"Лекарство от боли"

Джон лежал на земле в зарослях жесткой, выгоревшей от солнца травы, мучаясь от непривычной жары и проклиная тот день, когда он согласился на эту идиотскую, как он теперь понимал, авантюру с военной службой. Он ехал в Афганистан, как он считал, не для того, чтобы обязательно участвовать в войне или поддерживать чей-то режим, и не для того, чтобы заработать деньги или похвастаться своей крутостью, "пострелять из пушек", как американцы. Он хотел сделать что-то значимое, важное, но все эти высокие стремления рассыпались у него на глазах, сталкиваясь с реальностью. Грязно-белая краска лжи о борьбе за свободу афганского народа, которой была наспех заштукатурена межправительственная резня за ресурсы, выглядела правдоподобно только на экранах в благоустроенных домах западных пригородов. Здесь же, вблизи, она отваливалась кусками, обнажая жестокую кровавую бойню. Бессмысленность - слово, которое, по мнению Джона, лучше всего подходило под то, что здесь творилось. Он не понимал, как люди могут так ненавидеть, что готовы убивать, даже не видя в лицо и не зная друг друга. Это было результатом массовой пропаганды, их натравливали друг на друга, как взбешенных животных. И самое худшее, что он не знал, как остановить весь этот ад, хотя бы в его, личных, приближенных к нему масштабах... Его личным смыслом, как врача, стало попытаться спасти как можно больше жизней здесь... Военная рутина, когда солдаты маялись от скуки в ожидании приказа, перемежалась боями и перестрелками, вспышками адреналина, когда ни один из них не знал, кто останется в живых, а кто нет, и что вообще будет дальше... ... Он уже долго торчал в этих зарослях, и память, отвлекая от жары, выхватывала кадры из последних событий, как фотовспышки... ...Выстрел. Очередь. Еще выстрел... Они нарвались на засаду, и теперь сидели в какой-то канаве, когда рядом оглушительно взорвался снаряд, и их всех осыпало ошметками земли и травы. У одного из парней лицо было залито кровью, его контузило, он оглядывался вокруг дикими глазами, ничего не слыша и не понимая, и Джон тогда долго тащил его за собой, когда они отступали назад, на базу, задыхающиеся от пыли и усталости... ... Кадр за кадром, вырванные из памяти... Вертолет. Медбригада. Снова выстрелы. Пытаясь перекричать шум винтов, они, сгибаясь под обстрелом, забирали с поля раненых. Врачи загрузились в медицинский вертолет, раненых было трое, один британец и двое афганских полицейских. Экипажу медиков пришлось делать два захода под пулями, чтобы вытащить невезучих парней из-под обстрела. Один из ребят подорвался на мине, ему практически отрезало ногу, он тогда вцепился в руку Джона, до боли, и прохрипел "Помоги". И Джон старался, делал все, что мог, накладывал жгут, останавливал кровь... Море крови, кровопотеря была страшная, Джон еще никогда не видел столько крови.. Но вертолет обстреляли при взлете, лобовое окно наполовину вылетело, и внутрь прорывалась пыльная буря. Поврежденные лопасти крутились с надрывным скрежетом, перемалывая песок, хвост дымился, они чуть было не разбились к чертям, и поэтому им скоро пришлось совершить аварийную посадку, и парень умер, потому что они просто не долетели до полевого госпиталя... Джон запомнил сжатые в кулаке совсем молодого еще солдата окровавленные четки. Он тогда еще долго сидел, глядя на свои будто выкрашенные красным ладони, и не понимая, как и почему это все произошло. Вывалившись из вертолета, ошалевшие солдаты разглядывали и ощупывали изрешеченную обшивку и отверстия от пуль рядом с топливным баком. Им повезло. ...Память, как фотовспышки, снова и снова... Хуже всего было даже не с ними, западными военными, а с местными. С жителями... К ним приносили раненых местных детей, чтобы их отвозили в госпиталь, и он запомнил стоящего на дороге перед колонной британских грузовиков мужчину с мертвой девочкой на руках, и выражение беспомощности на его лице... ...