По тоннелям бесконечности

Когда она прожила свою жизнь, жизнь короля, отдавшего ее за свой народ, она думала, что упокоится с миром и будет блуждать по широкому полю, где растет пшено, и его золотые колосья будут переливаться на солнце. Ветер будет спокойный, ласковый, пришедший откуда-нибудь с юга, который ее никогда не манил, как и моря с их бушующими волнами и холодными приливами. Она думала, что вокруг будут цветы, много цветов, которые можно рвать без меры, чем она, собственно, и хотела заниматься. Это была хрупкая, хрустальная мечта о счастье, найти которое дано не каждому. Она нашла его еще в детстве, стоя на огромном лугу и придерживая легкое платье, поднимающееся от ветра. И он нашептал ей тогда, что она должна вырасти сильной, сильнее всех морально; победить всех недругов и отслужить своим людям честью и правдой, получая взамен благодарность и восхищение. В своих редких снах, для которых время находилось очень нечасто, она слышала смех, видела детей, их улыбки и себя – такую могучую и непреклонную королеву. Там сияло небо, галдели птицы, ездили по пыльным дорогам повозки, запряженные лошадьми, которыми управляли старики, всегда добродушные и мудрые. Из-под колес этих тележек едва успевали убежать куры и гуси – едва, но все же. Бегали по траве собаки, маша своими грязными хвостами со слипшейся шерстью. И вот, когда пришло время умирать, Сейбер нашла в себе силы улыбнуться в лицо костлявой старухе. То была смерть, пришедшая за ее жизнью и удивившаяся, встретив зыбкую улыбку на лице умирающей. Быть может, она подумала, что эта молодая особа хочет ее разжалобить? Кто знает. Она до сих пор, лежа в пыльных солнечных лучах, не хотела оставлять надежду о светлом упокоении. Глухом и тихом. Но все надежды обернулись прахом, стоило ей лишь закрыть глаза под черным, рваном плащом смерти, где пахло сыростью и гнилью. Стоило ей окунуться в эту всепоглощающую темноту, в объятиях которой так хотелось зажечь свечу и смотреть на вечный, не умирающий огонь, олицетворяющий, казалось, жизнь, как она увидела сотни проходов, коридоров и дверей. Она попала в лабиринт смерти, из которого, как она тогда думала, не было выхода. Желание выбраться оттуда гнало ее вперед, на поиски света, в котором она будет купаться, как в лучах славы когда-то. Света, в котором она увидит и поля, и ветер, и собак, и маленькую деревушку на краю цивилизации. Беспробудный, приятный сон. Теплое, солнечное видение радости. Мозаика из миллионов ярких мазков кисти. Светла мечта о светлом будущем. Но тогда лабиринт просто исчез, а она, облаченная в доспехи, стояла посреди светящегося на влажной траве в ночном поле круга. Круга, состоящего сплошь из сожженных надежд, срывающихся на крики голосов и ее отражения, выражающего недоумение и разочарование. Нет, это не ее мир. Не ее мечта. Так она впервые попала на соревнования за Священный Грааль. Она попала в мир, где все только и делали, что гнались за чем-то призрачным, за невидимой глупой мечтой, которая даст силу, власть, мощь. Думая о людях, она забывала, что ее мечта ничем не лучше и состоит из тех же самых осколков стекла, что врезались в душу, память, сердце и сейчас так больно ранили, зная, что им никогда не соединиться в эту маленькую, полную света и надежд, картину. «Никогда» и «вечность» соединились, не желая разрывать их тонкую связь. Тонкую нить, по которой ходило много людей, срываясь вниз, навстречу неизвестности на полпути. Первая война закончилась, первые шрамы зажили, мечта было начала тускнеть, но она, попав в уже знакомый, ставший непривычным за этот год, лабиринт. Теперь фантазия, подкрепляемая убеждением, что Сейбер свое отслужила в обоих мирах – мертвых и живых – разрасталась, подминая под себя все прежние убеждения, сковывая душу в ледяные путы. Она всегда добивалась своей цели. И в этот раз добьется. Вторая война. Снова она появилась из яркого круга светлым осенним днем в огромном дворце. Мечта лишь сильнее сжала свои руки на хрупкой, наивной, но такой храброй душе. Светлая мечта и светлая душа. Опять, снова этот лабиринт, эти бесконечные черные тоннели, где ничего не видно и не слышно. Безмолвные черные стены, далекий черный потолок, такой высокий, что Сейбер и не знала, есть ли он вообще. Третья война, океаны пролитой крови, старые враги, ни одного друга. Новый хозяин, слишком алчный и эгоистичный. Но нельзя не слушаться. Тоннели. Война. Тоннели. Война. Бесконечная вереница жизней, смерти, чувств, бесчувствия, разума, безумия, щедрости и тщеславия. Всего должно быть больше, всего должно быть меньше. Тоннели. Мечта так сильно заледенила душу, что сердце едва бьется в толстой корке льда, острой и оттого ранящей. Перед глазами всплывает дерево, огромное, непоколебимое дерево, на котором сидят мальчишки, болтая. Под ним трава. Много травы, поле с цветами. Бескрайнее зеленое море, над которым резвится ветер, весело смеясь. А там, за полем, деревушка, где живет много-много добрых и бескорыстных людей, которым неведомо лицо современного мира, полного страхами, грязью и новыми технологиями, медленно, но верно убивающими