни и танцы были слышны за несколько миль, нарушила их трапезу старая шаманка. Кожа была смуглая, сморщенная, редкие белые волосы, спина крюком, потрёпанная, дырявая одежда и какая-то шаманская шляпа на голове. Она заговорила так громко, что даже самые глухие прекрасно слышали её. Старуха говорила, что они позорят эту священную землю, убивают своим присутствием всё живое и злят всевышних, на что те лишь смеялись над несчастной. Тогда она пригрозила им адской расплатой за свои деяния, за что чужаки закидали её камнями, и старуха еле осталась жива. На следующую же ночь, когда племена опять зажигали свои высоченные костры, ели и отдыхали, разгневанные шаманы принялись проводить обряд: они наговаривали на них самое тёмное проклятье, которое бы передавалось из поколения в поколение и нагнетало бы каждого наследника тех племён. Полная луна позволила совершить этот обряд, но забрала души каждого, кто принимал в нём участие. У всего колдовства есть цена, и цена эта — кровь. Итогом было то, что их проклятье заключается в превращение каждого наследника в волка, начиная с девяти лет. Поначалу это было принудительно каждое полнолуние, но предки нашли способ это исправить, попросив у ведьм помощи, — он поднимает руку и показывает на перстень, — Это кольцо позволяет мне безболезненно становиться волком в любое время, но, как я уже сказал, за всё нужно платить. И цена за пользование им равна тому, что ровно сто восемьдесят девять полных лун превращения происходят с адской болью, они принудительные, и самое страшное, что ты становишься агрессивным, голодным и опасным для любого живого существа. Мы, конечно, нашли способ, как никому не вредить с этим, но это чертовски тяжело, желание убивать становится неконтролируемым, — он вздыхает и замолкает. Слышу его ровное дыхание и как бьется сердце парня, это наводит спокойствие. — А что потом? — Когда потом? — После ста восьмидесяти девяти полных лун. — Превращения могут совершаться когда угодно, ты больше не привязан к луне, но мало кто доживает до шестидесяти лет: то сердечный приступ, то инсульт, то случайное происшествие, так или иначе, все умирают, не доживая до этого возраста. — Оу, — хмурюсь и задумываюсь о сказанном. Наверное, так сложно, когда знаешь, в каком возрасте тебя настигнет смерть, и, когда приходит время, ты осмысливаешь всё, что успел и не успел сделать, и это так ужасно — чувствовать безысходность в том, что ты уже знаешь, сколько тебе осталось и осознаёшь, что больше не сможешь ничего сотворить, у тебя просто нет времени… Пропадает желание начать что-то ещё, потому что «вдруг не успеешь?». — Джейк не хотел, чтобы ты знала всё это, но я не могу просто так смотреть, как ты подвергаешься опасности и не знаешь ничего. — Я в опасности? — поднимаю голову и с тревогой смотрю на него. — Оливер, — хмурюсь, — Он хочет мести, — отстраняюсь и внимательно слушаю Лиама. Он рассказывает о нём и об отце, и почему тот хочет отомстить моему папе. Его рассказ вызывает у меня ужас, я не знаю как реагировать на то, что мой старик убил двоих, хоть они и были оборотнями, но, с другой стороны, если бы он этого не сделал, то они убили бы его. У меня в голове столько вопросов, на которые я хочу получить ответы, и самое прекрасное — это то, что я могу их задать прямо сейчас и получить совершенно честные ответы, это бесценно. Я расспрашиваю о его семье, о компании, в которой он постоянно тусуется, я узнаю о том, что все они — стая Джейка, даже Майк. Спрашиваю о том, какие у них есть обычаи или традиции, сколько всего существует оборотней, какие бывают, что для них опасно. Я открыла для себя много