***
Стоящая рядом Молли Уизли едва сдерживает слезы, как и многие пришедшие сюда именно в этот день и именно в это время, чтобы слушать лишенную жизни и каких-либо эмоций речь о событиях годичной давности. Она сдерживает соленые жгучие капли, что готовы вот-вот выкатиться из глаз и начать свой стремительный бег вниз, выжигая на своем пути блестящие дорожки; сдерживает изо всех сил, так, что от напряжения склера покрывается тонкими и расплывающимися почти в сплошное полотно карминовыми нитями. Странно, что Министерство этого не видит: ни потерянных лиц, ни красных от полопавшихся сосудов глаз, ни бледных высохших пальцев, вечно с нервозностью что-то теребящих. Зато оно замечает, сколько разрушенных во время войны построек было восстановлено и насколько изменилось общество в целом. Конечно это, может, и хорошо, что контуженные, не успевшие еще прийти в себя люди не устраивают погромов, но достаточно лишь взглянуть на слишком высохшие и покинутые жизнью лица, чтобы понять – каждый из них просто занят своими мыслями. Отстаньте. Уйдите. Дайте немного пространства и одиночества. Они стараются не смотреть слишком часто на небо, перебирая в уме даты погибших, не отбивать хаотичный ритм ногтями по деревянному столу или же носом ботинка по ножке стула. И ни в коем чертовом случае не говорить о смерти. Понимаешь, Молли? Не надо, нельзя. Только не надо, черт возьми, о смерти. Иначе мне вновь придется тебе говорить, что немного стрессовые состояния – это не конец света. А что тогда конец света? Пожалуй, то равнодушие, что написано на лице каждого министерского чиновника. И тогда ты, тихо всхлипнув, улыбнешься, натянуто, неестественно и вымученно, и захочешь сказать что-то успокаивающее и себе, и мне, и всем. С твоих припухших от постоянного покусывания губ почти сорвется «Ну нормально же все», а потом ты вспомнишь, что все плохо на самом-то деле, благоразумно замолчишь и продолжишь слушать безжизненные пародии на голоса. И когда ты так делаешь, мне кажется, что все совсем плохо. А впрочем… Это ведь была война.***
Тихий, едва уловимый скрип маленьких колес и старик-ветер, что тихо ворчал, скрежетал и, кажется, поучал молодой и яркий шум почти новорожденной листвы, утягивали женщину в глубины ее собственного внутреннего мира. Боковым зрением Тонкс видит идущего рядом и звонко смеющегося Теда, но поднять глаза и взглянуть на больную игру воображения не решается; она почти слышит лепет Нимфадоры, доносящийся из коляски, но лишь стискивает зубы, жмурится и горячо шепчет привычное «Уйдите, оставьте, не надо». Но голос волшебницы неуверенный, слабый, похожий на писк загнанной в угол маленькой мышки. Совершенно безвольный, он, конечно, не способен отогнать воспоминания или уже зрительные и слуховые галлюцинации. Андромеда не была уверена ни в чем. Может, это реальность? Может, вся эта война, смерти, множество поломанных, окровавленных и очень мертвых тел, которые настолько тогда вбились в память, что Тонкс пришлось выбросить все красные вещи в доме, чтобы не мучиться от периодически накатывающих миражных приступов подсознательной агонии, были лишь чьей-то выдумкой? Злая шутка? Иллюзия? Сон? Решительно тряхнув головой, женщина отгоняет странные, будто чужие мысли, что стекают вязкой массой, никак не желая просто исчезнуть. — Тетенька, вы же и задавить кого-нибудь можете, — именно этот тоненький, полный нерешительности и робости детский голосок буквально силой выдергивает Андромеду из мира пустых надежд. Она встречается взглядом с маленьким большеголовым существом, потерянно стоящим прямо посреди дорожки. Женщина не сразу соображает, что эта девочка не является продолжением