Сожженные письма

— Тебя что-то тревожит. Она не отвечает, просто хмыкает. Если бы он мог, то сравнил бы ее с дикой кошкой: шипит, рычит, но не кусает. До времени. — Снова письмо? Она смотрит в сторону. Совсем рядом — море. Огромное, необъятное, сильное. Если бы он мог, то сравнил бы море с жизнью. — От нее? Нет ответа. Дзюри резкая, жестокая, непреклонная. Она не знает жалости на тренировках, но никогда не причиняет лишней боли. Если бы он мог, то сравнил бы ее душу с закрытым шкафчиком для вещей: по тому, как выглядит дверца, никогда не определишь, что внутри. — Я пойду. — Она встает со скамейки — их места. Они приходят сюда, чтобы тренироваться, потому что не могут заниматься этим постоянно в клубе фехтования; так нечестно. Их поединок никогда не будет окончен, а тренироваться хотят многие. И кто, как не они, может помочь новичкам? Они приходят сюда, чтобы молчать. Впрочем, ей не нужно ничего говорить: он читает ее, как открытую книгу. Никто, кроме него, не знает, насколько она ранима. Нет, не просто ранима — ранена. Каждый раз, получив очередное письмо, она будто теряет себя. И тогда никто не может ей помочь. — Дзюри. — Он, в отличие от нее, не спешит подниматься со скамейки. — Ты необычайно талантлива, Дзюри. Ты знаешь об этом? Она стоит рядом. Не уходит. — Остальные члены клуба фехтования и в подметки тебе не годятся. Ты знаешь об этом, но не гнушаешься помочь им. Тебя не волнуют поражения в учебных боях, ты зачастую позволяешь другим победить, чтобы они могли поверить в себя, раскрыть собственные способности. Ты — победитель. Оставайся такой. Вот теперь она глядит на него — холодные зеленые глаза, на дне которых затаилась грусть. Она считает, что ее существование лишено смысла, а как только начинает верить в обратное, приходит новое письмо. Он может представить содержание подобных писем: «Почему ты не отвечаешь?», «Ты меня игнорируешь?», «Ты убогий человек, думаешь только о том, как будешь выглядеть в глазах других», «Ты ничтожество, я больше никогда не буду иметь с тобой дело, я пойду туда, где меня ценят, и добьюсь всего сама, ты мне не нужна», «Почему ты не отвечаешь?! Ты не хочешь во всем разобраться?!», «Теперь я знаю, какая ты. В будущем попытаюсь держаться от таких людей подальше», «Ты меня игнорируешь?», «Ты даже не можешь запомнить мой обратный адрес? Ты ведь не такая глупая?», «Ну ты и сука», «Шалава», «Почему? Почему?! Почему?!!!». Он слишком хорошо понимает, почему она читает эти письма. Чувство вины, которое они пытаются в ней поселить, не оставляет ее, и тут ничто не поможет — ни личные достижения, ни значимость в глазах других. — Я не могу тебя победить, — говорит она, а потом снова садится рядом. Она смотрит на море, и он точно знает, о чем она думает: недостижимое. Ей никогда не пройтись по берегу, слишком нужна она в Академии Отори; все, что она может — это приходить сюда вместе с ним и глядеть издалека. — Ты не можешь победить себя. — Он прикрывает глаза. — Говоришь, как философ. — Она жестко усмехается. — Ты всегда хорошо держишься в поединках с теми, кто для тебя ничего не значит. — Это намек? — Насмешливый взгляд. Он кивает. Они оба прекрасно знают, что так, как в поединках с ним, Арисугава Дзюри не выкладывается никогда. Он не считает, будто что-то для нее значит. Просто она значит — для него, и в этом его сила. В этом сила той, которая пишет проклятые письма, потому что никак не может оставить Дзюри в покое; потому что без Дзюри на самом деле ничего не стоит. — Ты могла бы сжигать эти письма, — предлагает он. — Я так и поступаю. — Я имею в виду — не прочитывая. Мне не хотелось бы, чтобы твой клинок покрылся ржавчиной. — Твой не покроется никогда. — Усмешка на ее губах сменяется легкой улыбкой. — Я об этом позабочусь, капитан. — Ты могла бы не придавать им такого значения. — Он не обращает внимания на ее слова. — Она пишет не про тебя, а про себя. Она