Истории скитальцев

      Во время весенних каникул Арараги Коёми узнал, что мир людей вовсе не единственный в своём роде.       Другой мир — мир духов — был чужд обычным людям. И не нуждался в спасителях и героях.       Чего не скажешь о тех, кто с ним столкнулся.       Это истории блуждающих духов и людей.       Истории скитальцев.       День первый       Ночью по улицам города слоняются не только всякие подозрительные типы и угрюмые работники, спешащие на вечернюю смену. Кстати, я нередко наблюдаю и тех, и других, и могу с уверенностью сказать, что их кислые физиономии почти неотличимы друг от друга.       Этот мир просто кишит духами. Подобно трудягам-бактериям, они прекрасно сосуществуют с нами на одной планете, редко предъявляя себя человечеству.       Пожалуй, я бы оскорбил духов таким сравнением.       Хорошо, что они меня не слышат. Наверное.       Не то чтобы время суток являлось обязательным условием, скорее, всё происходит с точки зрения банального комфорта — ночью на улицах меньше людей, значит, и проблем тоже гораздо меньше. То, что я отлично вижу в темноте, безусловно, крайне полезный бонус. Те, кого я вижу в темноте — бонус совсем иного рода.       На весенних каникулах я чуть не стал вампиром. И кормом для вампира тоже, если говорить прямо. Да что уж там, меня чуть не прикончили.       Ошино говорит, что вампиры — монархи сверхъестественного. Большая редкость для обеих миров.       Думаю, я везунчик.       Думаю, у меня неправильное понимание везения.       Если повстречал духа хотя бы раз — высока вероятность, что это случится снова. Иногда я ловлю себя на мысли, что перегибаю палку, нарушая хрупкую границу между мирами. Стоит заметить, что дело вовсе не в том, что один упёртый подросток способен нарушить равновесие или произвести с материей какие-то другие манипуляции, столь излюбленные различной мангой.       Я оскорбляю духов своим фамильярным отношением, затрагиваю их гордость.       Ошино говорит, что духи выглядят такими, какими мы, люди, хотим их видеть. Демоны ужасны ровно настолько, насколько мы способны представить себе воплощение ужаса. Вопрос сродни философскому — что первично: мои представления или просьбы о помощи, от которых я не могу отмахнуться? Ошино назвал бы это совместимостью. Ну, или как-то еще. Он вообще горазд на меткие фразы.       Пока я прогулочным шагом пересекаю пустынный перекрёсток с начинающим тревожно подмигивать светофором, за спиной не утихает звук тяжёлых шагов. Воображение рисует некоего кряжистого массивного исполина с огроменными ступнями и нелепо короткими конечностями, которые он с трудом волочит по асфальту. Когда я словно между прочим оборачиваюсь, осматривая окрестности, то вижу только углы притаившихся в темноте домов и культурно огороженные деревья, шелестящие листвой.       Улица пуста.       Притормозив возле перехода, я делаю широкий шаг в сторону и, скорее, просто дурачась от скуки, вскидываю руку в церемониальном жесте.       — Бетобето-сан, пожалуйста, проходите, — отчётливо произношу я.       Я чувствую порыв ветра, от которого шевелятся волосы, а затем слышу звук удаляющихся шагов.       Сенджогахара, определённо, не одобрила бы моего поведения. Боюсь представить, что бы она придумала в качестве наказания!       Вот уже неделю меня мучает бессонница. Обычно я маюсь пару часов, обливаюсь потом от усердных попыток заснуть, пролистываю мангу или пару журналов из личной коллекции, а затем осознаю, что ни черта это всё не помогает.       В такие моменты, помимо прочего, начинает непреодолимо тянуть на улицу. Вообще-то, поклонником ночных прогулок меня не назовёшь, но выбирать не приходится.       