Голос из задней комнаты

      Иди, Рейчел, иди... Вперёд по коридору и до конца. Но до конца ты никогда не доходишь. Боишься. До сих пор боишься. Ты так и не изменилась за эти годы, Рейчел... Всё такая же маленькая испуганная девочка... Боящаяся чудовища в задней комнате. Боящаяся самой памяти о нём.       Обо мне.       Зельде.       Больной спинальным менингитом сестре, скончавшейся в той самой комнате, куда ты так боишься зайти, хотя меня там давно уже нет. Где мама устроила свой будуар с зеркалами и косметикой. С весёленькими нежно-розовыми обоями. Изощрённая насмешка, ты не находишь?       Я была вашей позорной тайной - потому и была спрятана ото всех в заднюю комнату. Без окон. Надо отдать вам должное - вы не подпитывали меня ложными надеждами. Чтобы из тесной тёмной каморки - в другую, ещё более тесную и тёмную, на глубине нескольких ярдов под землёй. Может, солнечный свет и был слишком ярок, а звуки громки, но вы могли повесить плотные шторы и не переносить меня туда. Но вы отправили меня в самую заднюю спальню.       И то, что я умерла там - это тоже тайна. Большая грязная тайна семьи Голдман.       Моя фотография до сих пор стоит у папы на столе, а у мамы - лежит в сумочке. Но папа даже не смотрит на неё - она просто стоит ничего не значащей безделушкой. За неё даже не цепляется взгляд. Два никчёмных, ненужных клочка бумаги, оставленных по привычке.       И больше никакой памяти обо мне. Только твои кошмары, Рейчел.       Годами ты просыпалась с криком, снова и снова видя меня - такой, какой я умерла. Тебе чудилось, что дверь шкафа может вдруг открыться, и оттуда появлюсь я, подойду к кровати и вцеплюсь в твоё горло пальцами-когтями.       Если бы всё было так просто.       Моя жизнь, предшествующая так запомнившейся тебе кончине, была поистине ужасна.       Десять лет - это мало или много? Чертовски мало, ведь прожила я именно столько, пока меня не начал жрать живьём спинальный менингит. А ещё - несправедливо и обидно до слёз. Чем я хуже? Почему должна умирать, в то время как вы останетесь жить себе дальше?       До сих пор считаю, что несправедливо.       Я старалась быть хорошей. Правда старалась. Но эта боль... эта боль... Она не отпускала ни на минуту, ни на секунду, ни днём, ни ночью... И только усиливалась, несмотря на наркотики, которые вы мне давали. Выживи я, то обязательно стала бы наркоманкой. Но вы этого не опасались и давали без опаски, всё увеличивая дозы.       С течением болезни я превратись в чудовище не только внешне - всё тело иссохло, будто втянувшись внутрь, кожа покрылась коркой сыпи, сгорбились плечи, руки походили на птичьи лапы - вся как заржавевший Железный Дровосек, неспособный даже повернуть голову, а лицо превратилось в маску - но и внутренне. И была сама себе отвратительна почти также, как и вам - уродливый комок боли и ненависти, пьющий жидкий опиум как кока-колу.       Вы меня ненавидели. Я знаю это.       Вы от всей души желали мне смерти. Не ради избавления от страданий, а ради того, чтобы я перестала мучить вас. Просто мечтали об этом. Поэтому я и была такой тайной.       И я вас тоже ненавидела. И вы это прекрасно знали. За то, что вы здоровы, и можете ходить, и дышать свежим воздухом, а не вонью собственной мочи и лекарств. Это лекарство... Приторно-сладкое, так и шибающее в нос... почти как мамины духи и сгнившие фрукты. Одна радость - даже теперь, спустя годы, ты, иногда просыпаясь, тоже чувствуешь её, и на краткий миг возвращаешься в то время, думая: "Разве Зельда ещё не умерла?" И смрад моих испражнений - тоже. Иногда я специально мочилась в постель, когда в комнате никого не было. Тогда приходили мама с папой - помогать тебе менять простыни. Всё же я была слишком... не тяжёлой, спинальный менингит съел почти весь мой вес, но громоздкой, чтобы моя маленькая сестрёнка могла сделать всё в одиночку. На твоё счастье. С них бы сталось заставить делать это самой. Не со зла - просто наши родители считали, что ты будешь помнить это время хуже, чем они.       