Кондитерский магазин Дженкинсов

*** Сидеть очень неудобно. Колени выше моего подбородка, спина согнута так, как, казалось, она никогда не сможет согнуться. Дышать неудобно, потому что лёгкие находятся где-то в районе желудка. Главное не чихнуть. Чулки! Они такие белые, наверняка, их очень видно. Пытаюсь натянуть юбку как можно ниже. На согнутые ноги не натягивается. Если бы можно было их выпрямить, хоть чуть-чуть! Осторожно трогаю носком туфли ногу Майкла. Он косится на меня. - Отодвинь ноги, - одними губами произношу я и машу рукой от себя, чтобы было понятней. - Уоррен! Что ты там разглядываешь под партой? – раздаётся голос мистера Энтони. У меня внутри всё оборвалось. Сердце ударилось об желудок и лёгкие и обдало тело жаркой волной. - Простите, - спокойно ответил Майкл. Уфф, кажется, обошлось. Мистер Энтони ходит вдоль доски, из одного угла в другой, я точно знаю, он всегда так делает, когда рассказывает урок. Но сейчас мне всё время кажется, что его шаги слишком близко, что он каждую секунду норовит направиться вдоль рядов. - Брукс, реши эту задачу, пожалуйста. Слышу шаги Уильяма. Проходя мимо нашей парты, он роняет учебник. Наклоняется, чтобы поднять, и улыбается мне самой ехидной из своих ехидных улыбочек, нагло сверкает прозрачно-зелёными глазами. Ничего. Половина урока уже прошла – ещё половину я смогу продержаться. Время ползёт медленнее улитки. Я хочу в туалет. И левая нога затекла. А боль в пояснице я уже почти не чувствую. В классе почему-то взрыв смеха. - Мисс Дженкинс? - медленно поворачиваю голову и вижу мистера Энтони, склонившегося надо мной. - Вы, кажется, забыли, как я учил вас правильно сидеть за партой? Очень жаль, ведь тот способ гораздо удобнее. Ничего обиднее и быть не может! До конца урока оставалось каких-нибудь пять минут. Но как же я счастлива! Проигрыш спора, замечание в дневник, смех одноклассников – всё потом, а сейчас можно выпрямить спину, руки и ноги и сходить в туалет. *** - Я говорил, что невозможно просидеть весь урок под партой так, чтобы мистер Энтони не заметил, - снова одаривал меня ехидным оскалом Уильям. - Теперь пришёл час расплаты! Ох, знаю. Теперь я останусь без своих запасов. Папа и мама часто мне присылают сладости из нашего магазина, но эту порцию прислали совсем недавно, значит, следующую я не скоро дождусь. Они ведь не знают, что я всё проиграла Уильяму Бруксу. Мне совсем не сложно раздарить всё (ну, почти всё, оставив самую малость себе), но отдать всё Уильяму… Он ведь даже ни с кем не поделится! Но вот мы уже подошли к двери моей комнаты. Вот я уже лезу под кровать и достаю несколько коробок. Верхняя полегче, остальные ещё тяжёлые. Молча передаю ему. Он ставит коробки на стол и, сузив прозрачно-зелёные глазищи, приподнимает крышку на каждой. Проверяет. Думает, я ему камни подсунула? Довольно шмыгает веснушчатым носом. Долго роется и достаёт малюсенький леденец. - Держи, - протягивает его мне. - Распили его на семь частей – неделю протянешь. Ух, рожа! Такое зло берёт, что прямо приходится зубы и кулаки стиснуть! Зачем я только спорила с ним?! *** Ночью мне казалось, что я слышу, как Уильям чавкает в своей комнате в другом корпусе школы. *** Папа разбудил меня, когда мы подъезжали к дому. Сначала я увидела лицо папы, потом седовласый затылок кучера, который надвинул шляпу на самые глаза, и только после этого оглянулась вокруг. Это наша улица! - Пап, наша улица! Не могу поверить! Сейчас будет поворот, а за ним балкон с жёлтыми розами. Мы поворачиваем, но балкона нет. Точнее, балкон есть, но роз нет. - Папа, а где же розы? - Они переехали. - Розы? - Хозяева. Вместе с розами. Не высовывайся по пояс. Жалко. Мне очень нравился этот балкон. Но вот же уже я вижу вывеску нашего магазинчика: «Кондитерский магазин Дженкинсов»! - Папа, наш магазин! - Да, кондитерская Дженкинсов никуда не переехала и, благо, процветает, как