не может без тебя. А тебе лучше одной. Ты гораздо сильнее нее. Ты пыталась защитить ее, а она теперь тебя разрушает. — Меня не так-то просто разрушить. — Зеленые глаза сужаются: сегодня она говорит необычайно много. Правда, он начал первым. — Но и в чужой поддержке я не нуждаюсь. Теперь встает он. Она продолжает сидеть. — Предпочитаешь сама поддерживать других, а, Дзюри? — Море кажется близким, как никогда. Оно и правда очень близко; если спуститься вниз, как он поступал не раз и не два… — Хотя они — паразиты, сами ни на что не способные? Ты бежишь от своей собственной жизни. — Это мое право. — Дрогнувший голос. — Тогда почему, — он смотрит на нее сверху вниз, — ты продолжаешь приходить сюда? Ты ведь на самом деле хочешь этого. — Чего? — бросает она почти с презрением. — Свободы. Ответом ему становится сердитое фырканье. — Кто бы говорил о свободе… тебе в этой Академии не место, капитан. Он удивленно поднимает брови. — Не знаю, где ты увидел во мне талант, — она встает, но он выше, и ей все равно приходится приподнимать подбородок, чтобы заглянуть ему в глаза, — может, придумал сам. Я знаю, что хороша, но далеко не лучше всех. Среди членов клуба для меня найдутся достойные соперники, пусть я их уже и побеждала. Только ты по-настоящему ценишь то, что я делаю. И я знаю почему. Забудь об этом. Не повторяй моих ошибок, — резкое движение рукой, — с ней. Не вешай меня себе на шею. Я буду нести свою ношу сама, а тебе здесь не место. — Но на тебе, — перебивает он, — нет никакой ноши. Дзюри качает головой. — Ты слишком добр, чтобы видеть все. Ты не понимаешь и никогда не поймешь. Ты не знаешь, что я… она, — речь Дзюри становится прерывистой, — тоже не знает всего. Я бы хотела… разъять ее, Рука, — она не замечает, что назвала его по имени, — и заглянуть внутрь. Посмотреть, есть ли у нее сердце. Мне кажется, — она прижимает руку к собственной груди, — что у меня его нет. И болит… не оно, а пустота. Пустота тоже может болеть… Она замолкает, потому что он накрывает ее руку своей. — Где болит? Здесь? — Из тебя никудышный врач, — в ее голосе прорываются незнакомые нотки. — Я и не могу тебя исцелить, — он пожимает плечами, — ведь ты сильная и не нуждаешься в чужой поддержке. Ты не паразит. — Я тебе доверяю. Теперь она сама прижимает его руку к своей груди. Он закрывает глаза, чтобы открыть их снова. Ему кажется, будто море плещется у самых их ног, и приходят назад письма, не достигшие адресата… А потом она отталкивает его: — Лучше уходи. — Что будет, если я откажусь? — Ты не понимаешь, — Дзюри качает головой, — и никогда не поймешь. Я сама виновата, я взяла на себя больше, чем могла вынести, я ошиблась, но должна довести все до конца, я должна… — Мне не обязательно понимать, — перебивает он снова. — Меня не интересует твое прошлое. И ты никому ничего не должна. — Ты, — она повышает голос, — ты должен уйти! — Нет, — возражает он, — я тоже ничего не должен. — Тогда зачем? — спрашивает она почти беспомощно. — Ты со мной… почему? — Потому что я этого хочу. Она отступает на шаг. Кажется, она изумлена. Чем? — Потому что, — непринужденно добавляет он, — я люблю тебя. А потом море выходит из берегов. *** Дзюри сжигает письма. Они сгорают одно за другим, и в какой-то момент ей начинает казаться, что это и не письма вовсе, а воспоминания о прошлом. Те самые, которыми она себя столько мучила. — Ты скоро? — из прихожей ее зовет Рука. Все правильно. Сегодня они уезжают из Академии, да и вообще из страны. Он принял приглашение на международный турнир по фехтованию, от которого поначалу собирался отказаться. Дзюри согласилась поехать с ним в качестве сопровождающей. Она знает, что больше не вернется в Академию. — Иду. — В дверях Дзюри останавливается, чтобы окинуть комнату взглядом. Разбитый медальон на столе, еще горячий пепел в камине… Отвернувшись, Дзюри переступает порог. Ни к чему заставлять Руку ждать.