Джон вытер заливающий глаза пот и сощурился, напрягая зрение. Солнце било прямо в глаза. Обычно они вступали в бой ночью - у них и американцев были приборы ночного видения, у талибов - нет, и это давало "союзникам" преимущество. Но сегодня днем им отдали приказ выдвигаться к деревне и устроить там перевалочный пункт. Идти пришлось через брошенное вспаханное поле, на котором они были как на ладони. Им говорили - деревня давно "зачищена", задолго до них, там никого нет, но они шли, все равно инстинктивно пригибаясь к земле - готовое пушечное мясо, поданное на тарелке... Джон, прикрывая своих вместе с оставшимися парнями из зарослей, внезапно заметил в прицеле винтовки какое-то движение среди опустевших полуразрушенных домов. От нехорошего предчувствия встали дыбом подстриженные ежиком волосы на затылке. - Назад! Всем назад! - что есть силы заорал Джон, и поднялся из укрытия, давая сигнал, - Ложись! И тут ударила пулеметная очередь, одна, вторая, третья, и люди впереди посыпались на землю, как сбитые кегли. Следом рванула граната, вспахав сухой грунт и наполнив воздух пылью. Отряд заграждения ответил беспорядочным огнем, потому что сквозь поднятую завесу ничего не было видно, и они били наугад. Очереди с той стороны сменились одиночными выстрелами, и внезапно все стихло. В установившейся жуткой тишине послышались крики раненых людей. Джон не знал, сколько парней пострадали, а сколько успели броситься на землю после его сигнала. Схватив медкомплекты, он кинулся к ним, надеясь, что его самого прикроет это пылевое облако и ребята позади. Он уже почти добежал, когда снова послышались выстрелы, и его ужалил в плечо раскаленный кусочек металла, как большой злобный шершень, ударив с такой силой, что Джона откинуло назад, и он опрокинулся на бегу, теряя сознание от жгучей, раздирающей боли. Он почувствовал, что падает, проваливаясь в черноту, словно в глубокий колодец, где дневной свет превращается в точку, оставшись где-то там, далеко, наверху, и осталась только пронизывающая боль в теле и гул в ушах от близкого взрыва, и отзвук его собственного крика... И последней мыслью в гаснущем сознании было полное отчаянного сожаления "Не успел! Не успел..." Темнота над ним сомкнулась, заглушая все... ...- Джон! - невнятно, будто кто-то звал его издалека, прорвалось сквозь темноту. - Джон!! - прозвучало уже ближе и настойчивее. - Джон!!! - глубокий низкий голос раздался совсем близко и выдернул его из кошмара, будто вытащив из вязкого омута на поверхность. Его встряхнули за плечи. Уотсон с усилием открыл глаза, еще не понимая, где находится, то ли в лазарете, то ли где-то еще... Над ним темным пятном на фоне уютно освещенной ночником комнаты маячил знакомый кудрявый силуэт. - Шерлок!.., - выдохнул Джон, ощущая дрожь во всем теле, словно пребывая еще там, на той стороне, на поле боя. Шерлок снова схватил его за плечи и грубовато, почти рывком усадил на кровати, сам же небрежно плюхнулся рядом. - Ты кричал во сне, - с невозмутимым видом сообщил сосед, не глядя на доктора, будто изучение обоев на стене было более важным делом. - ...