Небеса всегда понимают друг друга

Когда тонкие пальцы неуверенно прикасаются к спине Бьякурана, он невольно вздрагивает. Ладонь у Юни холодная до ужаса, через ткань одежды чувствуется. Он не возражает, лишь загадочно улыбается девочке и смотрит куда-то вдаль, мимо неё, будто пытаясь рассмотреть что-то в тёмном проёме окна. Джильо Неро проводит пальцами по спине Джессо, что-то вычерчивая, а ему становится жутко от прикосновений к старым шрамам. Шрамам-напоминаниям о когда-то белых крыльях, которых уже нет. К шрамам, о которых лишь он и помнит, да и то потому, что мерзкие отметины до сих пор приносят боль. Юни не знает, почему она это делает. Просто. Просто что-то подсказывает ей это. Она чувствует, как Бьякуран напрягается, маскируя всё неизменной улыбкой, но руку не убирает. Девочка молчит, продолжая чертить на спине другого Неба длинные узоры. Почти одинаковые. Почти симметричные. Почти на полспины. Дёрнувшись от слегка неаккуратного прикосновения, Бьякуран смотрит на принцессу аркобалено и тут же отводит взгляд в сторону. Он не может долго смотреть в эти голубые глаза. Даже не так. В эти пронзительно голубые, почти синие, глаза. Они завораживают своей глубиной. Эта глубина опасна, а блондин боится утонуть в ней. В эти глаза невозможно смотреть. Потому что смотришь, будто в зеркало, будто их обладательница всё знает. Знает, что было, знает, что будет… будто прожила она не тринадцать лет, а все сто… Неожиданный и тихий вопрос застаёт Джессо врасплох — она этого просто не могла знать. — Больно крылья терять? Больно? Он бы рассказал, каково это, когда жить не хочется, а живёшь, мучаясь в адской агонии. Но он не станет этого делать, ибо нельзя детям знать такое. Хотя, она знает вещи и поужаснее… ведь это неправильно, когда маленькая девочка отвечает за судьбы миллиардов. Это неправильно, когда тринадцатилетний ребёнок хранит тайны, непосильные взрослым. — А больно знать, когда умрёшь, не дожив даже до совершеннолетия? Не нужно спрашивать, откуда он знает. Неисчислимое количество параллельных миров дают представление обо всём. Хочешь ты того, или нет. А Юни снова молчит. Она поняла его. Да и не в новость ей, что даже до шестнадцати не доживёт. Небеса аркобалено никогда долго не жили. — Нет… Нет, не больно. Страшно, разве что, немного. Но не больно. Больно улыбаться, когда плакать хочется. Улыбаться, чтобы не заплакать. Чтобы другие были счастливы. А знать, сколько проживёшь, — не больно. Уже. Бьякуран удивлён. Но не ответом. Тем, сколько силы воли, стремления жить в этом хрупком тельце. Страх смерти. Страх неизвестности. Казалось бы, все носят в себе эти страхи, а она… она будто дружит со Смертью, ведь друзей не боятся. Она будто знает, что будет после неё. Будто ей уже и нечего терять. Аркобалено молчит, не требуя чёткого ответа на свой вопрос, продолжая вырисовывать всё те же узоры холодными пальцами на спине блондина. На одном и том же месте. Она и без ответа поняла его. Хотя, если встречный вопрос можно назвать ответом, то она узнала, что её интересовало. Последний раз проведя по скрытым одеждой шрамам, она разворачивается и, не говоря ничего напоследок, уходит так же тихо, как и пришла. Только дверь захлопывается, Джессо вздыхает и передёргивает плечами, чувствуя, как тянут кожу эти уродливые напоминания о белоснежных крыльях. Небеса всегда почувствуют боль другого Неба. Какими бы разными они не были, они поймут друг друга.