Стараясь не разбудить чутко спящих Огненных сестёр, я осторожно пробираюсь в коридор, надеваю спортивную обувь и покидаю дом.       Блуждая по однотипным улицам, я разглядываю невзрачный ночной город и прихожу к мнению, что город тоже заинтересован моим появлением. Кажется, будто глаза сотен существ беззлобно или настороженно следят за мной.       Я не против — в какой-то степени это уже естественно для меня.       Довольно часто я думаю о Сенджогахаре. Значит ли это, что я скучаю? Понятия не имею, ведь раньше я не был озадачен ничем подобным. Даже Цукихи, моя младшая сестрёнка, наверняка знает обо мне больше, чем я сам.       Когда я успеваю немного отвыкнуть от пронзительного взгляда и едких слов Сенджогахары, мои мысли становятся довольно приятными и спокойными. Иногда я и вовсе пускаюсь в отчаянные фантазии. Сенджогахара проколола бы мне глазные яблоки, если бы узнала.       Что ж, хотя бы в моих мыслях она бывает довольно мила! Но совсем недолго. Милая Сенджогахара — это и не она вовсе.       Иногда мне кажется, что Сенджогахара стала уж слишком опасаться всяких «странностей». Говорят, что человек, соприкоснувшийся с миром духов, уже никогда не станет прежним. Но ведь никто не остаётся таким, каким был когда-то — даже мертвец. Я бы поговорил об этом с Маёи. Она, конечно, малявка, хотя и дух, и много чего о себе думает, зато Маёи уж точно многое знает о природе неизменных вещей.       — Маёи! — зачем-то ору я, пугая облезлую бездомную кошку, с шипением бросившуюся от меня наутек.       Я знаю, что Маёи не появится, но не могу с уверенностью заявить, что она этого не слышала.       Видимо, город всё же посчитал меня довольно скучным бродягой и погрузился в задумчивую полудрёму.       Повернув назад, я направился в сторону дома.       День второй       — Постойте, пожалуйста! — в голосе звучит такая мольба, что я поневоле притормаживаю.       Обернувшись, под светом уличного фонаря я с удивлением разглядываю девушку — судя по форме, школьницу — которая почему-то целиком прикрывает лицо пожелтевшей газетой. Мне хорошо видно довольно стройные ноги, на которых я задерживаю взгляд, но ненадолго — мне кажется, будто девушка всё прекрасно видит.       Сообразив, наконец, в чём дело, я хмыкаю и молча дожидаюсь вопроса. Конечно, она незамедлительно спрашивает меня тихим нервным шёпотом:       — Расскажите мне мою судьбу, пожалуйста!       — Судьбу, значит, — вздыхаю я, разглядывая ночное небо, усыпанное крупными блестяшками звёзд.       Мне хочется верить, что эта девчонка — просто напичканная суевериями школьница. Подумаешь, набившее оскомину японское гадание — чушь и пережиток традиций. Всего лишь обычная милая девушка, обеспокоенная будущим. Разумеется, у неё тряслись коленки от перспективы заговорить ночью с незнакомым человеком.       Это, конечно, выдумка, уж мне ли не знать. Сквозь газету, вышедшую восемь лет назад, в мае, отчётливо проступает кровавый отпечаток. Да и такую школьную форму уже давно никто не носит.       — Да, судьбу, — шёпотом повторяет девушка и переминается с ноги на ногу.       — Всё будет хорошо, — твёрдо отвечаю я, и тактично смотрю не туда, где должно быть её лицо, а в сторону. — Эта история закончится просто отлично. Пройдя еще пару метров вдоль перекрёстка, ты вспомнишь дорогу домой. Там тебя уже давно ждут.       Я вижу только кончик её острого подбородка, мокрый от слёз.       Сенджогахара меня бы высмеяла. Во-первых, потому что такова её натура, во-вторых, потому что я действительно веду себя глупо.       