Извини... Я тебя разбудил... Наверное..., - сдавленно пробормотал Джон, тяжело дыша и медленно возвращаясь к реальности. - Я не спал, - флегматично отозвался Холмс, - Но твои вопли мешали мне думать. "Да, Шерлок, ты - сама чуткость", - с досадой отметил про себя Джон, стараясь не обращать внимания на ядовито-честное замечание друга. Он почти всегда сдерживался, делая вид, что "пропускает мимо ушей" большинство грубостей и колкостей детектива, пытаясь принимать его таким, какой он есть. Тактичность и сострадание в характеристику Холмса никогда не входили. Впрочем, сейчас Джону было тем более не до того, чтобы безуспешно заставлять Шерлока извиняться. Его все еще трясло, как в ознобе, от вновь вернувшегося во сне ужаса. Стоило закрыть глаза, как в голове снова мелькали пейзажи выжженной земли Афганистана вперемешку с лицами солдат... его друзей, падающих перед ним, как скошенная трава... людей, которых он не сумел... не смог... был не в силах? спасти, уберечь, защитить... Он так старался, но... Нельзя спасти всех. Разумом врач понимал это. Но чувства брали верх над ответственным и добрым Джоном. Может, потому его периодически преследовало иррациональное чувство вины, будто он мог сделать больше, чем сделал на этой войне... Может, поэтому он так отчаянно теперь старался защитить Шерлока, когда тот, сломя голову, мчался в своей безоглядной погоне за разгадками... Джон уже успел позабыть, как давно последний раз ему снился Афганистан. С тех пор, как он познакомился с Шерлоком, эти сны либо не беспокоили его, либо были не такими реальными и травмирующими. Но сегодня, память, кажется, решила взять реванш и отыграться за все время, проведенное без боли. Джон сделал несколько глубоких вдохов, стремясь выровнять дыхание, и перехватил ладонью левое запястье, пытаясь успокоить трясущуюся руку. Он взмок во сне от пота, и теперь ему стало холодно. Холод расползался под тонкой футболкой, но казалось, что он идет изнутри, и Уотсон стал дрожать еще сильнее. Сердце все еще колотилось, будто он только что совершил забег на длинную дистанцию. Плечо пульсировало, а мозг принялся нащупывать старую связь, созданную им, чтобы переводить душевную боль в физическую, и, отыскав, вцепился в нее бульдожьей хваткой. Нога нестерпимо заныла, знакомо отзываясь на воспоминания. "Ну все, опять "полный комплект". Не надо было вечерние новости смотреть. Опять войну показывали," - проснувшееся самосознание силилось отвлечься на шутку. Обычно самоирония помогала, но сейчас получалось плохо. Детектив тем временем изучающе оглядел друга. Сделал выводы. Короткая логическая цепочка. - Что, плечо? - кажется, без особого интереса уточнил он. "Конечно, всего лишь плохо человеку. Чего уж тут интересного...", - подумал Джон и только коротко кивнул. Разговаривать не хотелось. Точнее, его будто "замкнуло", и он уже не мог выдавить ни слова. Как на давних сеансах с Эллой, когда она говорила, что рассказ о войне может помочь ему отпустить его боль. О войне, которую он всегда носил с собой... в себе... Которая сейчас вернулась и нависла над ним, как старый, полузабытый, но все еще жуткий призрак. И он не знал, ни тогда, ни сейчас, как получить облегчение, за что ухватиться, чтобы стало легче. Даже с Эллой у него не получалось выговориться. Ему казалось, что это бессмысленно. В любом случае, он бы не смог высказать все, что творилось в его душе, весь этот страшный калейдоскоп из опаленных огнем образов, болезненных эмоций и окровавленных обрывков памяти. А говорить об эмоциях с таким человеком, как Холмс, было бы все равно, что говорить об этом с холодильником... ...Шерлок, видимо, не найдя больше ничего занятного для изучения, хмыкнул, поднялся и исчез из комнаты. "Ушел думать обратно... Да уж, это в его духе", - с какой-то несвойственной для себя почти детской обидой решил Уотсон, ощутивший себя брошенным наедине со своим страхом и болью, - "Разбудить не из приступа сочувствия, а вот так... чтобы... вопли не мешали"... В ушах до сих пор гудело, и, словно сквозь помехи радиосвязи, доктор слышал, как сосед топочет внизу в гостиной, создавая массу шума. Джон начал злиться сам на себя за свое разочарование. "А чего я, собственно, ждал? Утешения? Пора бы уже привыкнуть... Это