ее галлюцинаций. Они смотрят друг на друга, и Тонкс видит в непропорционально огромных серых глазах именно то, что видит слишком часто в отражении – потерянность и невыразимую жалость ко всему на свете. Ребенок сквозь мутную и непрозрачную темную радужку может разглядеть такую же, как и она сама, маленькую худенькую девочку со страхом, неуверенностью в глазах и чересчур задумчивым лицом. — Лиза! – восклицает кто-то с не очень приятным голосом, но так громко, что и Андромеда, и девочка испуганно вздрагивают. – Дорогая, я же говорил, что нельзя так далеко уходить. Маленькая Лиза виновато опускает взгляд своих огромных глаз, а Тонкс решается лишь мельком взглянуть на громкоголосого мужчину, но секунду спустя думает, что лучше было сразу уйти, как только она услышала его голос. Обычный мужчина примерно ее возраста, самой обычной внешности, какая в толпе не бросится в глаза, разве что довольно неопрятно выглядевший, но отталкивало от него даже не это. — Ох, надо же, какая встреча! – широко улыбается незнакомец, чем вводит Андромеду в окончательный ступор. – Я искал вас, Андромеда Тонкс. Бежать. Хотелось бежать. Схватить палочку, оглушить незнакомца, взять маленького Теда из коляски и бежать как можно дальше от ужасной улыбки и прищуренных мутных серых глаз, так непохожих на ясные, почти прозрачные, глаза маленькой Лизы. И Лизу тоже забрать. Отчего-то кажется, что она в опасности рядом с этим человеком. Было уже даже не столь интересно, кто это такой, откуда ее знает и почему искал. — Не припомню моего знакомства с вами, — холодно произносит Тонкс, взяв себя в руки и решительно посмотрев в нездоровое желтоватое лицо, выражение которого значительно изменилось после ее слов. В этот момент женщине начинает казаться, что она должна была его где-то видеть, вот именно с таким изменившимся лицом, все еще прищуренными глазами, но без ужасной, вселяющей страх улыбки. — Эс, ты ее пугаешь, — все так же тихо, но теперь еще и будто немного обиженно произносит Лиза, дергая мужчину за рукав. Незнакомец улыбается девочке, а Андромеда, устав от ожидания, резко спрашивает: — Вы меня искали. Зачем? Вы Пожиратель? Мужчина смеется, но переведя взгляд на спящего в коляске Теда, берет себя в руки и с той же страшной улыбкой отвечает: — А вы разве не знаете, что на свободе не осталось Пожирателей? — Это все байки Министерства, — холодно бросает Андромеда, уже не чувствуя страха перед странным человеком и не замечая, что тот ее внимательно рассматривает. – Точное число Его последователей ведь так и не было установлено, и, естественно, наказаны не все. Улыбка сползла с лица незнакомца, уступив место уже неприкрытому интересу. Все именно так. Этого же он и ожидал от Блэк. — Я задам вопрос снова, — металлический голос женщины словно надавил на плечи незнакомца, — Зачем вы меня искали? Мужчина молчал, ощущая, что вся тяжесть ее голоса до сих пор приплющивает его к земле, явно стремясь размазать. Фыркнув, Андромеда развернула коляску и направилась в противоположную от странной компании сторону, всеми силами подавляя дрожь, все еще заполнявшую каждую клеточку ее тела и лишь усиливающуюся вместе с четкой картинкой той страшной улыбки, стоящей в памяти. Чего бояться в этой вполне обычной улыбке? Она не знала. Но кровь стыла в жилах, стоило Тонкс подумать о незнакомом мужчине. — Почему? – с запозданием произнес незнакомец не своим голосом. – Потому что вы тоже понимаете, как неуместно светящее сейчас солнце в этом романе. На этих словах Андромеда застыла, не в силах больше двигаться. Теперь уже размазать пытались ее. Виртуозно так, обычным голосом и даже без той жуткой улыбочки. Всего лишь парой слов. — Зачем солнце, если у главного героя все плохо? — размышлял мужчина, словно обращаясь при этом к пустоте. – У главного героя же все плохо, верно? Хреновый тогда психолог из автора этого романа. Они все поняли. Незнакомец понял, что неприступную Блэк все же можно чем-то задеть, маленькая Лиза поняла, что ничего не поняла из разговора этих двоих, а Андромеда поняла, что сдвинуться с этого места она уже вряд ли сможет.***