Жалость к духам — крайне непонятная штука. Я просто думаю, сколько подвыпивших придурков или смирных работяг пустилось наутёк, сверкая пятками, стоило им увидеть приближение этой девушки на пустынном перекрестке.       Я думаю об этом и понимаю, что не имею права промолчать.       Нельзя накормить всех бездомных собак, упокоить всех духов, изгнать всех демонов. Какими бесполезными, в сущности, вопросами обременена некоторая часть человечества!       Каким бесполезным чувством долга обременён я.       Возможно, поэтому я никогда не откажусь от него.       День третий       Наконец мне приходит в голову совершить длительную велосипедную вылазку. Я объясняю это тем, что хорошая нагрузка в течение пары часов может помочь мне уснуть. Такая мысль настраивает на серьёзный лад.       Я не сплю уже почти трое суток — иногда, конечно, удаётся прикорнуть днём, но настырные сестрицы редко оставляют меня в покое, возмущенные моим режимом и опухшей от недосыпа физиономией.       — Спать надо только ночью, братик! — назидательно говорит Цукихи, гневно разглядывая меня.       Её руки упёрты в бока, полы кимоно немного расходятся в стороны, сейчас она ужасно напоминает мать.       — Если спать днём, мозги перегреются от солнечных лучей и будут плохо работать!       — Ты, наверное, часто спала днём, Цукихи? — как ни в чём ни бывало спрашиваю я и получаю от сестрёнки хороший пинок.       Усердно крутя педали, я взбираюсь вверх по дороге, надеясь на легкий и быстрый спуск по улице, которая ведёт прямиком к дому Сенджогахары. Мне кажется, что она еще не спит, но я не могу придумать предлога, под которым можно было бы её навестить.       Наверняка она решит, будто что-то стряслось. И проткнёт мне шины своей боевой канцелярией.       Немного разочаровавшись, я сворачиваю с намеченного пути и направляюсь в противоположном дому Хитаги направлении. Проездив без остановок почти сорок минут, я ни капли не устал, скорее, наоборот, испытал прилив адреналина.       Неожиданно я слышу, как позади меня кто-то быстро бежит — по особой лёгкости шага можно предположить, что это девушка. Я сбавляю скорость и оборачиваюсь через плечо. Действительно, вдоль правой стороны тротуара мчится спортсменка. На ней ярко-красная спортивная форма и ослепительно белые кроссовки, волосы собраны в рыжий хвост, на бедре болтается какой-то странный брелок в виде не то лягушки, не то ящерицы.       Она равняется со мной и беззаботно смеётся.       — Отличное время для пробежки, не так ли? — сообщает улыбчивая белозубая девушка.       Она чем-то здорово напоминает мне Хитаги, какой та была до всей этой истории с духом, похитившим её вес. Вообще-то, я сам Сенджогахару тогда ни разу не видел, но по восхищенным рассказам Канбару нарисовал себе примерно такой образ.       — Ну, да, неплохое, — отвечаю я, не сводя с неё взгляда. — Но разве не поздновато для разминки?       — Поздновато? — удивлённо говорит девушка и всплескивает руками. — Но ведь день в самом разгаре! Под таким солнцем, правда, рекомендуется бегать не более получаса…       Я задираю голову и смотрю на непроницаемо чёрное, словно дёготь, небо — просто так или из приобретённой вежливости — и согласно киваю.       — Ну, точно…       — Может, наперегонки? — подмигивает рыжая. — Только не слезай с велосипеда. Пусть у тебя будет фора!       — Ладно-ладно, смотри, не пожалей потом об этом, — вздыхаю я и подаюсь вперед, делая вид, что хочу изо всех сил постараться в нашей гонке. — Я поддаваться не собираюсь.       Девушка заливается смехом и убегает вперёд, обгоняя меня на добрых метров пятнадцать.       