Все случилось так, как случилось.

Было тяжело. Приходить к любимым на кладбище всегда тяжко. А эти. Они были слишком молоды. Но глотнули горя. Счастья. Мелких житейских радостей. Джотто часами сидел на их могилах. Он полагал, что поместить их рядом, отделив всего лишь третью метра земли – это правильно. Он считал, что ограда на двоих не даст им потеряться. Было очевидно, что оба в Аду. Не смотря на ангельскую внешность Алауди. Не смотря на благородство и честь Каваллоне. Они ведь были в мафии. Алауди мог один зачистить поместье. Каваллоне был мастером пыток. Да и мужеложство. Порок. Но хотелось верить, что их души будут убаюканы пением ангельского хора, перезвоном ксилофона и пением скрипки. Просто хотелось, чтобы хоть после смерти они нашли покой. И, несомненно, рядом. Без вечно надоедающего Спейда, врагов семей, без проблем и забот. На отдыхе. Всегда вспоминалось то величие, спокойствие и умиротворение, что застыло на лице мертвого Алауди. Казалось даже, что он улыбается. Впервые в жизни – прилюдно. Хотя это был плод воображения. Казалось, что он просто спит. Среди цветов, в костюме. А священник читает не молитву. А сказку. В происходящее верилось слабо. Просто в голове не укладывалось, что Облако Вонголы мог проиграть. Что он погиб. Получив предательский нож в спину. Но все случилось так, как случилось. Все случилось той дождливой осенью. В ту осень умер Первый Хранитель Облака. Понять причину. Хотелось. Но разве может Джотто, слишком теплый и ласковый, понять Алауди? Разве может Джотто, слишком близкий к своей семье, но не знающий всех скелетов в шкафу у Каваллоне, понять причину падения Жеребца? Ведь все не могло случиться в один день. Ведь невозможно просто проснуться и сказать, что сегодня «я умру». Но все так и случилось. Как должно быть. Но должно ли? Оливьеро говорил, что во сне видит Алауди. Что слышит шорох его плаща. Что видит тени и слышит голоса. Но вы бы поверили? А Джотто верил. Примо Вонгола верил, потому что ему ХОТЕЛОСЬ верить. После его вера была похоронена. Нет, оставалась уверенность в семье. Но вера умерла. Вместе с пулей, которую Оливьеро пустил себе в висок после полугода мучений. В день похорон его волосы отливали чем-то необычайно мрачным, вроде оникса, но свет их поблек. Наверное, из-за того, что улетела душа? Та самая, теплая, горячая. Пылкая. Необычайно яркая. В тот мрачный день Оливьеро был похож на античного бога. Величие, Благородство. Его молитва была сухой, ведь священник долго отнекивался читать молитву над самоубийцей. Но эта сухость добавляла в траурную процессию что-то запоминающееся. Что-то грустное и шуршащее. А шуршание относило к осени. Когда шипящая листва падала ему на макушку. Когда он, стоя перед гробом на коленях, лишь поцеловал бледную ладонь. Они теперь будут вместе. Отныне и навек, да? А что оставалось Джотто? Джотто ведь осиротел. Потому что Спейд – с Рикардо. Делает то, что должен – вылизывает пятки новому боссу. Асари заперт «изоляцией» на Родине. Джи с Лампо на деле, а Кнакл пропадает на проповедях. Самому Вонголе нездоровилось, хотя, это был для него так, пустяк. Но добивало как раз таки ощущение тоски. Он знал, что скоро приедет его семья, особняк наполнится звуками, криками и шумом. Но ведь не будет того льда, четко распределяющего часы «потехи» и «дела», больше не завопит Лампо, увидав бесшумно подошедшего Алауди. Не было того черногривого солнца, которое одним своим появлением заполняло все пространство. Не было вечно ехидствующего Спейда. Голова. Шла кругом. Как на карусели. Что-то слышалось. Но он больше не поверит. В глюки, шорох и голоса. Вера лежит. Вот тут, перед ним. Под мраморными надгробиями. Зарывшись в пшенице волос и утонув в шоколаде глаз. Неимоверно хотелось спать. Голова словно набилась опилками, ноги – ватой, а тело заполнил липкий и хладный свинец. И ведь Примо знал, что болен. Что не стоит выходить. Но ведь это его вера. Ведь он из года в год, каждый месяц приносил цветы. Не служанки, не его семья, а именно он. Он салютовал тем, кто лежал в сырой земле, храня свои секреты. - Вонгола. Твои поступки глупы и безрассудны, - голос, пробивающийся сквозь внезапно зашуршавший дождь. Тот самый. Холодный, отрезвляющий, чуть надменный. Сталь глаз, цвет которых приобрели тучи, завидуя оттенку столь рокочущему и хладному. - Джотто. Поспи. Все потом, - мягкость и уверенность в легкой хрипотце. Мнимый жар подхватывающих рук. Обманчивость присутствия. И никто не мог предсказать, но все случилось так, как случилось. Джотто Вонгола, верный друг и соратник, умер. Просто потому что его скосила болезнь. Но трудно не согласиться. Увидеть перед смертью Веру – желание воистину благородное, возможность действительно удивительная.