Satis verborum.

Satis verborum.*

No matter how many words there are, there will never be enough.

Теплые лучи закатного солнца укрывают улицы Флоренции тончайшей пеленой искрящегося шелка. Еще каких-то минут двадцать-тридцать, и этот изысканный наряд любимого города сменится роскошным черным бархатом ночи. Наслаждаюсь каждым мгновением, облокотившись о мраморные перила балкона и подперев подбородок рукой. Взгляд рассеянно блуждает по давно знакомым улочкам — от самых далеких, у линии горизонта, до ближайших к дворцу. В воздухе, все еще хранящем дневное тепло, витает родной, ни с чем несравнимый аромат, сотканный из десятков самых разных оттенков. Запах только что испеченного хлеба, доносящийся из небольшого уютного домика по соседству. Легкое благоухание цветов, распустившихся в саду. Дух нагретой жарким солнцем кожи и свежего сена из конюшни, едва различимый, но неизменно дополняющий общий букет. И вдруг — терпковатое амбре краски, — кажется, гуаши, — случайно донесенное игривым ветерком и безмолвно сообщающее о позднем госте. При мысли о котором я улыбаюсь и, плотнее укутавшись в недавно подаренную турецким послом расшитую шаль, направляюсь в кабинет Маэстро с намерением его поприветствовать. Я настояла, чтобы синьору да Винчи отвели отдельные покои, где бы он при необходимости смог в любое время заняться работой. Наверное, Леонардо появился во дворце, когда я со служанками еще была на главной рыночной площади, давая указания, что нужно купить к предстоящему балу-маскараду... Не важно. У меня вошло в привычку всякий раз навещать военного инженера и по совместительству талантливейшего художника, перебрасываться с ним хотя бы парой фраз. Странно, а впрочем — нет, совсем не странно то, что даже самые короткие разговоры с ним доставляют больше удовольствия и несут больше смысла, чем долгие и скучные беседы длительностью в несколько часов с придворными дамами. Они оставляют необычное послевкусие — склонность видеть что-то (о чем мы говорили) в совершенно ином, непривычном для меня свете, будто бы глазами самого флорентийского гения. Потому я всегда втайне радуюсь его визитам. И не могу пропустить ни один из них. Медленно спускаюсь по лестнице этажом ниже. На минуту задерживаюсь в одной из комнат, чтобы прихватить хрустальный графин с вином и пару бокалов. Подготовка к очередному торжеству совершенно меня вымотала, да и Маэстро не помешает немного расслабиться: по всей видимости, он так засиделся над новым сложным проектом, в детали которого никого, как обычно, не посвящал. Обычно я легонько стучу в неизменно приоткрытую дверь, вежливо возвещая о своем присутствии. Сейчас руки заняты, так что я позволяю себе просто тихонько войти в зал, где за массивным дубовым столом среди вороха рисунков и чертежей сидит Леонардо да Винчи. И замираю в шаге от порога, невольно залюбовавшись темноволосым мужчиной. Мне нравится наблюдать за работающим Лоренцо: его лицо столь спокойно и умиротворенно, ни единая складочка или морщинка не портит его, когда правитель Флоренции перебирает счета и ровным почерком выводит цифры на листах пергамента. Увлеченный работой Леонардо выглядит совершенно иначе: замирает, будто отправляясь в одному ему известный мир, и лишь потемневшие из-за расширившихся зрачков глаза страстно пылают, отражая пляшущее пламя свечи. Непривычно видеть его, редко способного долго усидеть на одном месте, почти недвижимым, сосредоточенно изучающим какие-то книги. Но это длится совсем недолго. Я вздрагиваю и едва не роняю свою хрупкую ношу, когда в один момент да Винчи срывается со своего места и мчит к установленному в другом конце комнаты мольберту, прикрытому куском ткани — чтобы успеть сохранить на бумаге тот образ, что внезапно посетил его гениальную голову. — Не беспокойтесь, я Вам не помешаю, — спешу заверить его я, поймав встревоженный взгляд художника, заметившего мое присутствие и остановившегося от этого на полпути. Осторожно ставлю посуду из венецианского хрусталя на крошечный участок стола, не загроможденный книгами и принадлежностями для рисования; сама же опускаюсь в свободное кресло рядом с тем, где еще мгновение назад трудился Маэстро. — Я просто тихонько посижу здесь, пока Вы не освободитесь. Вы ведь не против? Легкий кивок в знак согласия, и Леонардо, облегченно вздохнув, с карандашом в руке направляется по прежнему пути. Бросает еще один взгляд на меня — видимо, опасаясь, что я чем-то нарушу его творческий беспорядок. Молча вскидываю руки вверх, словно бы признаю полную капитуляцию, — с улыбкой показывая, что не стану даже смотреть в сторону его набросков, не то что к ним прикасаться. Я ведь понимаю, насколько важна для гения его работа, и мне действительно не хочется хоть чем-то ему помешать, спугнуть боязливую птицу вдохновения, которую бывает порой тяжело вновь поймать, однажды упустив. Пока да Винчи что-то поспешно чертит на широком листе, вновь погрузившись в мир своих мыслей, я беру бокал и наполняю его на четверть тосканским Chianti. Успеваю сделать всего пару неспешных глотков, когда Маэстро возвращается к своему рабочему столу. Безмолвно протягиваю второй кубок ему. — Декорации, которые Вы просили, будут полностью готовы к завтрашнему вечеру, синьора, — откинувшись на спинку кресла и отпив вина, произносит мужчина и устало потирает переносицу. — Нет слов