Подарок.

Краснеет она забавно — от лба, до подбородка, так, что малиновеют уши и горят щёки. И мнётся неуверенно, глядя снизу вверх, чуть испуганно, точно опасается, что он сейчас... ну, например рассмеётся. Или вышвырнет вложенный в ладонь свёрток. — Традиция? — ещё раз переспрашивает Николас. Он чувствует себя кретином: сидит, вытаращившись, на грязных ступеньках, измазанный в машинном масле, со свёртком на ладони, и с выпавшей изо рта сигаретой на ботинке. И судорожно соображает, что за традиция такая. Идиот, как есть идиот. Милли, сидящая напротив него на корточках, робко кивает, а по глазам видно — не то сбежит сейчас, не то схватится за свой станган. Ни первого, ни второго ему не хочется — после первого придётся слушать нотацию от Мерилл и пару дней мучиться чувством вины. После второго — отскребать себя со стены после пары выстрелов — он как-то видел, как из своей пятикилограммовой пушки мисс Томпсон повалила на бок грузовик — и хорошо ещё, если отскрести удастся не по частям. — Самая старшая сестра говорила... — робко говорит она, сбивается и краснеет ещё сильнее. Хотя куда уж сильнее? — Что так принято. Всё ясно, сейчас ему предстоит выслушать очередную прекрасно работающую назло его пессимизму мудрость семейства Томпсонов. У господина Вульфвуда складывается впечатление, что семейные поучения предусмотрены у Милли на все случаи жизни. Николас переводит взгляд с алеющего лица девушки на свёрток. Подарок — это плохо. Просто потому, что она явно хотела бы ответного, а вот с этим у Николаса как обычно, то есть, никак. — Разверните, — просит Милли. А голос дрожит — догадалась, что он не так-то рад. Под слоем оберточной бумаги и ещё одним какой-то шуршащей дребедени стеклянный шарик не крупнее теннисного. В нём, мерцая в свете заходящего солнца, кружат оседающие белые блёстки, медленно опускающиеся на дно, где стоят три зелёные миниатюрных метёлочки. "Ели", — догадывается Николас. Такие он видел ещё ребёнком, когда читал какую-то старую книжку — там были выцветшие рисунки цветов и деревьев, совсем не похожих на те, что росли здесь. Он долго недоумевал, как деревца, похожие на гигантские веники, вообще могли расти на Земле. И зачем. — Вам нравится? — Милли чуть приободряется. По крайней мере, голос её почти не дрожит. — Я подумала, что вам понравится, господин Вульфвуд. Красиво, правда? Он кивает — да, шарик красивый, хоть и бесполезный. И деть это стеклянное чудо некуда. Правда красиво — Николас встряхивает шар и наблюдает за кружащимися блёстками. Должно быть, они изображают снег. Снег господин священник видел — месяц назад, на той станции-колонии, она тогда как раз пролетала над горами. На мерцающие блёстки он похож не был — серый, ледяной и после него Каратель замерзал так, что начинал давать осечки. — Да, — кивает Николас. — Правда. Мисс Томпсон мягко улыбается и зачем-то поясняет: — Просто, так принято. Это ещё с Земли. Дарить подарки... — Даже не буду спрашивать, почему именно мне, — улыбается в ответ он. Получается не так искренне. Откровенно хреново и вымучено получается, чего уж там. — Только скажи, что за традиция? Милли наклоняется к нему ближе, словно собирается рассказать страшную тайну, которую никто, кроме него, слышать не должен. Хотя кто тут может услышать, разве что вездесущая чёрная кошка, спящая под креслом-качалкой. — Рождество, — шепчет она. — Что? — Сегодня Рождество, — повторяет девушка громче. — А на Рождество принято дарить подарки. Тем кто... Принято. Вот так. Как он и думал — принято. И, конечно, у него нет для неё подарка. Николас морщится — надо же было так попасть. — А у вас нет подарка, — говорит Милли. Мисс прозорливость, вот так. Николас кивает и разводит руками. — Я не знал, — поясняет он. Получается жалко — не любит он оправдываться. — Про Рождество. — Это не страшно, — улыбается девушка. — Я уже всё придумала. Пусть это будет мой подарок. Прежде чем мужчина успевает задать вопрос, девушка легонько касается губами его губ. А Николасу отчего-то кажется, что это не от него подарок, а для него.