же Шерлок..." Хотя ему хватило бы, чтобы друг просто молча посидел рядом, чтобы так сильно не наваливалось одиночество, чтобы не сражаться со всем этим один на один... Но, к его удивлению, спустя несколько минут Холмс вихрем влетел обратно. Джон обрадовался его возвращению, но вида не подал. - Пей! - властно приказал детектив, сунув в руки Уотсону кружку с чем-то темным. - Что это? - переспросил доктор, к которому постепенно начинало возвращаться самообладание. - Не отрава, не бойся, - с обычной его кривой усмешкой отозвался Шерлок. "Надеюсь, это не очередное испытание на мне какого-либо "интересного" вещества," - вяло подумал Джон, недоверчиво отхлебнув из кружки. Вино. Красное. "Желательно бы еще безо всяких "особых" фирменных добавок "от Шерлока"... Видимо, тот плеснул его в единственный чистый сосуд, который смог найти в своем безумном кухонно-лабораторном беспорядке. "Наверное, со стороны я сейчас похож на Гарри," - горько усмехнулся про себя Уотсон, - "Посреди ночи, с кружкой вина в руке..."... Но послушно выпил, точнее, проглотил залпом, почти не почувствовав вкуса. И только сейчас, поставив пустую кружку на прикроватный столик, заметил висящий на плече Шерлока яркий кусок ткани, похожий на большое, свернутое в трубку, полотенце. - А теперь, - торжественно начал детектив, разворачивая это "нечто".... - Это же..., - пробормотал Джон, узнавая. - Антишоковое одеяло! - объявил Шерлок, небрежным жестом набрасывая его на плечи другу. - Откуда оно у нас? - поразился Уотсон. - Я отдал его миссис Хадсон, забыл?* А она никогда не выбрасывает такой "полезный" хлам. Правда, на гения оно не действует, но на "нормальных" людях должно работать, не зря же Лестрейд со своей командой всем подряд их раздает, - ухмыльнулся сосед, - Вот на тебе и проверим. - Учитывая, что я живу с тобой в одной квартире, меня с трудом можно назвать "нормальным", - попытался отшутиться Джон. - Хм. Тогда это будет эксперимент! - заявил Холмс, лукаво щуря свои странные, почти кошачьи глаза. И внезапно улыбнулся. Удивительно, но улыбка получилась доброй. Настоящей. Обычно холодное лицо вмиг изменилось, Шерлок стал похож на озорного мальчишку, и Джон против своей воли и удрученного состояния улыбнулся в ответ. Кажется, ему даже стало лучше. Уотсон давно заметил - Шерлок только с ним улыбается по-настоящему. Не улыбкой довольного маньяка - когда улыбаются только губы, а глаза остаются холодными, и не дежурным оскалом "на публику". Нет, нормальной человеческой улыбкой. Обаятельной и искренней. Джон даже немного гордился этим - ведь он был почти единственным, кто видел Холмса без всех его многочисленных масок... Как будто ему удалось слегка "приручить" это диковатое и закрытое существо... Шерлок, тем временем, замотал Джона в одеяло, как гусеницу в кокон, и отступил, любуясь результатом. Конечно, у него была теория относительно антишоковых одеял. Он где-то читал, что в состоянии шока человек теряет тепло, и его надо согреть. Сам он не испытывал шока в ситуациях, вызывающих его у обычных людей. Напротив, он чувствовал интерес, возбуждение и даже азарт, а мысли в критическую ситуацию принимали восхитительную упорядоченность, которой он буквально наслаждался... Если не принимать во внимание досадный эпизод в Дартмуре, когда его самого трясло, как сейчас Джона, хотя он до сих пор считал это исключительно действием ХАУНДа. Теперь ему захотелось проверить на практике теорию насчет пользы согревающего эффекта этих нелепых кусков ткани. - Ложись! - детектив подтолкнул друга, и Уотсон растянулся на кровати, завернутый в дурацкий красно-оранжевый плед, который, впрочем, оказался на удивление мягким и уютным. Вино стало действовать - по телу разлилась приятная тяжесть, в ногах потеплело, и