Тогда вы видели, как меня скрючило - эти поджатые под себя ноги, эта выгнутая и провалившая внутрь спина, эта запрокинутая голова, и передёргивались от омерзения. Маме и папе удавалось лицемерно сдерживаться, у тебя же выходило гораздо хуже. По твоему же меткому выражению, сестрёнка Рейчел: "Будто попа переехала на спину".       Да, я была требовательной и капризной. И просто отвратительной. Я боялась, что когда-нибудь вы оставите меня, не придёте. Просто забудете. Заколотите дверь, как крышку гроба. Только таким способом можно было заставить вас собраться у моей постели. Только тогда в моих гноящихся глазах появлялась радость. Ты это видела. Конечно же, я говорила, что это случайно... Вы мне почти не верили. Да и какое это имело значение? Недолго ведь осталось...       Иногда тебе приходилось кормить меня. Ты меня ненавидела, но никогда не отказывалась. Ни от чего не отказывалась, надо отдать тебе должное - ни вытирать гной из глаз, ни взбивать слежавшуюся подушку, ни убирать лужи жидкой водянистой рвоты, ни подкладывать судно.       Когда я до тебя дотрагивалась, ты всегда кричала и просила не делать этого. Иногда ты проливала суп, обжигалась и кричала ещё сильнее и, плача, видела мою улыбку...       Конечно же, я улыбалась. Эта боль от пролитого горячего супа - даже не сотая доля той, что я испытывала каждый день. Глупая маленькая сестрёнка... Наверное, родители не любили и тебя тоже, раз заставляли сидеть со мной, а не наняли сиделку хоть на пару часов в день, сэкономив на чём-нибудь. Это немного, но утешало.       Незадолго до конца наркотики прекратили действовать. Я кричала, и кричала, и кричала... Захлёбывалась криком, как водой, иногда переходя в хрипы и стоны. Всё время. Часто переставала слышать сама себя - настолько звенело в ушах от собственного голоса. Даже и представить не могла, что так могу. Никто из вас уже не помнил, какой я была раньше.       Может, вы бы пришли к вашей дочери и сестре... Но не к омерзительной, ненавидящей всех твари, спрятанной в задней спальне. Вашей грязной тайне, которая вопила, как запертая в клетку летучая обезьяна.       Конец наступил на Пасху. Четырнадцатого апреля шестьдесят пятого года. О да, ты навсегда запомнила эту дату...       Родителей не было дома, они ушли в гости. Всегда элегантная, мама не хотела нюхать мою вонь в праздничное утро и оставила тебя на дежурстве. Ты читала журнал на кухне и ждала, когда можно будет дать лекарства, чтобы я не кричала так. С тех пор, как мама с папой ушли, я не переставала кричать. Ибо чувствовала - вот оно, грядёт. Осуществлялся самый мой страшный кошмар - смерть в одиночестве... Звала на помощь так, как могла. Ты не могла читать...       Разумеется, тогда я ничего этого не знала - ни про Пасху, ни про родителей, ни про кухню и журнал. Да и, честно говоря, знать не хотела - потому что моим миром стала Боль, не оставляющая места ничему другому. Одна только она и острый страх смерти. Страх забвения.       Смерть открывает истину.       Когда моё горло свело спазмом, крик оборвался. Я пыталась вздохнуть, но не могла. Отчаянно хотелось жить - как угодно, только бы жить! Но в глубине души я понимала, что обречена.       Когда ты вошла, то подумала, что я подавилась языком. Но я тебя не видела - голова далеко откинулась на подушку. По подбородку бежала слюна, а изо рта вырывался звук наподобие "гааааа" вместо вдохов и выдохов...       Ты перевернула меня на живот и потрясла - всё, что могла сделать. С этим я не спорю. Тут и врач бы не помог. Я била вдруг ставшими подвижными ногами и извивалась. Пока переворачивала, от усилия лопнули рукава твоей блузки - будто кто-то пёрднул. Или, как говорила наша утончённая мама, выпустил голубка. Почти сразу же у меня начались последние судороги... Я обречённо уткнулась лицом в подушку, и ты подумала, что я задохнулась. Но ты, Рейчел, не стала сожалеть и плакать, нет. Ты думала о своей шкуре. Своей мерзкой маленькой шкуре. Потому что твоей первой мыслью было: "Ну вот, слава богу, Зельда задохнулась, и всё это кончилось". Ты боялась, что сейчас все вернутся и решат, что ты меня задушила.       