А что, если?

      Для каждого в этом мире горит его свеча: то ровным пламенем, то колеблется от ветра, то потрескивает, то меркнет, то разгорается с новой силой. Бывает так, что пламя судьбы одного человека живет только благодаря огню другого. Вместе они питают друг друга, поддерживают, а если все же одна свеча угасает – другая помогает ей вновь обрести жизнь. И тогда снова два пламени кружатся в причудливом танце судеб. И тогда кажется, что все в этом мире вечно, ничто больше не погасит огонь их жизней. И тогда наступает гармония.       Не удивляйтесь: огонь живет своей жизнью и не терпит прикосновений к самому сокровенному – фитилю. Вы можете греться около него, использовать его свет, превращать сырое в готовое, но дотронуться никогда не сможете. На то он и стихия – яростная, страстная, безрассудная, дерзкая, манящая. Немало бабочек слеталось к жестокому огню, желая тепла, счастья и любви. Но, говорят, он не может любить – в этом его природа разрушения. Пламя только играет с бедным насекомым, маня его к себе ближе, ближе, ближе… пока не сжигает дотла.       Свеча Вронского погасла. Прекратила свое существование в тот день, когда Анна бросилась под поезд. В целом, это случилось раньше: мотылек загорелся еще на балу, когда увидел яркий (несмотря на темные одеяния) огонь сердца чужой жены. Анна стала его жизнью, его навязчивой идеей, его стимулом. Как же он был неправ, когда поймал мяч кокетства этой женщины на вокзале. Вместе с этим Анна Каренина зажгла его крылья, заставляя гореть ровным пламенем до тех пор, пока она рядом. Капая на них липкий воск, Анна создала себе новую свечу; такую, чтобы помогала ей самой жить. Но вышло так, что именно она давала смысл жизни Вронскому, а не наоборот. Возможно, поэтому стала несчастна?       Алексей не знал, какой сейчас день. Казалось, что все календари вокруг врут, все письма – лишь пустые листы бумаги, все газеты – без текста, без логики, бессмысленные. Он уже седьмой раз перечитывал строки о событиях в Архангельске, надеясь отвлечься, но мысли медленно, словно тягучий воск, возвращались к его дочери, матери и Анне. Сначала Алексей пробовал застрелиться уже во второй раз: рука дрожала, и офицер не мог нажать на спусковой курок. «Слабак», - корил себя он, но тут же одергивал, - «Нет, я смею нарушить честь офицера и законы Божьи».       Дни в Сербии тянулись нарочито медленно, бессонница не покидала с того самого рокового дня – Ее смерти. Когда Алексей, наконец, мог заснуть, ему во снах являлась Анна: улыбалась, манила пальцем, смеялась; или смотрела долгим пронзительным взглядом; или стояла в Их доме, перекладывая разные фотокарточки; или самое страшное – прыгала с перрона на железные рельсы, и ее сбивал поезд. Последний сон снился чаще всего, словно наказывая молодого мужчину за его невнимание к любимой, за все их ссоры, за то, что он разрушил ее семью. Вронский знал, что Анна тогда умоляла его вернуться в Россию только лишь для того, чтобы увидеть сына, что в душе женщина жалела о своем уходе из семьи, что не была полностью с ним, с Вронским, счастлива. А он не мог себе позволить говорить о ее бывшей семье, не мог утешить в минуты отчаяния и боли. Не столько из-за гордости, сколько из-за собственных страхов. Ему казалось, что если прошлое не будет затронуто, то Анна перестанет вспоминать, скучать – забудет. И тогда не придется сбегать от самого себя на ипподром, загоняя до смерти лошадей, не придется очередной кобыле галопом скакать по полю, выбиваясь из сил. И Вронский успокаивался только тогда, когда очередное животное падало наземь без сил, а он, вслед за ним, падал на колени и молил Господа о милости. «Когда мне плохо – я сделаю так, чтобы остальным было еще хуже». И эти «остальные» были обычно лошади. Чего стоит только поломанный хребет Фру-Фру. Все думали, что это совпадение, досадная ошибка наездника, и только лишь Алексей, который после «пинал» несчастное животное, знал, что такая судьба была ей уготовлена.       Алексей Вронский добровольцем воевал с турками уже год. И каждый раз добровольно шел во все сражения, даже серьезно больным «лез на рожон», зарабатывая себе увечья один за другим. Иногда его травмы были несовместимы с жизнью, но каждый раз неведомая сила, буквально, «вытаскивала его с того света». И он готов был взвыть волком от досады, что все обходится: он до сих пор не присоединился к своей Анне, чтобы просто попросить прощения. Наверное, это была месть за его деяния – очередная, подлая, которая еще больше отравляла трудную жизнь офицера.       Вронский молился за упокой ее души каждый день, каждый час, он просыпался и засыпал (если получалось заснуть) с ее именем на устах. И Анна была везде: его животворящий огонь, со смертью которого погиб он сам – умер, а осталась лишь телесная оболочка.       Ему сочувствовали все сослуживцы. Некоторые, проходя мимо, хлопали по плечу; одни – пытались говорить с ним, другие – ободрить. Но ему это все было не нужно. Шло время, и Алексей все больше и больше замыкался в себе, не видя ничего и никого. И только молил о скорейшей смерти.       А смерть не приходила. Возможно, она тоже, как и все – издевалась. А что, если сама Анна стояла у нее за спиной и шептала надрывно: «Только не Лешу, только не Лёшеньку». А что, если однажды душа Карениной не уследила, и пушечное ядро, как бы случайно, попало именно во Вронского, и боль физическая, наконец, вытеснила всю душевную. А что, если он, спустя год мучений, обрел вечную свободу и вечную любовь на Небесах. А что, если…