и прежде, - улыбнулся он. Я бы на него смотрела и смотрела. Как же давно мы не виделись! Будто целую вечность. Когда он серьёзный, то лицо у него овальное и борода тёмно-коричневого цвета. А когда улыбается, как сейчас, то его лицо расплывается и от глаз рассеивается множество лучиков-морщинок, а борода будто становится тёпло-каштановой. *** В высоких стаканах на прилавке стоят большие разноцветные леденцы на палочках. Самые вкусные, на мой взгляд, красно-белые, но жёлто-зелёные тоже ничего. Рядом в пузатых банках круглые маленькие леденцы: синие, зелёные, красные, жёлтые, фиолетовые. Когда пересыпаешь их из банки в бумажный кулёк, то они падают с таким приятным перестукиванием, как бусины. И переливаются на свету: в каждом леденце как будто маленькое солнышко. Под стеклом на прилавке шоколадки и шоколадные конфеты. Коричневые, белые и почти чёрные, они лежат на струящемся шёлке чуть розоватого цвета. Вон та, что посветлее – с орехами и ананасом. А та, справа – с клубникой. А вон те маленькие конфетки, похожие на пирамидки – с перцем. Ага. Они вкусные. Я называю их «зубы дракона». Мама раскладывает по полкам только что приготовленные пирожные. Она выносит из кухни противни, нагруженные шоколадно-ореховыми бисквитами с нежными, воздушными шапками из взбитых сливок. Я чувствую, как мой рот наполняется слюной. Подбегаю к маме и прижимаюсь щекой к её локтю. - Маам… - Ммм? – она треплет меня рукой по волосам. - Можно одно? - указывая глазами на божественные «шапки», спрашиваю я. Мама берёт пирожное и протягивает его мне. Я вгрызаюсь в это произведение искусства. Великолепно! Мама смеётся, потому что у меня нос в сливках, и целует меня в лоб. *** Ненавижу ночью ходить в туалет! Так далеко идти по темноте. Я несколько минут собираюсь с духом, а потом быстро-быстро бегу. И вот сейчас я уже бегу обратно, а под лестницей кто-то есть. Мне не кажется со страху – я не только вижу его силуэт, но и слышу, как он скребётся. На руках поблёскивают перстни… - Ааааааааа!!! - Тихо, тихо! Это же всего лишь я, – я знаю этот голос, но не могу поверить своим ушам. Глаза постепенно привыкают к темноте, и я всё яснее вижу аккуратно уложенные седые волосы, большие сверкающие глаза, тёмную ленту на белом воротнике… - Мистер Энтони? Что вы здесь делаете?! - Детонька моя, что за грубые вопросы? Ты что же не рада меня видеть, м? - Но… - Без всяких «но». Иди спать, встретимся за завтраком. - Вы к нам в гости приехали? - Ну конечно! А ты, видно, думала, что я ехал столько вёрст, чтобы напугать тебя ночью? – он засмеялся своим особенным смехом. - Иди-иди. Это странно, конечно. Может, он решил родителям на меня нажаловаться? Да нет. И стоило ради этого так далеко ехать? Ведь он всё мог сказать папе, когда тот меня забирал. *** - А мистер Энтони уже позавтракал? – осторожно спросила я, сидя с родителями за столом. - Мистер Энтони? – мама удивлённо выгнула бровь. - Ну да. Он же приехал ночью, я его видела. Папа поднял голову от своих чертежей и нахмурился. - Тебе, наверно, это приснилось, - улыбнулась мама. - Всё никак не можешь привыкнуть, что ты уже дома. Приснилось?! Да… Конечно, гораздо логичнее то, что мне это приснилось, а не то, что мистер Энтони оказался у нас дома посреди ночи и пытался взломать дверь под лестницей. *** Дверь под лестницей! Я уже засыпала, но эта мысль резко вышибла меня из царства дремоты. Не было никакой двери! Точнее, я никогда не замечала – мы её не использовали. А в моём сне мистер Энтони пытался открыть дверь. Совершенно неожиданно в памяти отложились подробности. Во время нашей встречи я была растеряна и ничего не замечала, но сейчас, когда прошло время, я помню всё очень отчётливо. Никогда не думала, что можно так чётко помнить сон. Я даже помню ощущение холода на своих ногах. Не было у нас никогда никакой двери под лестницей. Но я всё-таки проверю, прямо сейчас, а