нового. По жизни относилась ко всему скептически, а его слова просто разрушали всё моё представление об этом мире. Ещё никогда у меня не было настолько откровенного разговора — я словно раздела его догола, и он позволил это, Лиам по-настоящему открылся мне. Пускай что-то я ещё приму не сразу, но я рада, что это всё случилось. До дома возвращались пешком, держались за руку, переплетя пальцы, и, не затыкая ртов, общались. Мы уже не столько говорили об оборотнях, сколько рассказывали про себя. Обстановка была интимная, мы выдавали самые заветные тайны и затрагивали щекотливые темы, при этом не ощущая чувства неловкости или стыда. Я рассказывала про свою семью, о том, почему развелись родители (для меня это больная тема и говорить о ней было довольно сложно в эмоциональном плане), проливала свет на своё детство, об отношениях с матерью и её новым мужчиной, о том, как в спешке уезжала из Ливерпуля, оставляя там всё самое неприятное и прощаясь с прежней жизнью. У каждого из нас были неприятные скелеты в шкафу, которые в одночасье вышли наружу, позволяя лучше понять друг друга и сближая. Мы шли медленно, развязно, шум улицы отходил на задний план, давая нам возможность погружаться в голоса друг друга, тепло, исходящее от Лиама, грело не только тело, но и душу, его одежда на размер больше нужного придавала ему величины, по сравнению с ним я чувствовала себя намного меньше. На пороге дома мы стояли напротив друг друга и мялись, не желая прощаться. От его взгляда хотелось провалиться сквозь землю, потому что грязные мысли так и лезли в голову, что заставляло отводить взгляд и покрываться румянцем. Убираю волосы за ухо, делаю маленький шажок к Пейну и смотрю в глаза. — Может, зайдёшь поужинать? — обнимаю его за талию и, уткнувшись подбородком в грудь, смотрю на него. Лиам кладёт свои тёплые руки мне на поясницу и улыбается. — Там же твой отец? — Ты боишься его? — тянусь губами к его лицу. — Ладно, — он ухмыляется и чмокает меня, отчего улыбка мгновенно расползается по физиономии. Дома нас встречает папа. Они пожимают друг другу руки и заводят разговор, уходя в гостиную, пока я принимаюсь за готовку ужина. Спагетти с фрикадельками получились на славу, по крайней мере, на вид. Я созвала мужчин к столу, положила им еды, и мы принялись есть. Стояла тишина, только звук посуды нарушал её, какая-то неловкость повисла между отцом и Лиамом, и было забавно наблюдать за тем, как они себя ведут. — Как вам спагетти? — Очень вкусно, — Пейн качает головой и смотрит на папу. — Так вы теперь вместе? — неожиданно выпаливает он. — Па-а-ап, — слышится смешок Лиама. — Ну что такого, ты же моя дочь, уже и спросить нельзя, — всё негодует. Ну и прибавил же он неловкости. — Не переживай, об этом ты узнаешь вторым. — Вторым? Почему это вторым? — его брови мгновенно поднялись вверх. — Ну, первой узнает Мелани, — хихикаю и закидываю в рот фрикадельку. — Ну докатились, первым обо всем буду узнавать не я, а какая-то Мелани, — он наигранно фыркает. Это довольно забавно. — Вообще-то, не какая-то, а моя лучшая подруга, — произношу деловито. Кажется, Лиаму смешно наблюдать за нами, он тихонечко посмеивается, наблюдая со стороны, — А ты чего молчишь, хоть бы защищал меня. — Ну я же ещё не твой парень, — он пожимает плечами и смеётся. — Ах, вот как, — теперь они смеются вдвоём, — Таким темпами и не станешь, — теперь папа смеётся со мной над Пейном. Нашу идиллию нарушает звонок в дверь. — Я открою, — папа вытирает салфеткой рот и идёт в коридор. Интересно, кого это так поздно занесло. Иду следом за отцом из любопытства. Он открывает дверь и застывает на пороге. — Пап, кто там? — выглядываю из-за кухонной двери. — Джорджия? — он шире открывает дверь и отступает на пару шагов. Лиам выходит следом за мной и при виде женщины шепчет на ухо: — Кто это? — её появление вводит меня в ступор: глаза округляются и приоткрывается рот от удивления. — Моя мать.flashback
