Мертвые места

В нем добрая сажень роста. Он крепок, хорошо сложен, будто вылит из стали. Вид его грозен, но глаза - добрые. - Не лучшее время для возвращения домой, родич. Он и знать не знает, что родина далеко, в теплых песках Эльсвейра. Ядовитых, отравленных солнцем песках. - Мне жаль, - шепчет одними губами, беззвучно, пока напарница не смотрит. А вот самой Ринд не жаль. Ей холодно, и она не может думать ни о чем другом. Слушая рассказы отца, прошитые тоской по Скайриму, она представляла все иначе: теплее, лучше, роднее. Только теперь она поняла, что матушка всегда была права: здесь один только снег и больше ничего. Снег, ветер и кровь. Целый океан крови. - Эй, ты, шаг вперед, - в его словах сталь, но в глазах все то же тихое «мне жаль». Первого из четверых убивают в спину, как зверя. Тетива звенит, и стрела летит прямо в цель ослепляюще быстро, не оставляя конокраду ни шанса. Рана невелика, и кровь вытекает из него медленно, толчками. Со вторым не так. Тяжелая алебарда сносит ему голову легко, одним коротким ударом, и кровь брызжет фонтаном, заливая землю у плахи и черную одежду палача. Ринд знает, что следующая она, и это ее пугает. Так, что зуб на зуб не попадает. - По крайней мере, ты умрешь на родной земле, - слова норда сочатся не столько позорной жалостью, сколько сочувствием. - Спасибо, - шепчет она, чувствуя, что сердце бьется уже в самой глотке, готовое вот-вот выпрыгнуть. Четвертый, последний из живых, одаривает Ринд колким взглядом, от которого все внутри еще больше холодеет, превращается в студень. Его рот перевязан, как у бешеного, сорвавшегося с цепи пса, а в глазах – пустота, одно безумие да подрагивающие тени. - Шагай, - тычок в спину от женщины-редгарда как последнее предупреждение. Ринд противно прикасаться к влажной от крови грязной плахе, но ее торопят. Смерть в Империи – дело суматошное. У них на крючке куда более крупная рыба, и надо торопиться прихлопнуть ее, пока не ускользнула, сверкнув красивой, переливающейся на солнце чешуей. - Палач, - короткое приказание все той же редгардки звучит как плевок. Ринд крепко зажмуривается и потому не сразу замечает нечто на горизонте, зато хорошо его слышит. Звучный, протяжный, пробирающий до самых костей рык. Что-то тяжелое падает сверху, на время лишая ее способности передвигаться, видеть, дышать. До самого выхода из сырого, пропахшего плесенью и экскрементами тоннеля Ринд не понимает, что же, собственно, вокруг происходит. - Ты в порядке? – не дождавшись ответа, норд ощупывает ее, ищет раны. – Жить будешь. Он говорит что-то про Имперский легион и местечко под названием Ривервуд, но Ринд не вслушивается. Кажется, норда зовут Хадвар. Ей нравится: красиво и звучно. Она повторяет его имя про себя раз, другой, еще и еще. До тех пор, пока оно не въедается под корку, не заглушает весь остальной мир. - Я иду в Ривервуд, мой дядя там кузнец. Ринд знает, что идти ей некуда, но вслух не признается. - Думаю, нам лучше разделиться, - задумчиво произносит он. – Если бы ни твоя помощь, я бы не выбрался. Ринд смотрит сначала на него, а потом на окровавленный меч в своих руках. Его лезвие все в мелких щербинках и царапинах. - Можно я с тобой? – голос ее дрожит. - Это верное решение. Я буду рад. Они идут быстро и постоянно оглядываются, опасаясь погони, но Ринд все равно нравится. Она и подумать не могла, что просто передвигать ноги, взбивая сухую дорожную пыль, - уже наслаждение. Кровь на ее ладонях подсыхает, берется уродливой бардовой коркой, и она сдирает ее ногтями. - Снега нет, - спокойно заключает она. – Мне нравится. - Здесь теплее, - пожимает плечами Хадвар, - снег разве что верхушки хребтов присыпает. За одним из поворотов их встречает стая волков, иссиня-черных, голодных и очень злых. Их глаза горят недобрым желтым огнем, а зубы готовы рвать и кусать. Они с Хадваром успокаивают их ударами клинков и молча бредут дальше. На душе скребут кошки. - Видишь вон те развалины? – Хадвар вдруг останавливается и указывает перстом вверх. – Ветреный пик. Жуткое