природу. Женщины в светлых платьях собирают цветы и носят своим мужьям, занимающимся земледелием, обеды, а иногда берут с собой и маленьких детишек. Провинция Англии – это была ее мечта; маленький клочок земли в маленькой, светлой стране, разве много она хотела? Многого просила, раз за разом попадая в черную бездну тоннелей и коридоров? Очередная война. Глупая до невозможности, но, дьявол ее побери, как всегда пронизанная клинком алчности. А что за мастер ей попался, не чета всем тем, кто призывал Сейбер до него. Но у него какие-то знакомые глаза, даже не так, — выражение глаз. Такой простодушный парень, добрый… будто из ее века, будто бы простой крестьянин, которого политика вовсе не интересует, а король – это бог. И сейчас она была для него именно Богом. Потому что, глядя на нее, он видел абсолютную несокрушаемость, гордый, четкий профиль истинного и справедливого правителя. Ее хрупкие руки твердо держали огромный, под стать ее духу, меч. Она была тем идеалом, до которого всегда хотелось дотянуться, но всегда что-то мешало: лень, например, или солнце, опалившее так неосторожно протянутые к нему руки. И этот парень тянул руки к солнцу, несмотря на боль, страдания и непонимание между ними, абсолютное и холодное непонимание. Но вот ледяная мечта начала сгибаться под напором жаркого чувства привязанности, благодарности. Он относился к ней совсем не как к воину, не как к королю. Он единственный видел в ней женщину, хрупкую женщину, которой просто не повезло в жизни. Не повезло с тем грузом, что она несла на плечах при жизни и продолжает волочь его за собой после смерти. Но Сейбер не хотела бросать эту ношу, потому что некому было ее подобрать после нее. Лед ее светлых надежд отступил, потеснился совсем чуть-чуть, но и этого хватило измученному в холодных оковах веками сердцу, которое теперь билось с удвоенной силой, наверстывая упущенное, нагоняя то время, когда оно боялось лишний раз шевельнуться, чтобы себя не изранить об острые, неровные хрустальные края. -Сейбер, — позвал ее как-то раз Эмия. -Да? – откликнулась она, отрываясь от такого важного занятия, как прием пищи. Вкус которой она уже и не чувствовала. Все ощущения остались там, в жизни. Ей было больно, когда ее ранили, но она не ощущала боли. Ей нравилось фруктовое мороженное, но она не чувствовала его вкуса. -Послушай, а… как оно там, в прошлом? – спросил он, готовясь слушать длинные и красивые рассказы о средневековой королевской жизни. -Хорошо, — спокойно ответила Сейбер. -Очень емкий ответ, — протянул он, выждав после ее ответа для верности несколько секунд, — А если поточнее? -Очень хорошо, — она прикрыла глаза от усталости. Хорошо бы сейчас поспать. Неловкая недоговоренность рождалась из скрытой симпатии, что топила льды отчужденности. Он хотел спросить ее о многом, но она всегда отмахивалась от любых его начинаний относительно ее прошлой жизни. Где пахло васильками, горным снегом и солнцем. Что есть война и что есть человек – об этом он всегда хотел с ней поговорить. Но что-то всегда мешало им, отвлекало. Он ведь знал, что не так уж много времени им отведено, чтобы быть друг с другом. И она это знала, но ничего не могла поделать. Силы были на исходе. Прошло не так много времени с тех пор, как началась эта война. Первая война, которую она молила тянуться как можно дольше, предавая мечту, оплакивающую теперь свое бесполезное существование. Она отступила, малодушно отступила, желая быть забытой. И Сейбер забыла ее, отпустила так легко, будто голубя из рук выпустила. И мечта улетела ввысь, сияя блеклой звездой в ночном небе, где изредка проплывало северное сияние, загораживая ее. Это было ошибкой. Война закончилась быстро, точно приятный сон, — пролетела так легко и незаметно. Словно шелк, коснувшийся кожи, а потом унесенный ветром. И одни только воспоминания остались. Она вновь умирала, страдая от ноющей боли в сердце, о боли столь сильной, что хотелось как можно скорее исчезнуть, раствориться в этой траве под высоким дубом. Дуб… похож на… нет, поздно уже вспоминать, где же она могла его видеть. Сердце рвалось на части, ведь теперь его ничто не сдерживало. И оно отыгрывалось на той, что разрешала так долго держать его в хрустальной клетке, где температура невыносимо холодная и очень скользко. Оно постепенно угасало, подкидывая воспоминания, встающие перед глазами. Образы друзей, образы врагов, других слуг, других мастеров. Образ Широ, которого она больше никогда не увидит. Все, что было и стало ей дорого. Все, что она любила. Никогда. Из закрытых глаз вытекла скупая слеза, впервые за всю ее жизнь. Кровь от ран расползалась повсеместно, сердце перестало биться. Дуб завял, трава засохла, солнечные лучи, переливающиеся золотом и проникающие в чащу леса, потухли. Небо почернело. И снова в непроницаемую, непроглядную бесконечность, но ее длинным тоннелям на поиски мечты о счастье. Которая вернулась к ней и вновь заморозила душу, пообещав никогда больше не отпускать ее. Как и сердце, что больше никогда не будет биться. Но теперь это была другая мечта о совершенно другом счастье.