Босиком по стеклу

      Сквозняк неприятно холодил босые ступни, но Джейн почему-то и не думала, что на следующий день может слечь. С ней вообще в последнее время случилось много всего противоречивого, местами невозможного, и думать о себе казалось лишним и напрасной тратой времени. Ну, сляжет, и черт с ним. Дом пустует, и довольно давно. Она поняла это по покосившейся входной двери, что заунывно поскрипывала на ветру, по полу, что завален сухими листьями, рассохшимися коробками, битым стеклом и кусками штукатурки, по мертвым звукам, потерявшим свое эхо. Она не знает, зачем заходит внутрь. Некоторые из дверей в квартиры распахнуты настежь, другие прикрыты, в замочные скважины третьих вставлены ключи. Но Джейн прошла мимо. Ей было ни капли не любопытно. Она не чувствовала себя героиней фильма «Я, легенда». Ее путь лежал наверх. Она не одолеет все лестницы этого небоскреба, ей это и не нужно. Надо всего лишь найти ту самую дверь. А отыскав, войти внутрь. И ждать. Все просто. Джейн не имела ни малейшего представления о том, что ждет ее по ту сторону, однако всем своим существом ощущала небывалую потребность идти. Сухие листья шелестели под ногами миллионом печальных и придушенных аккордов, трескались, как скорлупа, в которую попала молния. Внизу, а может быть, с улицы, доносились звуки, происхождение которых не сулило ничего хорошего, — шум борьбы, то приближающийся, то удаляющийся топот множества ног. Путь вниз отрезан, оставалась лишь дорога наверх. Лучи закатного солнца слепили глаза, и она, жмурясь, то и дело прикрывала их ладонью. Нужная дверь отыскалась тогда, когда ноги уже наотрез отказывались повиноваться и идти наверх. Ничем не приметная дверь, каких множество, ничем не отличающаяся от десятков своих «соотечественников», мимо которых прошла Джейн, даже на них не взглянув. Что-то толкнуло ее в спину, приглашая войти. Огромное — во всю стену — окно кое-где потрескалось, отбито с одного угла, разрисовано с внешней стороны извилистыми грязно-серыми подтеками. И солнце, отражаясь в таких же больших окнах дома напротив, швыряло свой свет прямо в лицо Джейн. Где-то внизу по опустевшим улицам, шаркая, бесцельно слонялись те, кого уже нельзя было назвать людьми, а ветер гонял по тротуарам мусор. Джейн облокотилась на стену и, не отрывая взгляда с солнечного зеркала, стала медленно оседать на пол. Ощущение ирреальности происходящего хоть и несколько притупилось, но все же не исчезло. Зато отступил страх.       Из золотого свет стал оранжево-алым, когда где-то у входа в квартиру ей послышались шаги. Неспешная, но уверенная поступь человека, который точно знает о пункте своего назначения. Джейн нехотя повернула голову к источнику шума. Он вошел в комнату так, будто вернулся домой — не мешкая, не топчась у входа, не отступая на несколько шагов назад, а затем внезапно возвращаясь. Только что не бросил несуществующие ключи на несуществующий столик. И теперь уже и солнце, и блики его лучей, играющие в гранях битых стекол, и панорама упадка перестали значить хоть что-то, даже больше — исчезли, растворились без остатка, стерлись. Рубежи миров, столкнувшись, встретились. Смотреть на него было больно, но и отвести глаза она оказалась не в силах. Сухое горло наотрез отказывалось издавать какие бы то не было звуки. А потом… крошечная, чуть заметная улыбка, сотканная из муки понимания чего-то очень важного для него, коснулась губ Артура. Он первым отвел взгляд и, пройдя босыми ногами по стеклу — «Тебе же больно! Остановись!» — хочет закричать Джейн, но ей не повинуется ни одна из голосовых связок, — остановился у противоположной стены и медленно сел на пол