Память

За свою жизнь Кирихаре Мисаки доводилось порой совершать сомнительные поступки, и она это признавала. Но она и подумать не могла, что станет покупать сигареты восьмилетнему ребенку. В семь утра, возвращаясь с места преступления, где застряла с полуночи, она завернула в магазинчик на углу. Конечно, обычно Мисаки бы ни за что сюда не зашла; она предпочитала приличные кафе или круглосуточные супермаркеты, а уж никак не забегаловки вроде этой — с облупившейся краской и решётками на окнах. Парковка возле этого магазинчика заросла травой, а на тротуаре асфальт был неразличим под пятнами жвачки; неоновая реклама в окне навязчиво напоминала, что здесь открыто и можно купить алкоголь и сигареты, а сонный продавец за прилавком явно хотел оказаться где-то в другом месте. В магазине был только один покупатель, и Мисаки не обращала на него внимания, пока не услышала, как продавец произнёс: — Извини, малыш, но сигареты я тебе не продам. Пока тебе нету восемнадцати — даже и не думай. Она обернулась и решила, что продавец однозначно прав: светловолосый мальчик у прилавка был ростом только чуть выше этого самого прилавка. — Это для моего отца, — ответил он ровным тоном, на безупречном японском с лёгким акцентом. Мисаки замерла, вспомнив, где она слышала этот голос раньше. Словно в другой жизни. "Вы слышали, что сказал мальчик". В её голове эхом зазвучал другой голос — из того времени, когда она впервые услышала этого ребенка. — Скажи ему, пусть купит себе сам. Это противозаконно, — голос продавца нарушил её мысли. Июль уже развернулся, собираясь уйти. Мисаки подошла к прилавку и сказала, стараясь не смотреть в глаза: — Пачку сигарет. Она заплатила (восемь долларов за верный способ самоубийства, но...) и выскочила из магазина, забыв, что хотела кофе. Июль сидел снаружи, безэмоциональный, как всегда. — Здравствуйте, — выговорил он, прижав руку к поцарапанному стеклу с неоновой рекламой и глядя куда-то мимо неё. — Вот, — Мисаки сунула ему сигареты. Его пальцы сжали пачку; он посмотрел вниз, отодвинувшись от стекла — а потом вверх, на неё. — Спасибо. Он встал и зашагал прочь; Мисаки поймала его за плечо: — Постой, ты куда? Я могу тебя подвезти, — предложила она. Июль короткими репликами указывал направление, прижав руку к окну машины. Как GPS-навигатор, подумала Мисаки — и выругала саму себя за то, что приравняла его к вещи. Там, куда они приехали, никого не было; у Мисаки перехватило дыхание, когда она поняла, что это за место. Июль выбрался из машины, как только она припарковалась, и маленькими шажками подошел к кромке тротуара. Аккуратно положил сигареты около бордюра. Одобрительно кивнул и вроде бы развернулся, собираясь уходить — но вместо этого присел рядом. Мисаки тоже вышла — глаза защипало — и склонилась над брусчаткой. В небе неторопливо поднималось солнце. Она сморгнула слезы и обняла Июля, который продолжал смотреть на небо. — Так я и думала, что ты здесь, — прозвучал еще один голос из другой жизни; Апрель поставила банку пива рядом с сигаретами. — Привет, Мисаки. — Апрель, — кивнула она. Наверняка было видно, что она плакала, но это ее не волновало. — Как дела, чем занимаешься? — поинтересовалась Апрель. Мисаки никогда еще не видела, чтобы контракторы вели светскую беседу — но она никогда еще не плакала по одному из них и никогда не видела куклу, предающуюся горю. Похоже, здесь многое случается впервые. — Похищаю детей, — ответила она и добавила, наткнувшись на недоуменный взгляд Апрель: — Шучу, шучу. Слова слетели с ее губ прежде, чем она их осознала. Они обе замолчали и стояли так несколько секунд, отдавая дань тому, где они находились. — Ноябрь 11, — протянула британка, наконец нарушив тишину; Мисаки кивнула. — Знаешь, ведь у него есть могила — там, в Англии. Просто Июлю хочется приходить еще и сюда, когда нас заносит в Японию, — сама Апрель, очевидно, тоже навещала это место (судя по банке пива и тому, что она знала, куда идти), но об этом она предпочла не упоминать. — Заходи как-нибудь, если вдруг там окажешься. У Апрель это прозвучало, будто приглашение заглянуть в гости к приятелю, а не на могилу человека, который погиб, пытаясь её спасти. Но так было даже лучше. Так можно было сделать вид, что она шутит. Ноябрь всегда был не прочь пошутить. — Может, и зайду. Рассветное солнце слепило глаза, отражаясь от стекол очков, и Мисаки опустила взгляд на брусчатку под ногами. — Пойдем, Июль, у нас еще есть дела, — Апрель продолжала говорить по-японски ради Мисаки, но та знала, что стоит им уйти, и они сразу же перейдут обратно на английский. — Да, — монотонно ответил мальчик и встал, повернув голову к Мисаки: — Спасибо. — Пожалуйста, — машинально отозвалась она. — Кстати, а для чего вы здесь? Он уже уходил, держа Апрель за руку, но тут остановился и посмотрел прямо на неё: — Собираемся убить президента. — Что?! — она пораженно вскинула руку к лицу. — Шучу, — Июль не улыбался, и его голос не изменился. Когда они ушли, Мисаки еще некоторое время стояла там, глядя на банку пива и пачку сигарет. В молчании.