За пару недель до приезда в Вулверхэмптон
Стоило мне открыть дверь домой, как едкий запах спиртного ударил в нос. Опять. Мне уже настолько противно тут находиться, что стараюсь по минимуму пребывать в этой квартире. Сегодня я ночевала в очередной раз у Мелани — хоть где-то я могу выспаться, а не слушать всю ночь пьяные разговоры, крики, громкий телевизор, лязг бутылок, чувствовать противный запах и видеть этот бардак. Переступаю через мусор, грязную одежду и обувь, я даже не разуваюсь — нет смысла: здесь я словно нахожусь на улице. Тут так же грязно, и я не удивлюсь, если увижу тараканов. Тяжело выдыхаю и, скинув сумку на пол возле тумбочки с обувью, иду вглубь. — Мам? — глухо как в пустыне, лишь слышно, как у меня что-то хрустит под ногами и жужжат мухи. В гостиной на полу возле дивана лежит мужик, ещё один с сигаретой во рту спит в кресле, повсюду бутылки и грязная посуда, включён телевизор. Теперь так каждые выходные. Мама год назад встретила мужчину и влюбилась в него. Нет, я не виню её за это — вначале и он мне нравился: он очень тщательно скрывал свой алкоголизм за галантностью, вежливостью и услужливостью, говорил красивые слова, давал заоблачные обещания и благодарил Бога за то, что свёл его с моей матерью. И это, безусловно, вскружило ей голову, позволило полюбить этого быдлана. Поначалу он даже дарил ей подарки, чуть ли не каждый день приносил цветы, но чем дольше это продолжалось, тем больше он садился ей на шею и все меньше проявлял заботу и уважение. Он просил у неё в долг, потом через много месяцев вернул и снова попросил (думаю, до сих пор не отдал), потом переехал к нам, вечерами выпивал пиво, смотрел телевизор. Потом вечеров стало мало и он настолько обленился, что перестал ходить на работу, потерял её. Начал пить не только вечером, но и утром, и днём. Потом кое-как мы заставили его найти работу, вроде бы ещё ходит. Затем на выходные начал звать друзей, как он говорил, с работы, и теперь пил пиво вместе с ними. Они стали переходить на более крепкие напитки. На неделе он делал вид добропорядочного гражданина, но стоило переступить порог дома, как он снимал рубашку и черные штаны, надевал старые вещи, брал выпивку и включал телевизор. Мать, как влюблённая дура, только и делала, что обслуживала его, бегала за ним хвостиком и лизала жопу — делала всё, чтобы угодить ему. Не раз мы ссорились из-за него, но она всё никак не хочет выгнать этого алкаша, говорит, что любит. Неужели она настолько боится никого больше не найти, боится одиночества, что готова терпеть даже это? Каждый день она только и делает, что стирает его вещи, убирает квартиру после его пьянок, готовит ему еду. Она настолько запустила себя, что я больше не узнаю своей матери: черные мешки под глазами, волосы с отросшими корнями, зеленое платье по колено уже обесцветилось, замудоханный фартук и печаль в глазах. Обхожу всю квартиру. На кухне никого нет, значит, спят у себя. Захожу в свою комнату, и ярость переполняет меня. Эта сука лежит на МОЕЙ кровати, рядом с ним тёмное пятно от блевотины на МОЕМ одеяле, бутылка, что он держит в свисающей до пола руке, наполовину пуста, и водка разлилась огромной лужей и впиталась в МОЙ ковёр. Я с ненавистью подлетаю к нему, трясу и бью этого мудака. Я закрывала глаза на то, что происходило во всей квартире, но говорила, что