даже боль, кажется, слегка ослабела. Джон почувствовал, что согрелся и наконец-то начинает расслабляться. - А я пока сыграю тебе что-нибудь... успокаивающее, - с этими словами Шерлок выудил откуда-то скрипку и взялся за смычок, - Заодно обдумаю кое-что... - Подожди, а как же соседи? Сейчас же ночь! - заволновался Джон, представив эффект ночного "кошачьего" концерта на других постояльцах и миссис Хадсон. - Ну, если они не оценят мою игру, я найду свой револьвер, - с задумчивым видом протянул Холмс, - Уверен, стрельба среди ночи им понравится еще меньше. Ты, я думаю, не будешь против? Ты ведь все равно уже не спишь, так? - Нет, нет, нет! - запротестовал Джон, вспомнив многострадальный смайл и понимая, что деваться некуда, - Не надо палить по стенам, пожалуйста!.. Уж лучше скрипка... - Вот и отлично, - отозвался Шерлок, отошел к окну и заиграл. Уотсон зря волновался - из-под смычка полилась, заполняя комнату, негромкая и будто переливающаяся нежная мелодия. Сердце Джона, несколько минут назад пытавшееся выпрыгнуть из груди, теперь успокоилось и наполнилось тихим щемящим чувством, забившись в такт, словно следуя перепадам этой мелодии.... Вместе с музыкой, казалось, его душа поднимается под потолок, пролетает сквозь него и парит где-то высоко-высоко. Внезапно, против его воли по щекам предательски поползли слезы. Джон смутился, но Шерлок не смотрел на него. Сквозь дрожащую пелену перед глазами Уотсон видел стоящую у окна вытянутую фигуру, освещенную теплым светом фонаря. Джону не было видно лица друга, но он знал - тот играет, закрыв глаза, будто весь превратившись в звук. Доктор всегда удивлялся тому, как в одном человеке может сочетаться ледяная логика и творческий огонь, как вообще человек, подобный Шерлоку, может писать такую пронзительную музыку, которая сейчас заставляла его, Джона, плакать. Он думал, что после войны разучился плакать, насмотревшись на вещи, видеть которые не пожелаешь никому. Но вместе с этими неожиданными слезами пришло облегчение, оно накатилось волной, смывая боль и унося нахлынувшие воспоминания, прогоняя остатки напряжения и дрожи. Боль окончательно растворилась и ушла, уступая место долгожданному спокойствию... "Спасибо, Шерлок," - подумал Джон, засыпая целительным сном без сновидений, сном, в котором все еще звучала и вилась, словно путеводная нить, эта нежная мелодия. Он был благодарен другу за его бешеную энергию, за бесконечное движение, за жизнь, превратившуюся в сплошное действие, в котором нет места и времени для депрессии и хандры. Где больше нет одиночества. И за эту неуклюжую, но трогательную заботу. Пусть Холмс зачастую бывал высокомерным и грубым, невнимательным и циничным, но Джон понял, что он старается, настолько, насколько вообще способен... "Спасибо, Джон," - опуская скрипку и прислушиваясь к ставшему ровным и спокойным дыханию друга, подумал Шерлок, - "За то, что ты есть". Он бы никогда не смог произнести эти слова, будто, высказанное вслух признание, что кто-то ему нужен, даже необходим, стало бы свидетельством его собственной слабости... Но он был по-своему благодарен - он понимал, что, кроме Джона, его еще никто так долго не выносил, не терпел и не поддерживал, не был готов бежать за ним хоть на край света. Благодарен за то, что, повернувшись, он всегда мог видеть внимательные, словно наполненные теплом и такие преданные глаза... До Джона у него никогда не было друга. Но он не понимал, что такое одиночество, пока не знал, как это - быть рядом с кем-то. Они с ним так странно совпали, так близко и совершенно, как кусочки одного пазла. И теперь, впервые за свою жизнь учась заботиться о ком-то, кроме себя, Шерлок сам больше не был одинок... * Примечание - антишоковое одеяло взято из пилотной серии)