***
Терпкий вкус корицы остается горечью на кончике языка. Приятное, опасное послевкусие, как после приторно-сладкого лета прохладная осень, застывшая в руках. Деревья стонут и гнутся, хватаясь за небо распухшими, как у утоплеников, пальцами. Безжизненные и подбитые, словно бездомные кошки, жадно льнут к облачной чаше. Холодная терпкая осень. Разрезая небо на бесцветные куски, трепещут птичьи крылья. Веранда засыпана бархатом мертвых листьев, раскладные стулья спрятаны в сумрак кладовой. На место пряток пришли другие игры. Они смеются, искоса поглядывая друг на друга, как парочка провинившихся гимназистов. Под одним одеялом до одури хорошо. На чердаке розового дома прохладно и свежо, как в противовес дурману летнего сада. На пол с окна накапало и потом придется вытирать. Но под старым протертым одеялом тепло и уютно. Никаких сквозняков, способных забраться иглой под кожу, никаких капель дождя. Только переплетенные руки. Розмари поднимает руку, прикасаясь теплыми пальцами к чужой щеке, обводя линию губ и игриво касаясь век. - Уважаемый Редклиф, вы же не станете ни на кого боле смотреть такими влюбленными глазами? - хорошо поставленным голосом произносит девушка, пародируя манеру и интонации гувернантки. - Душа моя, это сердце - он кладет ее ладонь себе на грудь, - принадлежит только вам. Эти очи будут ловить только ваш взгляд, иначе превратиться им в пуговицы. Редклиф не выдерживает и начинает смеяться, довольный новой игрой в хорошие манеры. Его подруга откидывается на спину, ехидно хихикая и повторяя отдельные слова: "душа моя, подумать только! Пуговицы!". Поглядывая в голубые глаза собеседника, Розмари хитро щурится, как сытый котище. - А ты меня любишь? - Нет. - Продолжает смеяться Редклиф, целуя ее в губы. - А ты меня? - Нет. Это такая игра. Она медленно расстегивает чужую рубашку, а затем, восклицает: "прочь пуговицы!" - и снимет наполовину расстегную рубаху через голову. Под одним одеялом до одури хорошо. Терпкая осень остается горечью на кончике языка. Колючими серыми шарфами и теплыми ботинками на меху. Осень остается играми на заброшенном чердаке розового дома. Своими, особыми играми.***
Зима остается безумной болью, жжением на языке. Деревья мертвы и больше не стонут. В ветвях застряли бумажные голуби. Во дворе, среди вишен и яблонь, лежит мертвая птица, раскинувши на снегу крылья. Холод голодным волком шарит по опустевшему двору. Холод везде, холод повсюду: на улице, на чердаке, в камине и сердцах. Холод берет в колючее кольцо подозрительности и недоверия. Он везде, даже в самых теплых комнатах. - Это такая игра. - Безумно улыбается Розмари, размазывая по щекам кровь своего напарника по развлечению. - Такая забавная игра. По подушке рассыпаны алые звезды. Тонкие пальчики поднимают с одеяла два скользких шара. Голубая, насыщенная радужка в окружении воспаленных капилляров еще ярче. Еще лучше, чем раньше. - Один-ноль в мою пользу. Твои глаза - мои глаза. Смех заглушает нечеловеческим вопли Редклифа. В окно врывается замерзшая луна, озаряя светом комнату. Пришитые к векам пуговицы мягко светятся. Зима остается нестерпимой болью на языке. Кровью на руках и лице, глазами в ладонях. Зима нестерпимым холодом. Зима дном бездонного колодца и поломанными костями. Животным криком.***
Она просыпается от собственного крика. Стальные руки запутались в собственной паутине - не сдвинуться. Где-то внизу, покрытые слоем пыли, затерялись выцарапанные котом пуговицы. Кромешная темнота. - Доброе утро, Розмари. - Доносится откуда-то сверху кошачье урчание. Кот насмешливо фыркает, прищурив голубые глаза. Ведьма не может этого видеть, но может чувствовать. - Один-два в мою пользу. Теперь твои глаза - мои глаза. Хотя зачем они мне нужны? Пуговицы прочь! На пол падает пара пуговиц. В недосягаемое для паучихи пространство. - Это такая игра. - Произносит Редклиф, уходя. - Такая забавная игра.