выразить всю мою благодарность за то, что, несмотря на свою занятость, все же согласились помочь, Леонардо, — искренне говорю я и в подтверждение своей признательности накрываю его ладонь своей. — Не стоит благодарностей, синьора. Я предан не только Флоренции и Вашему супругу, но также и Вам, так что всегда готов выполнить любую Вашу просьбу. Он едва заметно напрягается, всего на долю секунды, удивленный моим эмоциональным порывом, однако не отстраняется, в следующий момент снова расслабившись. Я, в свою очередь, тоже не убираю руки. Последним глотком осушаю свой бокал и ставлю его на стол, большим пальцем легонько провожу по загорелой коже тыльной стороны ладони художника. — Любую просьбу, говорите? — в моих глазах загораются озорные искорки, когда я внимательно всматриваюсь в лицо Леонардо. — Тогда, быть может, поделитесь со мной, над чем Вы сейчас работаете? Я киваю в сторону лежащего поверх остальных бумаг и книг небольшого альбома в кожаном переплете, с которым Маэстро никогда не расстается, где бы он ни находился. Когда я только входила в его кабинет, да Винчи что-то торопливо записал на пергаментных страницах блокнота. И на прикрепленном к мольберту — вновь сокрытому от посторонних любопытных глаз тканью — листе он, что-то мне подсказывает, чертил увеличенные эскизы какого-то нового удивительного проекта. На лице художника отражается сомнение, на которое я тотчас же отвечаю умоляющим взглядом. — Я знаю, что Вы не показываете свои заметки, пока не доведете начатое до конца… — нерешительно начинаю я, однако любопытство придает мне смелости, и я уже увереннее продолжаю: — Но все же я смею надеяться, что Вы позволите взглянуть на то изобретение, работе над которым я помешала своим визитом. Вы же придумали что-то новое, не правда ли? Еще несколько секунд тягостного молчания, и, наконец, Леонардо, тяжело вздохнув, сдается. — Это должен был быть сюрприз, но раз Вы так настаиваете, синьора… На какой-то миг я улавливаю в его взгляде такие же лукавые искорки, какие танцевали в моем. А быть может, это только лишь игра света и теней, и мне просто показалось, что на самом деле гению хочется поделиться с кем-нибудь — со мной — своей очередной совершенно безумной на первый взгляд идеей, пусть он ее еще и не доработал. Рука мужчины выскальзывает из моих пальцев, он тянется к своему альбому и разворачивает его, открывая на нужной странице. Меня поражает точность, с которой он прорисовывает мельчайшие детали своих изобретений, поражает диковинная необычность крошечных рисунков, что предстают моему взору. Но, естественно, я ничего в них не понимаю. Да и вряд ли кто-либо другой без объяснений Маэстро смог бы что-то разобрать в его чертежах. — Это прожектор, — понимающе улыбается Леонардо и указывает пальцем на небольшой рисунок, в отличие от других, не испещренный множеством линий и стрелок, подписанных какими-то цифрами и буквами. — Устройство, с помощью которого и те декорации, что я рисую, и сами актеры на сцене будут выглядеть совершенно иначе. Оно позволит создать более интенсивный и широкий свет. Посмотрите… Я придвигаюсь ближе, чтобы лучше рассмотреть эскиз, который да Винчи, не прекращая объяснений, принялся дополнять новыми штрихами. — Похоже на какой-то ящик или коробку, — отмечаю я и указательным пальцем веду по исчерченному карандашом листу. — А это что? — Стеклянная линза, которая будет располагаться в специальном отверстии с одной стороны, как Вы правильно поняли, ящика, — с таким восторгом в голосе вещает о своем творении брюнет, что и я вмиг заражаюсь его энтузиазмом, ни секунды не сомневаясь, что результат воплощения этого чертежа будет поистине грандиозным. — С другой же стороны внутрь нужно лишь поместить свечу, и ее свет заполнит всю сцену, рассеиваясь через эту линзу. — Не может быть! — пораженно восклицаю я и перевожу взгляд с рисунка на его автора. — Осветить всю сцену всего лишь одной свечой? Неужели это возможно? — Industriae nil impossibile**, — пожав плечами, только и отвечает Леонардо. И тут до меня вдруг доходит, что это чудесное изобретение — которое, вне всяких сомнений, обязательно получится использовать в реальности — было придумано специально для предстоящего праздника и спектакля, организацией которых занималась я. Осознанно или нет, но Маэстро сделал это, чтобы моя — далеко не оригинальная, в отличие от его — затея удалась на славу. Он мог просто выполнить заказ, как я и просила, расписав холст для декораций… но ведь у такого гения никогда ничего не бывает простым, не так ли? Да Винчи закрывает свой блокнот и откладывает его в сторону. Мы обмениваемся взглядами, и я больше ничего не говорю. Он тоже. Довольно слов — как много бы их ни было, все равно не хватит для того, чтобы выразить свои эмоции. Но и без того, кажется, мои глаза способны горящим в них восхищением осветить всю комнату, точь-в-точь как тот прибор, о котором великий изобретатель только что мне поведал. Поднимаюсь из кресла, намереваясь покинуть кабинет художника и дать ему, наконец, спокойно продолжить работу. И за мгновение до того, как уйти, все-таки подаюсь вперед и — неосознанно, а может, и осознанно — чуть промахиваюсь, запечатлевая легкий поцелуй в уголке губ Маэстро вместо щеки. ____________________________________ * Довольно слов. (лат.) ** Для старательного нет ничего невозможного. (лат.)