Её ноги почти не касаются земли. Если пристально вглядываться, то создается ощущение, будто вокруг её ступней клубится туман.       — Я читал о тебе в газете, — сообщаю я словно бы между прочим, притормаживая возле остановившейся бегуньи. Она делает лёгкую разминку.       — Про что? — спрашивает, ни капли не смутившись. На её лбу блестят капельки пота. — Победа в школьном марафоне? Национальные? Чемпионат?       «Юная бегунья из средней школы К. спустя неделю после победы в Национальных соревнованиях скончалась в больнице в результате тяжелых травм, полученных в автокатастрофе. Неделя комы, в течение которой родители, школьники и просто поклонники Юки Фукуда дежурили возле её палаты. Нередко из коридора доносилось: «Юки! Беги, не сдавайся!»       — Юки невероятно быстро бегает, ей нет равных в этом виде спорта, — горячо убеждает корреспондентов лучшая подруга Юки. — Юки может убежать даже от смерти! Уж поверьте…»       — Победа в Национальных, — говорю я. — Очень яркий финиш. Ты молодец.       — Спасибо, — улыбается Юки, закончив перешнуровывать кроссовки. Она поднимается и странно смотрит на меня. На её лице появляется грустная полуулыбка. — Ты добрый… Арараги-кун.       Сказав это, она резко разворачивается и бежит, оставляя за собой полосу медленно тающего света.       Действительно, невероятная скорость.       Я слезаю с велосипеда и остаток пути до дома проделываю пешком. В голове назойливо вертятся строчки из, в общем-то, весьма посредственной и пафосной статьи.       «Беги, не сдавайся! Беги…»       День четвёртый       Я абсолютно потерял ощущение сна. Сейчас в бесконечно длинной и богатой истории человечества более всего меня поражает тот факт, что организм человека требует такого специфичного отдыха. Думаю, это уже какой-то пережиток времени, рудиментарный признак и не более того.       — Что с тобой, Арараги-кун? — задумчиво спросила Сенджогахара, когда мы виделись в последний раз.       Я не мог устоять перед желанием сводить её куда-нибудь, пока еще держусь на ногах. Она была очень хороша в коротком голубом платье и соломенной шляпке, прикрывающей пытливый взгляд, обращённый, конечно же, на меня.       — Просто не выспался, — я решил, что врать Сенджогахаре не имеет смысла, но и рассказывать всё в подробностях не хотел.       — Это потому что у тебя пусто в голове, — ласково сообщила Хитаги.       — Вообще-то, бессонница обычно признак переизбытка мыслей, — я попытался спасти свою гордость, осознавая, что с острым языком Хитаги мне не тягаться.       — Нет-нет, какая глупость, Арараги-кун, — покачала головой Сенджогахара и обогнала меня, загородив дорогу. Она чуть нахмурила брови, словно увидела что-то неприятное. — Умные мысли действуют как анестезия. Поэтому у меня никогда не болит голова. Твоя, наверное, просто раскалывается, мешая уснуть, Арараги-кун?       — Ты ошибаешься!       — Вот и подтверждение, — всплеснула руками Хитаги. — Этот вывод такой глупый, что им можно убивать. Я могу вооружиться твоими словами, Арараги-кун.       — Только не поранься.       — Я слышала про острый ум, но чтобы острая глупость?..       — Тебе нравится изводить меня, Хитаги? — вздохнув, поинтересовался я, имея больше шансов получить прямой ответ от Мироздания, чем от своей девушки.       — Как же неловко, Арараги-кун… — изображая смущение, ответила Сенджогахара и кокетливо поправила подол платья. — Я ведь надеялась, что ты не заметишь.       — Я заметил это в первую очередь!       — Ты очень внимательный, Арараги-кун, — примирительно ответила Хитаги и взяла меня за руку.       Я усмехнулся и сжал её пальцы.       