Вспышка. Пронзительный крик. Еще вспышка. Андромеда бросает мимолетный взгляд на Лизу, безмятежно болтающую маленькими тонкими ножками и мурлыкающую какую-то незамысловатую песенку. Три месяца, проведенные с ними, все равно оказались слишком малым сроком для того, чтобы привыкнуть к причудам Эса и безмятежному нездоровому спокойствию Лизы. Психопат, сломавший ребенку всю психику. А девочка смотрит на дверь невидящим взглядом, продолжая машинально болтать ножками, такая маленькая, а серьезности и решительности во взгляде больше, чем у Андромеды, которая то и дело переводит испуганный взгляд с закрытой двери на Лизу. Лицо малышки озаряет счастливая улыбка, когда дверь резко распахивается, громко вписавшись в стену и едва не слетев с петель. — Эс вернулся! – радостно восклицает девочка, а Андромеда с ужасом наблюдает за качающейся веткой, на которой восседает ребенок. — Слазь оттуда, — грубо бросает мужчина. Вот это тот самый случай, когда боишься не его улыбки, а металлического голоса. Лиза послушно слезает с дерева и бредет за мужчиной, низко опустив свою непропорционально большую голову. — Не они, — фыркает Эс, вытирая грязным рукавом старой протертой мантии кровь с левой части лица. — Но тогда зачем? – Андромеда хмурит брови, а голос ее приобретает тот ледяной оттенок, присущий скорее Эсу. — Зачем?! – со злостью восклицает мужчина так громко, что Лиза вздрагивает. Андромеда даже не моргает. Как бы то ни было, к переменам настроения на самом деле очень быстро привыкаешь. – Больше трех месяцев ты с нами, а так ничего и не поняла, а, Андромеда? Их нужно истребить. Всех. Ты же выбрала это сама, так ведь? Так. Помочь им захотела, сестра милосердия. Да ничегошеньки подобного, Блэк, не оправдывай себя так ничтожно. Вы-го-да. Всегда важна выгода, никто ничего не делает просто так. Действовать лишь в своих интересах, это высшая ценность. Так ты решила после войны. А что в результате, а, Тонкс? Надеешься, что очередной убитый Эсом окажется если не убийцей твоей семьи, то семьи Эса и Лизы? Да, на это и надеешься. Запуталась? Да очнись, все давно уже запутались! — Кто там следующий? – бездушно интересуется женщина и встречает блеск в темно-серых глазах и улыбку, другую, психотическую и безумную, обнажающую неровные зубы и разрывающую еще больше крупные трещины на обветрившихся губах. Все хорошо, ребята, все нормально. Он отомстит, она поможет, и солнце начнет казаться более уместным.***
Неуместно. Неуместно яркое солнце освещало не слишком просторное крыльцо Норы. Оно не сочеталось с вечером, не сочеталось с временем года, не сочеталось с оставшимися на стенах жилища Уизли следами от пожаров и битв. Ни с чем не сочеталось, было совсем-совсем неуместным…— Солнечный зайчик! Смотри, мам, солнечный зайчик! Я его сейчас поймаю! — Милая, ты же расшибешься! – женщина испуганно вскакивает с места и собирается уже бежать к маленькой девочке с ярко-голубыми, плавно переходящими в зеленый, волосами, которая уже собиралась лезть на стену. Заливистый смех мужчины отрывает девочку от опасного занятия, а её матери возвращает спокойствие. — Нечестно! – эмоционально восклицает ребенок, глядя на вертящего в руке часы отца, и её волосы окрашиваются в кармин.