Потом ты перевернула меня на спину - моё лицо стало чёрным от удушья, глаза выкатились, почти выпадая из глазниц, а шея вывернулась под неестественным углом. Вот тут я и умерла.       И именно такой я прихожу к тебе в самых страшных снах.       Ты, маленькая дрянь, убегая прочь, врезалась в стену и разбила мою любимую картинку - мама вырезала её из книжки и вставила в рамку потому, что она мне нравилась. Это была моя любимая картинка!.. На ней был Он.       Оз Веуикий и Ужасный.       Конечно же, Великий, но я не выговаривала букву и впоследствии стала думать о нём именно как об Веуиком.       (Спустя более двадцати лет, глядя в дренажную яму с грудами увядших цветов, вымоченных дождём и снегом, Луис Крид, твой муж, выкопавший тело сына, чтобы отнести в Место Гнилой Земли, содрогнётся и подумает, что это приношение Богу, гораздо более древнему, чем христианский, и только я называла его правильно - Оз Веуикий и Ужасный, бог мёртвых, остающихся мёртвыми, бог гниющих цветов в дренажной яме, бог Тайны.       Он всегда умел понимать. Славный доктор Крид...       Поначалу волшебник (который и не волшебник вовсе) Оз был тем, кто жил в моей любимой книжке. Великим и Ужасным, но на самом деле добрым. Хитрецом, с помощью зелёных очков убедившим всех, что город сделан из изумрудов.       И только потом, когда я заболела, то начала понимать. Оз Веуикий и Ужасный - за этими словами скрывалось то, что и вообразить страшно. То, отчего позвоночник покрывался крупными мурашками, тяжелело в животе и пересыхало во рту. Но я это понимала. Хозяин того места, куда я отправлюсь из тёмной вонючей комнаты. Избавитель от боли. Тот, кто не покидает идущих и уже пришедших к Нему. Он следил за мной со стены и понимающе улыбался острыми зубами.       Мне почти жаль твоего мужа. Место Гнилой Земли ломало и более сильных духом. Показывая то, что могло бы быть. Мне жаль, что я не могу прийти в его сон и предупредить о ещё несбывшемся, но неизбежно грядущем - Оз Веуикий и Ужасный уже заметил его, но я - не его кошмар, а только твой, Рейчел. К тебе, как умрёт Гейдж, я буду приходить каждую ночь.       И Элли. Место Гнилой Земли доберётся и до неё. Жаль, что при жизни ты этого уже не увидишь... Очень жаль. У Веуикого и Ужасного длинные руки. Для него не существует расстояния. До мамы и папы он тоже доберётся. Гораздо позже, чем мне бы хотелось, но всё-таки доберётся.)       Когда разбилось стекло, ты закричала, зная, что я умерла и думая, что мой дух будет преследовать тебя и также ненавидеть... Как же ты оказалась права...       Выбежав из дома, ты кричала "Зельда умерла! Зельда умерла!" и смеялась! Я-то точно знаю, что это был смех, а не рыдания, хотя сейчас ты точно не можешь вспомнить этого. Из-за чего расстраиваться? Из-за мерзкого чудовища, на поддержание жизни которого уходили все семейные деньги? Я даже посмеялась, когда соседи отрывали тебя от того дерева, об которое, мотая головой, расквасила нос и залила кровью блузку, продолжая вопить.       Мою комнату очень быстро и с облегчением вычистили и продезинфицировали, оставив совершенно пустой. Выпотрошенной. Лишь значительно позже мама устроила там свой будуар.       Этой же ночью ты, увидев кошмар, стала звать маму. У тебя болела спина. Всего лишь растянутые мышцы, но тебе казалось, что это я мщу из могилы - заразив своей болезнью. А ещё - что это Божье наказание за то, что желала мне смерти и обрадовалась, когда я задохнулась. Ты ждала, что скоро твоя спина согнётся, что навеки уляжешься в постель и будешь медленно, но верно превращаться в чудовище - будешь кричать, как я, мочиться в постель, и в конце концов подавишься собственным языком и умрёшь. Если бы я могла, то давно сделала это - искривила твою красивую прямую спину.       Но тебя ждёт куда более страшное, и я готова подождать. Здесь нет времени.       Мой голос, голос из задней комнаты, преследует тебя всю жизнь - поэтому ты так боишься похорон. И будет преследовать до самой твоей смерти. А это произойдёт очень, очень скоро...       Буду ждать, сестрёнка.       И Место Гнилой Земли - тоже.