Метель в Васспарде

В Лаик всегда холодно. И днем, и ночью. Нетопленные сырые комнаты, холодные коридоры, пустые гулкие классные комнаты и залы, которые ничего не может обогреть. Дом выстыл – как после визита выходца. А может, выходцы живут здесь и бродят по ночам? К холоду Валентин привык еще в замке Васспард. Мерзли южане, болели, кашляли от всепроникающего холода. А он спокойно переносил утренние умывания ледяной водой и еженедельные купания чуть теплой. И по вечерам, сидя с книгой у себя, прислушивался к вою метели за окном. - Снова зима – Джастин поежился, - как я ненавижу зиму. Она приходит и губит всех нас. И по-детски шмыгает носом. Старший брат любит солнце и зной Кэналлоа, хоть ни разу там не был. Но когда он начинает рассказывать о прибрежном золотом песке, о чайках, летающих над волнами, о палящем солнце – кажется, что он бывал там, по меньшей мере, четыре раза. - Разве зима так уж плоха? – спрашивает Валентин, - обычная погода, снег, метель. - Ты не понимаешь, - Джастин протягивает руки к огню, - мы все застыли в этой зиме, в нашем холодном замке. Знаешь, почему южане такие веселые и открытые люди? Из-за того, что их души полны солнцем. - Разве? – недоверчиво поднимает глаза от книги младший брат. Джастин задорно взъерошивает ему волосы. - Ну, Тино, улыбнись ты, истинный Придд, - просит он. И Валентин растягивает губы в вежливой, но не совсем искренней улыбке. Это совсем не то, что нужно сейчас брату, но на большее он не способен. Знал бы тогда… Утренний холод заставляет ежиться даже привыкшего к зиме Придда. Но не беда – согреться можно на фехтовальной тренировке. Он привычно отбивает удары, слушая лязг шпаг и ворчание невыспавшегося Арамоны, которого, к тому же мучает похмелье. Унары, унары… Двадцать человек, кроме самого Валентина. Они разные – кто-то хмурится, кто-то кривит губы в насмешке, кто-то сжимает кулаки в приступе ярости. Говорить им нельзя – у них нет титулов, фамилий, лишь имена, данные при крещении. «Можно подумать, это для кого-нибудь тайна», - думает Придд, отбивая удар кэналлийца. Но Паоло проворнее и быстрее. Победа на стороне южанина. Того, что наверное, по ночам видит во сне родной дом на кэналлийском берегу. Унар Валентин спокоен. Он – как холодное море, что плещет у далеких берегов. Об этом вчера рассказывал на уроке землеописания мэтр Шабли. Когда Валентин отвечает, он словно видит море наяву. - Нет, это не такое море, как в Хексберг, - говорит Джастин,- в Кэналлоа и на Марикьяре оно ярко-синее, и сверкает под ослепительными лучами. И теплое. При этих словах он мечтательно жмурится, раскинув руки. Кого он представляет в своих мечтах? Того, у кого волосы цвета воронова крыла, а глаза подобны морю в заливе Алвасете? - Унар Валентин! Он не вздрагивает от громкого голоса. Спокойно смотрит на говорящего. - Что вам известно о Сузе-Музе Лаперузе, графе Медузе из Путеллы. - Ничего, господин капитан. Ему верит даже Арамона. Никто не подозревает, что вечно задумчивый унар Валентин знает и видит куда больше, чем говорит. И что книги, с которыми он не расстается – лучше щита и кольчуги для него. И почти как каменная стена, через которую видно все. «Дом не любит тех, кто ходит ночами». И пусть – выходцы не страшны, куда страшнее стать изгоем в своей семье. А если отец узнает о выходках Сузы-Музы… Вспоминается тело на белом снегу. Алые пятна на лиловом колете. И их последний разговор с Джастином. - Не дай им застудить себя, свое сердце, - говорит брат, наливая себе бокал за бокалом. Он безнадежно пьян, смеется – но в смехе слышится плач безнадежности. За окнами снова свистит метель. Брат роняет голову на руки. Он пьян – и пьяна эта ночь. Та труба в нетопленном камине - в