— …меда, здравствуй, — широко улыбается Молли, а улыбка эта как на ладони демонстрирует десятки увиденных трупов, потери родных и близких, множество бессонных ночей и жалкие попытки склеить остатки прежней, нормальной, жизни. – Проходи, я как раз рулет приготовила. — Извини, Молли, я тороплюсь, — отвечает Тонкс, не в силах посмотреть куда-либо, кроме как в пространство перед собой. – Я только Тедди забрать. — О… Конечно, я сейчас его принесу, — Уизли быстро уходит куда-то вглубь своего дома-лабиринта, откуда слышатся голоса Гарри, Джинни, Рона и Гермионы и веселый смех маленького Тедди. Дверь оставляет открытой. Но нет, Андромеда не может войти. Потому что непременно останется, если войдет, непременно впадет в то же уныние, из которого ей только-только помогли выползти Эс и Лиза. Она отомстит, Молли, слышишь? Она за всех отомстит, она всем поможет, и все будет хорошо. Не так, как прежде, но все равно хорошо, потому что все перестанут винить себя, когда настоящие убийцы будут наказаны. Понимаешь, Молли? Ни ты, ни Джинни, ни сотни таких же потерянных и ослабевших не будут плакать и истязать себя. Ну не виноваты потому что. Не виноваты. А настоящие виноватые, убийцы, Пожиратели и их семьи, даже непричастные к битве, ответят за все. Уже отвечают. Ты же это слышишь по радио, читаешь в газетах? Тебе же об этом говорит мистер Уизли? Да, никто не скрывает, потому что они должны бояться. А вам бояться нечего. Молли ласково улыбается, передавая Тедди в руки Тонкс. — Спасибо, Молли, — вымученно улыбается Андромеда и уже отходит от крыльца, наблюдая, как медленно закрывается дверь, но не выдерживает. – Молли, подожди! Почему я никогда не слышала от тебя слов о мести? Лицо Уизли удивленно вытянулось, но вскоре его вновь озарила улыбка, вроде бы счастливо-веселая, но все равно очень вымученная и словно выдавленная насильно. — А есть ли в этом смысл, Андромеда? Зачем забирать чужую жизнь? — Но ведь им ничто не помешало забрать жизни твоих близких, — упрямо, со злостью и блеском в глазах, похожим на блеск мутного почерневшего серебра Эса. Давление голубых глаз выдержать было трудно, непривычно и… больно? — Месть бессмысленна, если ее цена – смерть…***
Оно пройдет, точно пройдет. Пройдет дождливой и холодной осенью, усталой, изорванной, как пыльная мантия, оставшаяся от Эса. Будет казаться: чего уж там, хорошо же все закончилось, но это, во-первых, будет уже бредом, а во-вторых, не закончилось толком ничего. Пусть солнце и скрыли темные тучи, но даже оставшееся в воспоминаниях о пустом и горячем лете, оно продолжает оставаться неуместным. И кто-то мнительный будет продолжать бояться, что за ним придет «экзекуция», а одна только Андромеда будет знать, что эта самая «экзекуция» — всего лишь сломанный мужчина, потерявший всё, и маленькая девочка с огромными печальными глазами. И Тонкс будет смеяться от того, как люди их называют, но потом замолчит и вспомнит, что, по сути, не отличается от них ничем. Эс выслушал ее, не говоря ни слова и даже не повернувшись лицом, а маленькая Лиза лишь тихо всхлипнула. Они не исправятся. А Тонкс и не пыталась. Ей не это было нужно, а… Непонятно что, пожалуй. Она просто перегорела, истерлась и истрепалась, как эта поганая осень и как эта старая мантия Эса. Чьи-то плечи продолжат покрываться слезами и горькими обрывками фраз, воняющих и пафосом, и фатализмом. Радоваться же надо, видите ли. Все закончилось же. Все по-другому, верно? Да ни черта не верно, стало только хуже. И пусть никто и не обещает окончания всего этого ужаса, пусть не смирился никто, восстановить же что-то удалось. Разрушенные здания, к примеру. Но и репаро ведь не берет души, да? А вы пробовали? Множество глупеньких и слабых, изрыдавшихся и совсем-совсем не пришедших в себя и остались таковыми. Учебники истории печатают заново, и, может, кому-то так даже легче, когда видишь эти затертые до дыр фразы о героизме и доблести. А какой в этой доблести смысл, когда чуть ли не половина отправилась под землю, к червям? Утешения? Не надо. Хватит. Уйдите. Дайте шанс исцелиться. Андромеда будет еще долго думать, что тот самый герой романа – это Эс, но все равно захочет его никогда не видеть. Ни его, ни Лизу. Они есть, она это знает. Пусть будут, пусть в стороне, но только бы не попадались Министерству. Темные волосы будут лезть в опустевшие глаза и налипать на бледное лицо, а Тедди начнет маленькими ручками закрывать глаза бабушки и звонко-звонко смеяться, постоянно спрашивая, почему та не улыбается. И Андромеда будет улыбаться. Те контуры, что из памяти смывает холодный и грязный дождь, еще долго будут отражаться в ее темных глазах. Эти контуры – не Тед и Нимфадора и даже не Эс и Лиза. Эти контуры – маниакальность и жажда, что грызли ее изнутри. Только они. Дождь может смыть однажды остальное, да только она этого не позволит, да только ей это ни к чему.