не позволю никогда ему находиться у меня в комнате и, тем более, пить здесь или спать. Ору на него, что есть мочи, бью кулаками до боли в них, он еле разлепляет глаза и что-то бурчит под нос, отмахиваясь рукой. Тогда я беру всё, что попадается под руку, и кидаю в него: книги, ботинки, бутылки, стаканы. При этом ору как резаная — от ненависти, от злости, от безысходности. Я не могу больше сдерживать эти чувства. Когда заканчиваются предметы, бью руками, ком встаёт в горле, ещё немного, и я впаду в истерику. Он морщится и, встав с кровати, начинает уходить. НЕНАВИЖУ! Сижу на полу и смотрю, как он пытается медленно выйти, при этом что-то бурча. Слезы ручьём текут по щекам, оставляя черные следы от туши. Злость хлынет с новой силой, и я кидаю напоследок то, что первым попадается мне под руку. Стакан с дребезгом разбивается о его наполовину лысую голову, проступает красная кровь. И самое ужасное — мне не жаль. Тут в комнату влетает мама. Она со страхом глядит на происходящее, и самое отстойное, что на меня она смотрит с укором и злостью, а на него — с сожалением и заботой. — ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛА? — она охает и ахает, бегает вокруг него и не знает, что первым делом сделать. Всё же решает отвести его в ванную и промыть рану, выводя из комнаты, напоследок смотрит на меня ненавистным взглядом. Я убираю у себя в комнате. Когда она вновь заходит ко мне, закрывает за собой дверь и скрещивает руки. — ТЫ ГОЛОВОЙ СВОЕЙ ДУМАЛА, КОГДА КИДАЛА ЧЕЛОВЕКУ В ГОЛОВУ СТАКАН?! — тут же она повышает на меня голос, — А ЕСЛИ БЫ ТЫ ЕГО УБИЛА?! — ДА ОН БЫСТРЕЕ ОТ АЛКОГОЛИЗМА СДОХНЕТ! — ДА КАК ТЫ СМЕЕШЬ ТАКОЕ ГОВОРИТЬ?! — она со злости взмахивает руками и ближе подходит ко мне. Тут я замечаю, что её правый глаз уже, чем левый, подойдя ближе, вижу толстый слой тональника. Это приводит меня в ужас. — Он тебя бил? — беру за её худые плечи, — Отвечай, он тебя бил?! — трясу её. Боль искажает лицо матери и отдаётся мне в сердце. Отпускаю родные исхудалые плечи и направляюсь к двери, чтобы навалять этому ублюдку, но её немощные руки крепко сжимаются на моем запястье, ногами упираясь в пол, она сдерживает меня, — ОТПУСТИ МЕНЯ, Я УБЬЮ ЕГО! — НЕТ, НЕ СМЕЙ ЕГО ТРОГАТЬ, — молит она меня, падая на колени и утопая в слезах. На секунду останавливаюсь и смотрю на её жалкое лицо, на её жалкую позу, на то, какой она стала жалкой и противной мне. Опускаюсь перед ней на колени, обхватываю руками её лицо, соприкасаюсь лбами и, закрыв глаза, жалостно молю, обливаясь слезами: — Брось его, посмотри, в кого ты превратилась, посмотри, кем стала ты, кем стали мы, он не изменится, он не любит тебя, — мы плачем, стоим на коленях друг перед другом и плачем, — Я люблю тебя, мы выберемся из этого, мы сможем, мы сильные. Вместе мы выберемся из этого дерьма, мамочка, родненькая, прошу тебя, — она кивает, улыбается сквозь слезы, качает головой из стороны в сторону, обхватывает моё лицо, смотрит в глаза и шепчет: — Я не могу, — три слова, а сколько боли. Злость окутывает меня, ярость заполняет каждую клеточку тела. — Выбирай — либо он, либо я, — поднимаюсь с колен и смотрю на мать сверху вниз. Потрёпанные волосы, блестящие глаза от слез, дрожащие губы, хаос вокруг. — Прости, — она качает головой и зарывается лицом в руки. — Какая же ты ничтожная, — выплёвываю вместе с ядом и желчью, скопившейся во мне за всё это время. Быстрым движением достаю чемодан и скидываю туда всё необходимое и важное для меня. Когда я его застегиваю, мать всё ещё сидит на полу и рыдает в ладони. Я так и выхожу из этого проклятого дома, не сказав больше ни слова.Конец flashback’а