О дружбе и драконах

Молодой коричневый дракон, не больше среднего рысака, выставил в полете вперед когтистые лапы и, зацепившись за выступ огромного утеса, сложил крылья. По дороге от него к деревне спешил маленький мальчик, явно чем-то взволнованный, он спотыкался и падал, но снова поднимался и бежал, со всех ног бежал домой. — Ты дал ему золото, отец, — укоризненно констатировал дракон, обращаясь куда-то в сторону. — Все знают, к чему это приводит. Завтра их здесь будут сотни, послезавтра — тысячи, а через неделю они возьмут оружие, чтобы отобрать твое золото силой. Довольно болезненный способ самоубийства ты избрал. За спиной молодого дракона посыпались мелкие камушки, и он обернулся на шум. Большая неровная щель в скале разверзлась и открыла янтарное око с горизонтальным зрачком. Теперь стало ясно, что выступ, на котором столь вольготно расположился молодой дракон, был ни много ни мало носом его старого отца. Глаз дракона слегка прищурился, припоминая, видимо, из какого выводка этот нахальный молодой самец, и закрылся снова. Этот дракон был настолько стар, что врос в землю, на которой лежал, его чешую со временем покрыла пыль, затем земля, из земли начали расти цветы и деревья, а на них завелись насекомые, за насекомыми пришли птицы и животные, а за животными на охоту приходили люди, не зная, что ступают по телу спящего дракона под слоем мягкой травы. — Ты думаешь, что, дав тебе слово молчать, он никому не расскажет? Фигурка мальчика на дороге уже превратилась в точку, но зоркие глаза молодого дракона все еще могли различить болезненно-мечтательную улыбку на его губах и стекающие по лбу капли пота. — Все знают, что люди — предатели. Только драконы не предают. — Драконы и не дружат, — раздался глубокий гулкий голос из-под земли. На секунду молодому коричневому дракону показалось, что его отец впал в детство. Конкретно в ту его светлую часть, когда дракон размером не больше курицы и еще верит, что ему доступны человеческие чувства. — Как ты поймешь, что у тебя был друг, если он тебя не предаст? — добавил он, и камни вновь посыпались с утеса от движения бровей. — И ты убьешь себя, чтобы точно знать, что он у тебя был? Огромная гора вздохнула, и перед ней закачались деревья. В былые времена этот лес был бы выжжен до тла одним вздохом, но былые времена прошли. Он лег здесь, чтобы умереть и окончательно слиться с землей уже много столетий назад, но смерть все ходила мимо, или добиралась только ей ведомыми путями, или просто не спешила. А он ее не звал. И он все дремал, дремал и дремал, теряя счет времени и чувство пространства, пока однажды не услышал, как поет на утесе флейта. Да, прямо на самом его носу. Ее нежные звуки отражались от его старой покрытой растениями шкуры, пробирались к старому сердцу, что делало один удар в неделю в своем сне. И он слушал. Все слушал, и слушал, и слушал, не открывая глаз много дней. Или только пару часов? В какой-то момент ему вдруг показалось, что еще рано отправляться к праотцам, что он еще столько не знает, что следовало бы знать. И что он, наверное, вполне возможно, почти наверняка... сможет чувствовать, как человек. И, возможно, даже сможет полюбить кого-то. Но когда флейта замолчала, он понял, что вот теперь точно, совершенно точно готов умереть. И тогда он открыл глаза, поднял огромную лапу, под которой лежала груда золота, и сказал мальчику, что он может взять столько, сколько унесет. Это и значило позвать смерть. Он не забыл, он помнил все о людях. Даже если бы он попытался объяснить, молодой дракон все равно бы не понял, для чего нужны друзья, способные предавать. — Чтобы знать, что я жил.