Синяя тень от зеленого дерева

Под мягкими и нежными лучами солнца грелась природа, все живое, казалось, водило безмолвные хороводы, тихо переступая с одного места на другое. Небо дышало спокойствием, трава мерно покачивалась под легкими порывами только на сегодня ласкового ветра. И так тихо вокруг, будто птиц нет вовсе; ничто, кроме безголосой природы, не поет сейчас. И сердце не поет. Как давно оно не билось. Иногда он даже жалел об этом, жалел о прошлом, в котором он случайно убил его, так неосторожно ранив. Скамейка казалась старой, потрепанной веками лишь потому, что была не покрашена и пахла прелыми листьями из-за недавно прошедшего дождя. Солнце сделало все вокруг таким ярким, что смотреть больно. Весь город, нет, весь мир, что сжался для него сейчас до размеров этого тихого уголка, забытого Богом, окрасился в ярко-желтый. И от этого цвета отчего-то болит где-то в груди. Но это не сердце сейчас так отчаянно замирает, стоит лишь услышать где-то вдалеке голоса людей, вовсе нет. Оно умерло, а мертвые, как известно, не возвращаются. Англия встал со скамьи, на которой, в некоторых местах, да сих пор не высохли маленькие лужицы, порожденные «грибным» дождиком, и пошел к выходу их старого городского парка, рядом с которым, по иронии судьбы, располагалось кладбище. Улицы тоже окрасились в оранжевый цвет, спелый, сочный, какой-то слишком радостный, чтобы быть правдой. Словно сон, откуда не хотелось выходить, потому что ворота реальности были увиты мертвым плющом, засохшими листьями дубов и рябины. Каменная арка, от которой где-то отколоты черные мраморные куски – быть может, они исчезли от старости, что гонялась за ними по пятам. А может, отколотые части этого сооружения были их жизнями? И дорога к этим вратам тоже была каменная. Вокруг нее существовала, не жила даже, понурая трава, едва сохранившая отголоски зеленого цвета. Артур переступил через линию, отделявшую мир живых от мира мертвых; он зашел на кладбище. Он практически ничего не видел, не хотел видеть. Он шел с опущенной головой, и перед его глазами мелькали, синтезируясь позже в серую массу, лишь камни дорог, летающая в воздухе пыль, что хорошо виднелась под лучами солнца, ставшими здесь блеклыми, и такие же цветы, словно покрытые слоем серого песка. Тут, на этом месте, где ходили сотни мертвых душ, что не могли преодолеть ограды собственных могил, все было безликим, одинаковым. И даже хризантемы с розами ничуть не разнились – цветы. Верхушки деревьев слегка покачивались на ветру, перемещая тени своих крон с одного места на другое, пытаясь защитить близлежащую землю от настырных солнечных лучей. Их тщетные попытки не могли увенчаться успехом, — тщетные ведь. Но они пытались, пытались сделать хоть что-то для того, что им дорого, что они не хотят потерять. Ведь от земли зависят их жизни. Зависят. Интересно, как много на свете их, зависимых? Сотни тысяч? Нет, наверное, больше. Но ведь зависимость – это не так плохо. И он зависит. Англия остановился у какой-то могилы, огороженной ржавым от частых дождей, металлическим забором. Странно, но он почуял вдруг запах корицы, лета, чего-то столь радостного, что в груди сжалось что-то снова. Этот человек прожил лишь год. Всего год. Людям и так выделен небольшой срок, так еще и кто-то из них, этих людей, смеет отнимать драгоценные жизни своих сородичей. Как жаль, что фото разглядеть нельзя, равно как и имя. Никто уже давно не посещал эту могилу. Людская память такая несовершенная, всегда мгновенная, даже если долговременная. Парадокс, ошибка, которую высшие силы не заметили когда-то. Зачем они выпустили на землю этих несовершенных, но гордых существ, которые, вместе с ходом времени, устают, но упорно стараются бежать вперед, к неизведанному. Он посмотрел на дуб, что рос совсем рядом с этой обителью для очередной души, не успевшей еще испортиться. Старое, могучее дерево, отталкивающее своим величием. И хочется с ним поравняться, но этому никогда не случиться. Величие, оно одно, его не может быть много. Это гордое создание, что дастся в руки лишь одному, и лишь раз, а другим будет раздавать иллюзии собственного превосходства. Лишь одному. И лишь до тех пор, пока его владыка не умрет. Тогда величие, без сожалений и отголосков привязанности, покинет остывшее тело, которому теперь ничего не нужно; лишь покой в сырой земле. Ветки такие длинные, топорщащиеся во все стороны, пугающие и притягивающие взгляд. Прямо как он. Из-за поворота кладбищенской тропинки, в желтых, пыльных солнечных лучах, пропахших гарью и сухостью, выходит Америка, мягко улыбаясь. И Англия видит, как от зеленого дерева расползается по черствой земле синяя тень. Холодная тень.