Сновеллы

Первое чувство, большое и глобальное всегда происходит только в твоей голове, как и любое чувство в принципе. Но когда твои глаза закрыты, а мозг дрожит от напряжения, хоть и должен быть спокоен, нет ничего реальнее какой-то странной проекции под обратной стороной век. Первая любовь случается всегда во сне. Ты спрятан под одеялом, зажат в комнате, но на самом деле, только будучи спящим ты не ощущаешь каких либо рамок, границ, чего-то, что в реальности незаметно, но постоянно сдавливает и сжимает тебя. Во сне ты тот, кто ты есть, и ты ныряешь то чувство, которое тебе необходимо. Наше сознание самый лучший учитель, самый верный друг и самый опасный враг. Моя первая любовь не была связана с каким-то конкретным персонажем, она не была привязана к кому-то, но ощущалась так остро, так действительно, что мне кажется, будто вся моя жизнь сведется к гонке именно за этой эмоцией. Конструкция напоминала огромный домик из кубиков лего, только более изворотливый, лабиринтный и мягкий. Детская площадка, в которую можно спрятать надоедливых детишек, пока ты ходишь за покупками. На мягком матраце, который заменял пол в этом помещении, на красной ткани было ржавое, но еще липкое и теплое пятно. Ступая ногой, невольно подскальзываешься на нем и хватаешься рукой за мягкую балку. Человек, который оставил этот размыв крови, улыбается виновато, но безудержно счастливо, показывая отсутствия верхних зубов. Таймер дошел до нуля минуту тому назад, теперь же несменяемые восемь минут продолжают гореть. Вне конструкции стоит очередь тех, кто предвкушают новый аттракцион, а те кто его испытал стоят с видом отслуживших вояк. Обезумевшие, отчаянные и невероятно сильные. Их видно сразу, не только из-за обилия кровоподтеков, синяков или ссадин, а из-за горящих, будто подожженных чем-то глаз. Приятно знать, что эти глаза поджигаю именно я. Я и еще несколько человек смотрят черно-белые записи этих самых сражений. Мы перематываем на последний десять секунд и внимательно следим за нескладными фигурами подростков. В их движениях нет ни техники, ни логики, бьют наугад, лишь бы ударить, хоть как-нибудь. Когда маленькие щенки грызутся друг с другом, это признак здоровья. Мы, подростки, не так далеко ушли от этих щенков. Самый важный - это последний удар. В самую последнюю секунду восьмой минуты, все что было до этого - не имеет значения. Тебе могли сломать руку, но если ты этой сломанной рукой хотя бы ущипнул противника в последний миг- ты победитель. Неважно насколько силен удар, важно, что он был и он был последним. Объявив победителей, мы наблюдаем за всеобщей радостью. Тогда, в начале, проигравшие никогда не огорчались, потому что выходя из арены невозможно ощутить ничего другого, кроме как всепоглощающей радости. Это уже потом, когда моя невольно созданная идея растеклась как нефтянное пятно, они стали придумывать правила, сложности, уничтожая саму суть игры. Появились альянсы и команды, стала вырабатываться стратегия, и хотя меня считали вождем, никакой власти я над ними уже не имела, хотя продолжала нести ответственность. На выходе из конструкции меня встречают разгневанные матери. Они выступают против насилия, но вечно проявляют его на мне. Ведь их дети любят меня, и возможно, матери просто ревнуют, возможно, мои антигуманные игрища просто предлог. Семьи не могут не заметить, что сломанное под чужими ударами тело получает нечто большое: стержень, философию, силу и волю. Я знаю, родители просто напуганы, взрослые слишком вжились в реальность, чтобы научиться играть с ней, чтобы понять, что она гибка и податлива, как и человеческая натура. Я показала им то, что за восемь минут можно изменить человека до неузнаваемости, но взрослые продолжают бояться, а страх зачастую вытекает в ненависть. Я ничего чувствую по отношению к ним. Спокойно брожу по пустому городу, где вечно стоит кроваво-красный закат и темно-синяя полоса сумерек. Прихожу даже на какие-то передачи, где обо мне говорят с нестерпимой жесткостью и с нечеловеческой жестокостью. Но стоит зайти в интернет, ввести короткое слово "полковник", так там появляются бесчетные видео со мной. Я лишь выдумала эти гладиаторские бои и никогда не принимала в них участия, но дети продолжают считать меня героем. Они любят меня, по настоящему любят. Набережная, светло-голубая, с сером отливом неба, утопает в молчании. Мне устраивают бойкот здесь, а на площадке, на той детской площадке, мои имя всегда истошно вопят. Брожу одна по колючим камням холодного пляжа, лениво слушаю монолог в телефонной трубке. На том конце провода близкий мне человек, который всегда беспокоится обо мне. Мы во многом соглашаемся, но соглашаемся в разной степени - в этом наша проблема. Она позвонила только тогда, когда игра полностью вышла из моих рук и стала действительно неуправляемой стихией. - Пойми, Сончи, - и это единственное, что я запомнила из ее взволнованной речи, - это сказка не о красавице и чудовище. Это сказка о Красавице - Чудовище. Сон покрыт плесенью времени, потерял четкие границы, сюжет, какую-то операторскую работу. Я помню цвета, звуки и эту единственную фразу. Я помню чувство настоящей любви, которое адресовано конкретно мне. Были и другие проекции, где меня любили по-здоровому, по-правильному, где не было бестелесных тел, а реальные люди или любимые мне персонажи, но ничего подобного я больше не ощущала.