то не усну. Я так бежала, что ударилась мизинцем ноги об косяк, но даже это меня сейчас не волнует. Вот она. Дверь. Она есть и, видимо, всегда здесь была. А может, я и сейчас сплю? Поддалась на толчок. Внутри темно, но не очень – не видно ламп или свечей, но откуда-то идёт свет, похожий на дневной. И холодно. Очень холодно. Вниз ведёт лестница, не деревянная, а из чего-то, похожего на металл. Тоже очень холодная. Что это? Очень большое помещение – тут места, как на главной площади, а потолки довольно низкие. Всё заставлено кроватями, на которых лежат очень толстые люди. К их животам и бокам приклеены трубки, которые тянутся к стене с кнопками и экранами – это от неё исходит свет. Я на дрожащих ногах подошла к одной кровати. У этого человека, который здесь лежит, у него неподвижные глаза, он как будто мёртвый! Пережёвывает челюстями, хотя во рту ничего нет, будто по привычке. А рядом на кровати мальчик, но размером почти с этого мужчину. Мне страшно смотреть, но не могу пошевелиться, даже отвести взгляд. Вижу в переплетениях трубок заплывшее жиром лицо, почти чёрные веснушки на побелевшем носу, стеклянный, безжизненный взгляд прозрачно-зелёных глаз. Что они сделали с ним? Уильям Брукс! Кажется, я кричу это вслух. Повинуясь какому-то бешеному порыву, я подбегаю к нему и отдираю от живота трубку. Она, булькнув, падает на пол. Из разорванной дырки течёт кровь и что-то желтовато-белое и густое. У меня трясутся руки. Я пытаюсь бежать к выходу, но натыкаюсь на что попало своим непослушным телом, путаюсь в трубках, срывая некоторые из них, цветочки на моей ночной рубашке заливают безобразные пятна крови и чего-то густого и жёлтовато-белого. Почти на четвереньках я взбираюсь по последним ступенькам холодной лестницы, вываливаюсь наружу. Мама, папа! Скорее к ним, скорее наверх. Бегу по тёмному коридору. Глаза резанул яркий свет. Из кухни доносится тихая, успокаивающая песенка. Вдвойне успокаивающая, потому что это голос мамочки. Она всегда напевает что-то, когда печёт. Я начинаю плакать навзрыд. Мне было так страшно в этом ужасном подвале, я думала, что уже никогда оттуда не выберусь и, только услышав песню мамы, смогла заплакать. Она обнимет меня и всё объяснит, и сразу всё встанет на свои места. Сквозь слёзы я вижу расплывчатый силуэт мамы. Она замесила разноцветное тесто прямо на полу, большой комок теста. Из него она лепит человечка, размером с меня. Он кое-как стоит на вялых, клейких ногах, свесив липкие руки, пока мама старательно лепит голову. Вылепив нос и губы, она берёт два прозрачно-зелёных леденца и аккуратно вставляет на место глаз. Я всё ещё слышу, как она напевает тихую, успокаивающую песенку и пускает по человечку из теста ток. Он моргает леденцовыми глазами и молча уходит, задев меня тестовым плечом. К маме подходит папа. Он разозлён. Жалуется на меня. Говорит, что я пробралась в лабораторию и устроила там погром. Оба поворачиваются и замечают меня в дверях. Я бегу. Я знаю, что нужно делать. Это какой-то явный бред. И пусть я чувствую холодную, липкую сырость от крови на ночной рубашке, я знаю, что это ещё один дурацкий сон. Забегаю в свою комнату, не могу закрыться на ключ – руки дрожат. Вот дурочка! Ну чего бояться? Ведь это только сон. Папа лихорадочно дёргает ручку с той стороны, ломится, что-то кричит. Мой настоящий папа никогда не ведёт себя так, он даже смеётся редко – в основном работает или читает что-нибудь. И морщинки-лучики у него только от улыбки, а не от злости. Нужно сосредоточиться. Если знать, что спишь, и сильно захотеть проснуться, то можно проснуться. Я ложусь на пол, стараюсь не слушать стуки «папы» и визгливые крики и царапанье двери «мамы». Мне кажется, у меня стало получаться, но дверь с грохотом вылетела – эти монстры ворвались в комнату. Ждать больше некогда – я легко запрыгиваю на подоконник и, не успев ни о чём подумать, делаю шаг