Страх забвения

      Прошло пару дней с момента его возвращения. Дела постепенно вернулись в привычную колею, даже радостные визги Виктории сошли практически на нет. Алукард вместе с Серас и небольшой командой наемников, которых удалось найти после мясорубки (иначе эту войну не назвать) тридцатилетней давности, зачищали город, который все еще кишил упырями и вампирами.       После той ночи Интегру он видел крайне редко, слишком уж больно была смотреть на то, как она угасает. Будь он рядом все эти годы, наверное, успел бы привыкнуть к черной повязке, скрывающей пустую глазницу, и мелким морщинкам, исчертившим ее лицо. Но нет, в его памяти жила молодая, полная сил для борьбы хозяйка. Время, конечно, сжалилось над ней - для полувека она выглядела очень даже неплохо: кожа всего-навсего стала менее смуглой, а в платиновых волосах седину было заметить почти невозможно. Но вот над ее взглядом и характером время потрудилось на славу. Глаза больше не пылали праведным гневом, когда ей выпадала возможность услышать колкость в свою сторону, во взгляде читалась вселенская усталость и безразличие ко всему, даже ее усмешка, которая обычно трогала лишь уголки тонких и четко очерченных губ, стала совсем другой. Возможно это был тот самый отпечаток мудрости, о котором так любят говорить люди. Но Алукард знал одно: он ненавидит эту вымученность хозяйки, ему так и хочется взять ее за плечи и трясти, трясти, пока она не скинет с себя этот саван.       Вернувшись с очередной зачистки, он ощутил отвратительный запах нашатыря и еще каких-то таблеток. Между бровей вампира залегла складка. Он прекрасно знал, что в доме не осталось сегодня никого, кроме Интегры. В ее кабинете носферату оказался в считанные секунды, но хозяйку там не застал, а полный бардак на столе и документы, валяющиеся на полу, заставили его волноваться еще сильнее. Она жива, это он прекрасно знал, но явно чувствовал, что власть ее ослабла. Леди Интегру он нашел в ее спальне, бездвижно лежащей на кровати. Как оказалось, у нее был сердечный приступ.       На следующий день кроме бумаг на столе сэра Хеллсинг возвышалась стопка колодок таблеток, прописанных врачами. За тем, что бы она их пила, строго следила Виктория, как, впрочем, и затем, чтобы глава протестантских рыцарей не пила ни чай, ни кофе. Но даже это не помогло продержаться женщине на ногах до конца дня, уже к полудню сердце напомнило о себе не самым гуманным методом, и ей пришлось лечь в постель. Так продолжалось довольно долго, но вампир чувствовал, как стремительно слабеет хозяйка. Он прекрасно понимал, что однажды утром у нее не хватит сил встать с постели, как всегда, сменить шелковую ленту на черную повязку и полной сил приняться за работу.       Алукард делал все возможное, чтобы удержать хозяйку на этом свете. Всю неделю до того, как она слегла, он ее уговаривал стать немертвой. Да это было абсолютно эгоистично с его стороны, ведь он люто ненавидел свою вечность и знал, что нет в ней ничего хорошего. Но так же прекрасно он осознавал, что без хозяйки, именно без Интегры, влачить свое существование станет гораздо скучнее и тяжелее. Она не поддалась, плюнула ему прямо в лицо, что он опоздал, и теперь ее единственное желание - умереть спокойно.       После того дня он больше не заходил в ее кабинет, узнавая о самочувствии хозяйки от Виктории, которая изредка появлялась в своей комнате, чтобы поспать пару часов. От нее он узнал, что сэр Хеллсинг переведена на строгий постельный режим и абсолютно истощена, а по прогнозам врачей жить ей осталось максимум дня три - болезнь слишком быстро прогрессировала. Только теперь он решился подняться к ней, не собираясь уговаривать, а собираясь попрощаться.       Интегра Хеллсинг лежала у себя в спальне к окружении множества приборов, которые удерживали ее среди живых. За это время она изрядно похудела, голова женщины постоянно болела от отсутствия привычного запаха сигарет, платина волос потускнела, кожа приобрела болезненно серый оттенок, глаз близоруко сощурен в попытке смотреть в потолок (Виктория забрала даже очки!), а слух катастрофически притуплен - присутствие своего слуги она заметила лишь тогда, когда тот довольно громко поставил стул подле ее кровати, хотя вошел через двери, как обычный смертный. - Алукард...- голос был тихим и охрипшим, губы двигались с трудом. - Да, моя хозяйка, моя последняя хозяйка... - Сколько мне еще осталось? Только не надо меня утешать, - в голосе проскользнула привычная сталь, заставившая вампира слабо улыбнуться. - Врачи говорят, что меньше трех дней... Но я чувствую, что это произойдет еще раньше... Возможно, даже сегодня ночью. Женщина вздрогнула. Похоже она надеялась, что протянет хотя бы пару недель. - Ты умирал множество раз... Каково это?- ее голос бы ровным, в нем не было страха, а лишь интерес перед неизвестным, которое могло приоткрыться сейчас перед ней. - Неприятно... Никаких тоннелей и света, только давящая темнота... Что дальше, я не знаю, никогда не задерживался там... - Как же надоели эти чертовы приборы! - она кинула ненавидящий взгляд на груду техники, с которой ее связывали электроды. - Вероятно, без этого дурноголосого хлама вы бы давно узнали, какова смерть... Алукард оторвал взгляд от рук хозяйки, на которые смотрел все это время, и посмотрел в лицо. Ее глаза слипались от усталости. Даже такая короткая беседа смогла вымотать ее. - Отдыхай, хозяйка... - он уже собирался встать с кресла, но исхудавшая рука легла на его колено. - Останься... Ты ведь сам сказал, что это может произойти в любую секунду... Разбуди меня, если я начну уходить во сне... Хочу видеть свою смерть, - ответила она на молчаливый вопрос слуги.       Он остался, хотя этого ему хотелось меньше всего. Множество раз вампир оставался в этой комнате, чтобы хранить покой хозяйки и любоваться ею (разумеется тогда на это не было позволения), ну а сейчас, когда она сама попросила его об этом, Алукард был совсем не рад. Перед собой он видел пожилую женщину, которую сломила болезнь, выпила все ее душевные и физические силы. На нее было невозможно смотреть. Казалось бы, прошло только тридцать лет, вампир их даже не заметил, а она... Она сейчас словно старая потрепанная кукла, отжившая свой век.