местечко. Когда я был мальчишкой, мне про него снились кошмары. Ну, как драуги лезут ко мне в окно, и все в таком духе. Признаться, мне тут до сих пор неуютно. Вместо развалин Ринд видит лишь останки огромного существа: пугающую, разверзнутую грудную клетку. Она невольно ускоряет шаг, и в Ривервуд они приходят засветло. Хадвар провожает ее до дома на самом краю деревеньки, а сам идет к реке умываться. Хоть местная река зовется Белой, в этот день она ненадолго становится Алой. Ее надрывная песнь заставляет Ринд вспомнить о доме и взгрустнуть. Забытая кузница с остывшей печью, задохнувшимися, неживыми мехами и проржавевшим верстаком ее ни капли не пугает, равно как и слепой, без единого окна, дом. Все это усиливает ее подозрения насчет Хадвара и больше ничего. Ринд и раньше видела тот странный, затравленный взгляд, что был у ее случайного спутника: пару раз у молоденьких каджитов, перебравших со скуумой, и лишь однажды – у соседа, зарезавшего жену и детей, потому что тех якобы захватили тени. - Я принес немного еды, - Хадвар улыбается. В его руках плетеная корзина, полная овощей, надерганных на ближайшем соседском огороде. Вместо ответа она улыбается и принимает подарок. С распростертыми объятиями. Убийства пробуждают аппетит. Ринд, конечно, не думает, что кто-то или что-то в доме может причинить ей вред, но на всякий случай прячет в сапог кинжал, случайно найденный на дне старой кузнечной печи. Ужин у них скудный: запеченные овощи и какая-то безвкусная похлебка, но Хадвар рад и этому. - А твой дядя что, умер? – она решается задать вопрос только после того, как, выйдя на двор, перепроверяет, на месте ли ее кинжал. - Утоп, когда мне было восемь, - он немного медлит. – Матушка – еще раньше. Она все говорила, что река поет ей песни, зазывает, да только никто не верил. Ринд отложила ложку и, отойдя к котлу, чтобы погреть руки, задумчиво произнесла: - Но ты же понимаешь, что его нет? Ни его, ни его жены, ни уж тем более дочери? Что никакие драуги за окнами тебе не страшны, потому что никаких окон в этом доме нет? Он молчит и смотрит в одну точку, а затем скомкано прощается и уходит спать в подвал, оставляя ей кровать. Ринд укладывается много позже, когда огонь в очаге догорает и в комнате становится очень холодно. Завернувшись в теплую овечью шкуру, настеленную вместо одеяла, она все ждет, что Хадвар появится на пороге и, разгоряченный, скользнет к ней на кровать, но тот не появляется. Ринд прячет кинжал под подушку и забывается тревожным сном. - Вставай, вставай, моя хорошая. В комнате тьма кромешная. Хадвар гладит ее по волосам и все приговаривает: - Вставай, я покажу тебе что-то. Ринд быстро одевается, и они выходят на улицу, под струи холодного дождя. - Смотри, - шепчет Хадвар, указывая на остов Ветреного Пика. В первое мгновение Ринд не понимает, что он, собственно, такое там увидел, и лишь какое-то время спустя, когда глаза привыкают к темноте, различает нечто ярко выделяющееся на белоснежном горном теле. Черных уродливых блох. Десятки, сотни драугов, медленно сползающих по склону. - Так это правда? – Ринд в ужасе отшатывается. - Я никогда не вру, - просто говорит Хадвар, обнимая. Сотни вопросов, страшных, пугающих, роятся у нее в мозгу, но Ринд не позволяет им пролиться словами. - Пойдем в дом, а то замерзнешь, - шепчет он, наклоняясь к самому ее уху, едва не облизывая. - Как же мы пойдем? А вдруг они доберутся сюда, вдруг влезут в дом? - Вряд ли, - он касается рукой ее живота, скользит под рубашку. – Они еще ни разу реку не переходили. Видно, не могут. Это не кажется Ринд сколь-нибудь убедительным, но она все же позволяет увести себя в дом, почти силой. Просто стоять и рассматривать подобную мерзость невыносимо. - А насчет твоего дяди-кузнеца, который все еще живет в доме, ты тоже не обманул? – боясь услышать ответ, молясь, чтобы Хадвар не ответил, спрашивает она. - Я же говорил, что никогда не вру. Мертвые места здесь, всякое случается, - он улыбается, но почему-то эта улыбка напоминает Ринд оскал.