напротив нее. — Мне не больно, — обронил он голосом, начисто лишенным даже малейших эмоций. «Больно мне. Мне так больно смотреть на тебя». Его поза — одна нога вытянута вперед, а другая согнута в колене, — выглядит так непринужденно, будто он каждый день сидит в той самой комнате и смотрит, как сумерки медленно убивают свет. Глаза Джейн обожгло слезами, и ей едва удалось их удержать. Она никогда даже и предположить не могла, что способна испытывать такое жгучее, сильное, пожирающее ее изнутри чувство… вины. — Здесь обычно не так спокойно. Его голос — глубокий и бархатистый — донесся до нее будто сквозь бесчисленные наслоения ваты. Смотреть на него больно. Ей так больно смотреть на него, зная то, что ведомо лишь ей. «Взгляни на меня. Умоляю, взгляни на меня». Проходит миг, самый долгий в ее жизни миг, и Артур поворачивает голову. Его сине-голубые бездонные глаза искрятся мягким светом. В височной артерии бьется пульс — спокойно и ровно. Впалые бледные щеки, усталый, больной вид, синяки под глазами… он выглядит так, словно это он ждал ее. И ждал очень долго. — Ты, должно быть, ненавидишь меня? — Джейн поражена, насколько хриплым, глухим и… чужим кажется ей ее же собственный голос. Слезы так и норовят прорваться сквозь все существующие кордоны, возведенные волей. — Нет, с чего бы, — слышит она лаконичный ответ, а когда она поднимает на него взгляд, то понимает — он не лжет. Нет? Как нет?! — Но почему?.. Ей невыносимо хочется подползти к нему на четвереньках, ползти, несмотря на пласты раздробленного стекла. Почему ее кровь важнее его?! Артур сглатывает — на шее нервно дергается кадык, — и отворачивается к окну. Ненавидит. — Я не ненавижу тебя. Это сложно объяснить, может, просто примешь на веру? Не переживай, прошу, не стоит. Все хорошо. — Хочешь, я… — там, где должно быть сердце, со скоростью света разрастается огромный полыхающий, истребляющий все вокруг себя, жалящий сотнями раскаленных игл костер. — Нет. Это твердое, уверенное «нет» выбивает последнюю почву из-под ног Джейн. — Почему? — шепчет она сухими, почти бескровными губами. — Потому что все так, как должно быть, — внезапно улыбается Артур, — и ты это знаешь. Менять реальность не так-то просто, не стоит этого делать без острой необходимости. — Но… ее еще нет, той реальности… Ей хочется умолять его позволить ей изменить то, что еще не произошло. — Ну как же. Она есть. В тебе. Миры уже пересеклись, пробились и врезались друг в друга. Разве наш разговор не есть тому подтверждение? Ты убежала сюда, и я тебя почувствовал. Ты ведь не думала, что все зайдет так далеко? Он говорил с ней, как с ребенком. Успокаивал, объяснял. В его голосе не ни разу не просквозило ни тени обвинения, ни крупицы осуждения. — Прости меня… Наверное, я тут для того, чтобы сказать именно эти два слова. Тебе. С глазу на глаз. Горячие, непрошенные, отчаянные слезы срывались с глаз и падали на потертые джинсы, оставляя на них темные, будто выжженные, пятнышки. Он не такой, каким создала его она. Он вырос, сделал себя сам. Он сильный. Она не могла дать ему такую внутреннюю силу, ибо не обладала ею сама. Он благородный. Он смотрит на ее без тени осуждения или неприязни, хотя, видит бог, он имеет на это право. Он такой, каким она создала его, лишь в одном. Он соткан из боли. Из боли, одиночества и тоски. Вопреки всему и несмотря ни на что. И теперь, наконец-то осознав это, Джейн готова сама возненавидеть себя. Разговор получился коротким, но пока солнце не перекатилось в другую, соседнюю, реальность, они сидели друг напротив друга и молчали. И Джейн была бесконечно благодарна Артуру за эти драгоценные минуты. — Мне нечего прощать.