в темноту. *** Веки тяжело разлепляются. Кажется, получилось! Ищу глазами хоть какой-то привычный предмет, чтобы вернуться к реальности. Но вокруг меня только металлические стены, труба с кнопками, издающая странные звуки, и мистер Энтони. Его руки касаются моей головы, и от них исходит тепло и золотистый свет. Чувствую ноющую боль в боку, но волны света и покалывающего тепла разливаются по всему телу, и боль затихает. - Что это? - Мои регенерации. - Что? – кто-то плачет совсем рядом. Натыкаюсь глазами на побледневшего папу и плачущую маму. - Идите ко мне, - папа подбегает, берёт меня на руки, прижимает к себе, мама целует, касаясь меня мокрым от слёз лицом. - Где мы? Давайте пойдём домой. Они смутились, будто не знают, что сказать. Мама прикладывает платок к глазам, папа ставит меня на пол, на этот странный пол этого странного места. Мистер Энтони ходит из угла в угол, недовольно посверкивает глазами. - Мистер… - Я Доктор. Всё, спектакль окончен. Я вовсе не твой учитель. Это, - он широко развёл руками, - ТАРДИС – мой корабль, в котором я путешествую во времени и пространстве. - Выходит, я до сих пор сплю? - Нет! Это не сон. И никогда не смей пытаться проснуться так, как ты это сейчас сделала. Мне пришлось потратить на тебя много регенераций. Ты же чувствовала, что не спишь. Но не могла поверить в то, что происходит. Чего только нет в жизни, далеко не всё в ней объясняется сном, - он хотел сказать что-то ещё, но вздохнул и махнул рукой, сверкнув перстнем. - Остальное пусть тебе рассказывают твои родители. Я не намерен всё делать за них. Родители рассказали мне. Они говорили долго, и я не могла поверить своим ушам. Рассказывали про нашу родную планету где-то в другой галактике. Про то, что им пришлось сбежать оттуда, когда я ещё не родилась. Кто-то в правительстве нашей родной планеты обещал, что будет скрывать нас, если мои родители станут поставлять человеческий жир в другую галактику. Что они и делали. В сладостях, которые мы продавали в нашем магазине, были какие-то вещества, из-за которых люди становились безвольными, не способными к сопротивлению и постоянно толстели. Чтобы близкие этих людей не устроили панику, мама делала из сладостей человечков, с помощью какого-то механизма они заставляли их двигаться и устанавливали фильтр восприятия. Так что люди и не догадывались, что перед ними кусок теста. Я видела, как мама делала человечка-Уильяма, поэтому фильтр восприятия в этом случае не работал. Доктор следил за мной, чтобы найти моих родителей и вернуть назад, на нашу планету. Когда я выпрыгнула из окна, маме и папе пришлось согласиться вернуться – такое условие поставил Доктор, а только он мог меня спасти. - Я полечу с вами. - Нет, - отозвался Доктор, копавшийся всё это время в какой-то странной штуковине, напоминающей бинокль, и делавший вид, что не слушает. - Твои родители сбежали из тюрьмы, и сейчас их с радостью ждут обратно, так что тебе с ними делать нечего, - он повернулся к маме и папе. - Прощайтесь, вас снаружи ждёт телепортатор. Я плакала и упрашивала взять меня с собой. Подумаешь, тюрьма! Наверное, на другой планете совершенно другие тюрьмы. Я не хочу оставаться здесь одна! Когда они исчезли, я перестала плакать. Как будто поняла, что уже бесполезно. А может, слёзы закончились. Я не знаю, сколько времени сидела на траве и смотрела на то место, где они только что были. - Сьюзен, - позвал Доктор. Я повернулась. Он выглядывал из дверей чулана, за которыми находилась его ТАРДИС. - Пойдём, я покажу тебе устройство, которое из воды синтезирует любое блюдо. - Мне не хочется есть. Он скрылся за дверью. Через несколько секунд появился снова. - А хочешь посмотреть на свою планету? Я поспешно поднялась на ноги. - А можно? - Конечно можно! Только сначала посмотришь на устройство, которое из воды синтезирует пищу. И без разговоров! Уже утро – пора завтракать.