Спустя почти десять часов мне кажется, будто это происходило где-то в параллельной вселенной.       Исследуя часть города, которая в прошлые разы осталась без моего внимания, я обнаружил, что здесь несколько заброшенных зданий — одно принадлежало покинутой в связи с кризисом фабрике, второе — обветшалому театру, требующему капитального ремонта. На дверях до сих пор висела афиша постановки, которая никогда не состоится — на ней сильно загримированная девушка смешно вскинула руку, будто пыталась схватиться за водосточную трубу самого театра.       Я притормаживаю на углу какого-то жилого здания кирпичного цвета и с удивлением всматриваюсь вдаль. Зрение меня не подвело, скорее, я никак не мог взять в толк, что именно вижу перед собой. Кажется, это всё же девушка… Странно скрючившись на земле, она что-то торопливо искала, отбрасывая на асфальт причудливую тень.       — Вам помочь? — интересуюсь я, подходя ближе. Мне никак не удаётся рассмотреть её целиком.       Незнакомка вздрагивает и, испуганно отпрянув в сторону, смотрит на меня огромными тёмными глазами, полными ужаса. Я вдруг понимаю, что она копалась в вываленной из урны кучке мусора, среди которого, впрочем, было только стекло и пара скомканных бумажек.       — Эм, простите, если напугал, — не зная, как бы заполучить её доверие, я примирительно поднимаю руки, показывая, что в них ничего нет. — Может, вы что-то потеряли?       — Есть хочу, — вдруг произносит она жалобным надтреснутым голосом. — Умираю, как хочу есть!!       — Есть? Ну, это… — я озадаченно чешу в затылке. — Думаю, сейчас всё закрыто, но я могу попробовать что-нибудь сообразить, конечно…       Чувствуя себя довольно нелепо, я действительно веду девушку домой.       Тогда я подумал: хорошо, что мы с Сенджогахарой не живём вместе.       Я скептично исследую содержимое холодильника, подозревая, что без помощи сестёр вряд ли смогу угостить девушку чем-то съедобным.       Неожиданно незнакомка довольно резво отпихивает меня в сторону и жадно смотрит на продукты. Я не успеваю ничего сказать, как она с безумной обезьяньей проворностью хватает с полки первое, что попадается под руку — сырое яйцо, и как есть запихивает его в рот. Я ошарашено наблюдаю за тем, как она хрустит скорлупой и издаёт звуки, которые воспитанной девушке всё же издавать не положено.       — Эй-эй, принцесса Мононоке, это не едят сырым! — я торопливо хватаю её за руку. Мне показалось, будто от голода у неё помутился рассудок, и она просто не соображает, что делает.       — Но я хочу есть, — хныкает девушка. — Постоянно хочу есть! Умираю, как хочу!       — Постоянно?       — Да! — она закрывает лицо ладонями, но продолжает усердно работать челюстями, пережёвывая остатки яйца. — С тех пор, как папа с мамой перестали меня кормить! Мне так голодно и тесно, там…       Я никак не могу взять в толк, о чём она говорит. Воображение рисует антисоциальную картину домашнего насилия и истязания школьницы. «Ужасы семьи. Арараги Коёми, 17 лет».       Я даже вспоминаю Ханекаву и испытываю нехорошее предчувствие.       Поставив перед ней то, что показалось мне наиболее пригодным к употреблению, я выхожу из кухни, чтобы быстро обдумать ситуацию. Собравшись с мыслями и придумав оправдание для сестёр, я хочу предложить девушке, представившейся как Аюми Сато, переночевать в гостевой комнате — но её уже и след простыл.       Остаток ночи я провожу на неудобном диване в гостиной, ломая голову над тем, кого же повстречал глухой ночью: сумасшедшую, наркоманку или же духа?       