Силки

      Всё его внимание сосредоточено на палке, которая почему-то больше не страшит, и силке, который перестал сковывать каждое движения крыльев. Впрочем, крыльев нет – их заменило что-то другое. Неудобное. Непривычное. Едва ли способное к полету и очень сильно пугающее.       Но окончательное понимание приходит, когда он чувствует ветер, хлестнувший по телу – голому, лишенному перьев и ставшему таким беззащитным. Да. Тела людей и существ, схожих с ними, хрупки и слабы против силы ветров. Даже её тело.       Это первое, что он узнаёт.              — Дьявол! Дьявол!       А это было первое, что он отчетливо услышал в своем преображенном, уродливом облике. И это определило многое.       — Как имя твоё?       — Диаваль.       Он сам не знал ещё, что это имя станет в действительности принадлежать ему, выделит из сотен других. На долгие-долгие годы. Соединение звуков, ещё недавно не имевших для него смысла, как и любая другая речь. Оно зазвучит. Будет произноситься глубоким и сильным женским голосом, с тысячами оттенков разных интонаций. Мягких. Гневных. Насмешливых. Среди них, кажется, не будет всего лишь одной. Но ещё нескоро он осознает, что нет пытки хуже.              Она хромает. Это второе, что он узнаёт. Поэтому в руке у неё всегда длинный деревянный посох. Иногда - когда силы отказывают ей - она останавливается и наклоняет голову. Чуть-чуть покусывает губы. Смежает веки. И более ничем не выдает того, что замерло внутри вязким жгучим комком. Но ворона ей не обмануть. Ворон давно уже вылетел из гнезда и в своей жизни видел немало раненых птиц - тех, что повстречались с кошками и собаками. Или попали в чей-то силок и вырвались чудом. Они были похожи на неё. В какой же силок попала его Госпожа?              Он не сразу сумел принять свою новую цепь. Он не думал о том, что будет служить Малефисенте в действительности долго. Не думал ровно до того дня, когда на чело короля с пустым отрешенным лицом опустили тяжёлый золотой венец. И когда Госпожа кричала в тёмную ночь, запрокинув бледное лицо. Прекрасная. Яростная. И... беззащитная в своем слепом холодном гневе.              Она не принимает помощи. Это третье, что он узнаёт, когда однажды Малефисента бессильно замирает на крутом скалистом подъёме. Приблизившись, он слышит её затрудненное дыхание. Видит устало опущенные веки. И, повинуясь едва ли ясно чему, тянет к Госпоже руку:       — Прошу, обопритесь...       В голосе жалость. И в этом ошибка. В то же мгновение Госпожа открывает глаза и смотрит в упор, поджимая губы. «Я сейчас ударю тебя» не сказано, но очевидно. Она готова ударить за эту замеченную слабость, только за неё одну. Но Диаваль упрямо не опускает ни руки, ни взгляда. И вместо того, чтобы ударить, Малефисента просто проходит мимо, не встречаясь с ним глазами. Такая прямая. Гордая. И снова - беззащитная. Ведь что может сделать более беззащитным, чем непризнание собственной слабости? Единственной слабости среди множества сил.       Он смотрит на спину, скрытую плащом, зная, что теперь будет поступать так всегда. И может быть, когда-нибудь...       …Малефисента примет его руку только на седьмой год. А до этого…              *       Иногда она произносила во сне имя. Стефан. Имя короля. В такие минуты лицо её искажалось. Кривилось. Казалось, сейчас она закричит снова, как тогда, а глаза её распахнутся и засияют зеленым мертвенным светом, сжиравшим и ночь, и звёзды, и её собственное истерзанное сердце. Но этого не происходило. Малефисента просто сжималась в переплетении раскидистых ветвей своего дерева. Затихала.       Казалось, на месте Госпожи возникал кто-то другой. Кто-то, кого Диаваль совсем не знал.              Если её обнять, ей станет легче. Это четвёртое.       Он не решается долго. Даже помня, что птенцы прячутся под крыльями у родителей. Всегда прячутся, ища тепла и защиты. Это естественно. Так должно быть. У людей тоже, разве нет?       Однажды он больше не выдерживает этого. Забирается на широкую ветку и притягивает Госпожу к себе – заставляя лечь расслабленно и склонить голову на его грудь. Шепча на ухо что-то, что, как он слышал, шепчут иногда люди. Каждым движением боясь нарушить сон.       Но феи, кажется, спят крепко.       Даже без зелий, о которых Диаваль ровным счетом ничего не знает... пока.       В его руках она успокаивается. Дышит ровно.       Он обещает себе обнимать её каждую ночь - всякий раз, когда она не обратит его в птицу. И он выполнит свое обещание. Правда, от этого его собственный сон станет небывало чутким и неровным. Ведь он должен оставлять Госпожу до пробуждения. Иначе в ярости она забудет о том, что ей нужны крылья. И о том, что в последнее время стала спать лучше.       Это лишь часть его долга. Ещё одна часть, та, о которой она не просила. Так он объясняет это сам себе. Не замечая, как легко и приятно сильнее запутываться в силке с каждым днём.              — Стефан…       Малефисента не рассказывала о себе. Ничего из того, о чем он хотел бы узнать. На некоторые вопросы только хмыкала и говорила неопределенно, ускользая, на другие – без лишних объяснений обращала его в птицу. Что-то связывало её с королем Стефаном. Это что-то причиняло боль. И это что-то не отпускало даже ночью. Пока в осторожном объятии ворона она не склоняла голову и не замирала. В такие минуты – близкие и долгие, но полные неясного беспокойства, - он отчетливо ощущал то, что изуродовало её спину. И неприятный холод сковывал его собственный позвоночник. Диаваль готов был разделить с Госпожой всё. Даже эту призрачную боль.       Так тянулись месяцы. Во дворце они летели быстрее. Королева ждала дочь.              Человеческие чувства слепы и безрассудны. Неожиданны. Смертоносны. Это еще одна, пятая, правда, которой никогда не знала черная птица. Не знала, пока не столкнулась с ней.       А королева сегодня родила девочку.       И теперь, как и всякий раз, принося на Зачарованные Болота вести из замка, Диаваль внимательно всматривается в лицо Госпожи. Ищет малейшую перемену, малейшую подсказку. Ключ к тем далеким временам, когда имя короля не звучало так часто. Но не находит. А потом Малефисента вновь обращает его в ворона и долго-долго гладит черные жесткие перья. И слабо улыбается:       — Нужно выспаться, Диаваль. Скоро у нас праздник, и было бы невежливо его пропустить.        Близится ночь. Кажется… сегодня он не будет обнимать её. И в силке удивительно тесно.