ней тоже завывает ветер. А в Старой Галерее еще холоднее, чем во всем Лаик. Ужин должен достаться тем, кто безвинно пострадал. Их шестеро в Галерее. Интересно, когда капитан Арамона выпустит пленников? Валентин, подбираясь к трубе, слегка улыбается – он умеет улыбаться, когда его не видят. Когда-то его улыбке радовался Джастин. - Улыбайся, - говорил он, по привычке взъерошивая аккуратную прическу брата. - Зачем? – тот поправляет растрепанные волос,. не потому, что ему неприятны прикосновения брата, а просто привык выглядеть безупречно. - Риииичааард Окдеееел! В трубе завывает, и вряд ли кто узнает его голос. Разговоры стихли. - Ри-и-и-ча-а-а-ард Окде-е-е-е-л! Ты-ы-ы-ы что-о-о-о-, уме-е-е-ер, что-о-о-о ли-и-и-и? - Нет, он не умер. А где ты? Кажется, это Паоло. - В ками-и-и-не-е-е-е, только све-е-е-е-ху-у-у-у. - Кто ты? - Я Су-у-у-у-за – Му-у-у-уза, только ничего Дику не подбрасывал. Это – истинная правда. Валентин никогда не пошел бы на подлость. Но Арамоне, видимо, выгодно отправить домой сына мятежного Эгмонта. А юный Придд сейчас веселится вовсю. - Сейчас я предъявлю Свину доказательство того, что я на свободе и после сообщу о своей безвременной кончине. С прискорбием. Ужин отправлен товарищам. С пожеланием выпить за упокой души Сузы Музы и заодно капитанской. Теперь надо добраться до своей комнаты. В коридорах Лаик темно и очень тихо– но это на руку Валентину. - Ты можешь мной гордиться, - говорит он брату, обращаясь к темному окну, кажущемуся, впрочем, светлее, чем вся келья. И садится на окно, от которого дует. Но разве это важно? За окнами завывает метель. Снова зима. И Валентину кажется, что среди деревьев замерзшего сада стоит тонкая знакомая фигура. Он всматривается в каштановые волосы, в беспорядке разбросанные по плечам. На них не тают снежинки. Не тают они и на губах, щеках, ресницах. Окно законопачено на зиму – не открыть. Валентин налегает изо всех сил на раму – морозный воздух врывается в комнату. - Джа-а-а-сти-и-и-н, - беззвучно кричит он в темноту и метель. Ответа нет. Только ветер – холодный зимний ветер, выстужающий здание, комнату, душу. Джастин приходит позже, садится рядом. У него печальная чуть виноватая улыбка и ледяные руки. Это семейное – «спрутье», у Валентина тоже всегда холодные кисти рук. - Ты заберешь меня?- спрашивает младший Придд. Старший качает головой. - Там метель. Ты замерзнешь, - говорит он брату,как когда-то в детстве. Валентин хочет сказать, что не мерзнет – ему почти никогда не бывает холодно, но губы сковывает холод. - Наконец-то, - качает головой старенький лекарь, - сударь, вы были в забытьи несколько дней. Валентин лежит в своей келье на кровати. Рядом – лекарь и почему-то – мэтр Шабли. Заметив, что юноша очнулся, тот ободряюще улыбнулся ему. - Вам не стоило открывать окно, - сказал он. Валентин не может ответить – в горле что-то хрипит, и лекарь успокаивающе кладет ему руку на лоб. Три недели пришлось пролежать в кровати. Брат больше не приходил. Может, оттого, что закончилась метель, и снег таял под первыми солнечными – такими горячими – лучами. Унаров стали отпускать домой, и по вечерам выводить на крытую террасу. Прошли положенные четыре месяца. - В ту ночь исчез унар Паоло и отец Герман, - сказал как-то Альберто. Валентин кивнул. Ему было искренне жаль – кэналлиец был таким задорным, таким горячим и живым. Не представлялось, что юный родич Рокэ Алвы мог бесславно погибнуть. - Джастин, - мысленно просит младший брат, - ты можешь узнать… где Паоло? Он засыпает – и ночью ему ничего не снится, лишь слышится голос, шепнувший прямо в ухо: - Среди мертвых его нет. И Валентину кажется, что его волосы разлетаются от легкого дыхания. Почему-то – теплого.