По-моему, я просто прикрываю глаза на пару секунд, а над моим ухом уже раздаётся гневный и требовательный голос Цукихи:       — Братик, немедленно вставай! Ты чего развалился в гостиной?       С трудом продрав глаза, я зеваю и тяну Цукихи за пояс кимоно. Поняв мой хитрый маневр, она кружится вокруг своей оси, не позволяя мне развязать бант. Шлёпнув меня по рукам, Цукихи убегает на кухню. Когда я прихожу следом, то вижу озадаченную сестрёнку, с удивлением разглядывающую идеально чистые полки холодильника.       — Или я всё еще сплю, или, может, ты объяснишь, что стряслось? Нас ограбил кухонный вор?       — Нет, — зевая, отвечаю я. — Я выходил на ночную прогулку и немного проголодался.       — Чего?! Немного? Ты даже маргарин слопал?       — Было полнолуние, возможно, всё дело в этом, — ущипнув Цукихи за подставленный бок, я невозмутимо шагаю дальше. — Вы с Карен можете пройтись по магазинам.       — Ну и дурак же ты, братец! — вспыхивает Цукихи, не понимая, что происходит.       Поспешно поднявшись в свою комнату и плотно закрыв дверь, некоторое время я просто размышляю. Первым моим порывом было обратиться к Ошино Меме, однако я почему-то был убежден, что могу рассчитывать лишь на самого себя. И, быть может, еще на одного человека… Если точнее — девушку. Подумав, я всё же звоню Цубасе. Она отвечает практически мгновенно.       — Привет, Арараги-кун, — я поневоле улыбаюсь, услышав её приятный голос.       — Ханекава, я не отвлёк тебя?       — Нет, хотя я не ждала такого раннего звонка. Ты еще не в школе, Арараги-кун?       — Как раз собирался, — поспешно отвечаю я, совершенно позабыв, который сейчас час. Я лишь смутно помнил, что Ханекава всегда приходит в школу чуть ли не раньше всех. — Да вот возник у меня один вопрос…       Ханекава вежливо молчит, я представляю её слегка печальные глаза и то, как она поправляет мешающие тёмные волосы, склоняясь ко мне довольно низко… Сморгнув видение, я торопливо спрашиваю:       — Скажи, может, ты знаешь… Имя Аюми Сато тебе ни о чем не говорит? Должно быть, ей около пятнадцати лет…       — Аюми Сато? — переспрашивает Цубаса задумчивым тоном. — Не самое редкое имя, Арараги-кун, должно быть, ты понимаешь. Но если говорить о ком-то по имени Аюми Сато, то в голове сразу всплывает один человек…       — И кто же?       — Школьница, которая победила в конкурсе за лучший рисунок на тему семьи. Её еще приглашали в художественное училище…       — Она сейчас там учится?       — Нет, Арараги-кун, — интонации Ханекавы неуловимо меняются, но я не могу сообразить, в чём дело. — Хочешь послушать эту историю?       — Если она очень длинная, с удовольствием послушаю её лично.       Ханекава тихо смеётся.       — Неужели ты знаешь всё? — в который раз добавляю я, прежде чем попрощаться.       — Нет, но что знаю, то знаю, — лукаво отвечает Ханекава и кладёт трубку.       Когда Цубаса рассказала мне всё, что знает про эту Аюми Сато, некоторое время я просто размышлял над тем, что ей ответить. Ханекаве явно было любопытно, но она ничего не спрашивала, давая мне время на размышления.       — Ты знал её? — всё же спросила Цубаса, видно, решив, что моё затянувшееся молчание связано именно с этим.       — Нет, — ответил я, — впервые слышу. Да и за художественными конкурсами не слежу.       — Я знаю, — пожала плечами Цубаса, шагая чуть впереди. — Я видела её работы…       — И как они тебе?       — Странно, — задумчиво улыбнулась Ханекава, чуть склонив голову набок. Она поправила очки и внимательно на меня посмотрела. — Там была изображена семья, но люди казались друг другу совсем чужими. Они словно заблудились и случайно собрались в одном месте.       — Заблудились, значит… — автоматически повторил я.       Мы молчали некоторое время. Я думал, что Ханекава сейчас вспоминает о своей так называемой семье. Семье, где все были друг другу абсолютно чужими. Она вовсе не выглядела грустной или подавленной, но я уже смирился с мыслью, что всё равно не понимаю, что творится в её голове.       — О таких вещах нельзя сказать «понравилось», — сказала мне Цубаса. — Но можно сказать «зацепило».       — Спасибо, Ханекава, — искренне произнёс я. — И что бы я без тебя делал?       — Кто знает, — рассмеялась Цубаса. — Точно не я!       С наступлением сумерек, уже после того, как мы с Ханекавой встретились возле набережной и обсудили Аюми Сато, я уже твёрдо знал, что буду делать. Однако мне требовались две вещи — решимость и компания. Если с первой составляющей я рассчитывал определиться довольно скоро, то вторая находилась под вопросом.       Согласится ли Сенджогахара выполнить мою просьбу?       Я думаю, что да. И думаю, что нет. Думаю, возможен любой ответ — ведь Сенджогахара непредсказуема.       День пятый       — Понимаешь, я считаю, что этой девушке нужно помочь, — заявляю я.       — Вот как, помочь? — Сенджогахара крутится возле зеркала, задумчиво меряя широкополую белую шляпу. Сняв её и аккуратно положив на стол, она наконец поворачивается ко мне лицом. — Я ожидала услышать от тебя подобную глупость, Арараги-кун. В моём рейтинге ожидаемых фраз она стоит сразу после "Я дурачок".       — Ты составляешь рейтинг?       — Конечно. А теперь ты спросишь, сколько всего в нём фраз, — уверенно предполагает Хитаги.       — Даже не собирался. Ты готова?       — Не торопи меня, Арараги-кун, — однако именно после этой фразы она наклоняется, чтобы надеть босоножки, и идёт к дверям.       Мне остаётся только присоединиться.       Сенджогахара не задаёт лишних вопросов, и за это я ей благодарен. Я не разбираюсь во всех этих тонкостях, но подспудно чувствую, что идти нужно вдвоем. И что для визита к Аюми Сато мне нужна не Ханекава, не Хачикуджи, а именно Сенджогахара.       — Так это обычная ситуация, Арараги-кун? — с непередаваемой интонацией спрашивает Хитаги, пока мы идём по тенистой улочке.       — Самая обычная, — невозмутимо отвечаю я. — Такое могло случиться с каждым.       — Хм, вот как… — задумчиво произносит Хитаги.       Думаю, она не верит мне. Думаю, она мне доверяет.       — Да, живёт она не близко, — продолжаю рассказывать я, когда мы уже вступаем на территорию кладбища. — Но это пустяки, особенно, если добираться не на своих двоих.       Я притормаживаю, изучаю таблички с надписями и уверенно веду Хитаги вперёд.       — Это случилось год назад. Машина слетела с моста. Аюми с родителями ехала в художественное училище, расположенное на другом конце городе. Думаю, за могилой просто было некому следить — конечно, иногда её убирали, но никто не делал подношений, даже на праздники…       Хитаги молчит, цепко сжимая мою руку.       — Кстати, я до последнего думал, что ты не пойдёшь — говорю я.       — Я принесла рис, — Хитаги указывает на болтающуюся у неё на плече сумочку, куда, должно быть, уложила подношение. Я не видел, как она его готовит, значит, Хитаги позаботилась обо всём заранее, выслушав меня по телефону. — И немного ехидства.       — Ехидство можешь оставить.       — Но его было так тяжело нести, — вздыхает Сенджогахара. — Я надеялась, ты разделишь со мной эту ношу.       — Просто выбрось его, ладно?       Мы с Хитаги стоим перед могильной плитой. На ней пара пожухлых цветков, видно, откуда-то прилетевших, я смахиваю их и кладу на горячий мрамор рис и печенье.       — Она здесь? — Сенджогахара делает вид, будто усиленно кого-то ищет, даже прикладывает ладонь ко лбу, вглядываясь в стоящее марево.       — Нет, что-то не видать, — говорю я, — Аюми вечерняя пташка. Должно быть, она скоро вернётся.       Хитаги подходит ближе, вчитывается в надпись.       — Обещаю приносить подношения каждый день, — говорю я, обращаясь к надгробному камню. — И на праздники тоже.       — Ты знал, что от тоски женщины иногда начинают много есть, Арараги-кун? — тихо спрашивает Сенджогахара. Непонятно, иронизирует она или же говорит всерьёз. — Довольно неприятное зрелище.       — Думаешь, Аюми начнёт переедать?       — Думаю, у неё не останется для этого причин, — задумчиво отвечает Сенджогахара и присаживается на корточки перед могилой. — Ты будешь приносить рис к моей могиле, Арараги-кун?       Меня посещает странная мысль, что она ревнует. В свойственной лишь ей манере, разумеется.       — Знаешь, я думал, ты попросишь мои почки или что-то вроде того.       — Ах, ты опережаешь события, — Хитаги делает вид, будто смущается.       Иногда я не понимаю, за что люблю её. Однако, как и в случае с духами, понимать здесь совершенно необязательно.       Мы возвращаемся в полной тишине. Совершённое нами уже начинает казаться чем-то обыденным и простым. Я и раньше не думал, будто такие вещи способны всерьёз всколыхнуть жизнь человека. На самом деле, всё гораздо проще. Человек и даже дух могут приспособиться к чему угодно — волнения и предрассудки обычно приходятся на долю зрителей. Человек всегда считает ненормальным то, о чём не имеет ни малейшего понятия.       Думаю, я прав. Думаю, здесь нельзя быть неправым.       — Я боюсь, Арараги-кун, — неожиданно говорит Сенджогахара, отводя взгляд. Поправляет прядь волос, заводя их за ухо. — Боюсь, что однажды ты выберешь не меня. Во мне больше нет никакой «странности», а ты постоянно встречаешь тех, кто ими обладает.       — Может, поэтому я и с тобой? Как-то слишком много на одного меня, — усмехаюсь я.       — Ты выглядел очень довольным сегодня, Арараги-кун.       — Сегодня? Возле могилы?       — Да, — кивает Хитаги. — Я думаю, это приносит тебе удовольствие.       — Это не так, — говорю я. — Разве я изменился?       — Пожалуй, нет, — Сенджогахара едва заметно улыбается. — И это то, что мне нравится в тебе, Арараги-кун. Что бы ни случилось, ты остаёшься собой.       — Значит, всё в порядке, не так ли? — я легкомысленно пожимаю плечами.       Я думаю, что сейчас Сенджогахара опомнится и наконец отпустит очередную колкость, однако она на редкость спокойна и словно опечалена. Её вид вдохновляет меня на небольшую речь.       — Понимаешь, эти духи, они почти как люди, которые заблудились. Тут неважно, куда они направлялись и куда должны прийти. Всё дело в том, что они скитальцы. Они думают, что должны блуждать вечно. Это и есть ошибка.       — Ошибка?       — Конечно.       — Это довольно тяжелая ноша, Арараги-кун.       — Ничего. После одной весенней заварушки у меня всё в порядке с прочностью.       Хитаги нравится мне такой, как сейчас — расслабленной, умиротворённой и улыбающейся. Мне нравится осознавать, что я к этому причастен. Нравится даже дневной город со всем его плексигласом, бетоном, рекламой, кишащими людьми улицами и пыльными дорогами. Пожалуй, он ничуть не хуже ночного.       — Ты добрый, Арараги-кун. Если после смерти я стану духом, надеюсь, что повстречаю тебя.       — А я-то боялся, что ты проклянешь меня и будешь преследовать вечно.       — Ты опережаешь мои мысли, Арараги-кун…       — Хитаги, ты опять за своё!       Кстати, моя бессонница прошла.