Равноценный обмен

      « ... мы бы встретились на балу. В красиво убранной, огромной зале, среди сотен гостей, погружённые в музыку живого оркестра. Вокруг царили бы смех и веселье, официанты в строгих жилетах разносили бы шампанское, а в банкетном зале вовсю бы шла подготовка к ужину. Под потолком были бы роскошные хрустальные люстры и освободившиеся из плена связки гелиевые шарики. Они бы посвёркивали тугими золотистыми боками, вызывая у меня лёгкую улыбку и мимолётное сожаление о том, что на эту незатейливую красоту почти никто не смотрит.       Я бы пригубила шампанское и покатала на языке его бархатистый вкус. Я не люблю алкоголь, но мне нравится готовить, отсюда эта привычка распробывовать. Прогуливаясь по залу и стараясь никого не задеть, я обязательно изучу стол с закусками, ведь одни только канапе с ананасами и ветчиной чего стоят! Я поклонник необычных вкусов. Возможно, поэтому мои друзья и знакомые не особо доверяют моей стряпне? Кроме Рангику-сан, конечно, в этом она со мной солидарна.       Вскоре бы начались танцы. Дирижёр бы раскрыл душу очередной мелодии с непринуждённым изяществом, а я бы пропустила её терпкие ноты сквозь себя, создавая резонанс со своей собственной душой. Вибрации живой музыки разлились бы в воздухе изысканными духами, которые я бы жадно и полно вдыхала своей грудью. Ведь ни одна запись не сравнится с живой музыкой.        И вот, в момент, когда я была бы более всего открыта, появился бы ты. Непременно в светло-сером костюме, который бы очень шёл тебе. Ты бы вошёл с балкона, на котором уединялся в тишине от праздничного шума. Наверное, ты был бы единственным в зале, чьё лицо не выражало бы радости. Тебя бы смущало столь большое количество людей, ведь ты привык к уединению; ты бы направился в мою сторону, потому что из всех присутствующих ты знаком лишь со мной, а моё алое платье бросается в глаза. А я бы поставила бокал с вином на столик и направилась навстречу тебе.       Я бы перехватила твой взгляд и потерялась бы в нём. Знаешь, меня с первой нашей встречи поразил цвет твоих глаз. Глубокий зелёный, словно раздробленный на ночном небе изумруд с вкраплениями самых разных оттенков, от искорок молодой весенней листвы до тёмного авокадного. И такая роскошь в обрамлении густых угольных ресниц. Я помню, как замешкалась при нашей первой встрече, и вместо того, чтобы сражаться с тобой, глупо любовалась твоим драгоценным роскошеством. Это дорого мне обошлось, и много позже, запертая в своей белоснежной клетке, я размышляла над тем, почему так устроены арранкары. Почему у вас, таких жестоких и, зачастую, беспринципных, есть подобная красота – у каждого из вас. Яркий, сочный элемент вашей внешности, будь то глаза или волосы. Зачем вам это? Буквально в тот же момент я поняла, зачем. Яркие краски, которыми награждён каждый из вас – одно из немногих ваших сокровищ в том чёрно-белом Аду, где вы вынуждены были жить. Яркий небесно-голубой, глубокий изумрудно-зелёный, кричащий розовый или королевский солнечно-жёлтый – та ниточка, за которую вы цеплялись, чтобы не потерять себя. И по мере того, как эти цвета становились для меня всё более ярким путеводным маяком, я чувствовала, что ослепительная белизна вытягивает из меня мои собственные краски, и скоро я бы превратилась в бледную тень себя прежней. Эта мысль вызывала у меня горькую усмешку. Поэтому, пожалуйста, не удивляйся моему восхищению.       Пока рой сбивчивых, словно потревоженная мошкара, мыслей кружился у меня в голове, мы бы уже встретились в центре зала. Твоё лицо было бы по-прежнему равнодушным, но в глубине твоих глаз я бы разглядела теплоту. Просто я верю, что чувства в тебе ещё не умерли, и, поживи ты в моём мире некоторое время, ты бы понял, как это прекрасно – чувствовать. Как это прекрасно – любить кого-то. Я понимаю, что это прозвучит глупо, но мне не привыкать говорить глупости. Я умудрилась полюбить тебя за те два месяца нашего знакомства во Дворце. Мы практически не общались. Да что там, мы поговорили всего дважды, а потому было бы действительно глупо назвать наши отношения хотя бы приятельскими. Но пойми, ты был моим единственным собеседником. Единственным, кто обращал на меня внимание каждый день, пусть и по чужой указке. Единственным цветным пятном в моём окружении. Наверное, справедливо будет уточнить, что влюбилась я скорее в твои глаза, такие же холодные и пустые, как драгоценные камни. Они, и ещё зелёные дорожки слёз на твоей фарфоровой коже – вот и всё, что у меня тогда было. Мне казалось, что я медленно умираю в том обилии белого и чёрного, ты словно бы сам состоял из этих цветов. И лишь глаза…       Я не смею надеяться на взаимность. Её просто не может быть. И тот бал, что я описываю, и наша предполагаемая встреча на нём – не более, чем мои мечты, моя иллюзия, мой солнечный щит от холода окружающего меня мира. Смешно, право же, смешно! Так смейся вместе со мной, плачь вместе со мной, чувствуй что-то вместе со мной. Пожалуйста, это единственное моё желание. Других уже просто не осталось.       … ты бы обнял меня за талию, я бы положила затянутые алым шёлком руки тебе на плечи. Мы бы медленно кружились в танце, утонувшие в ярком свете богатых люстр и глазах друг друга. Потому что я надеюсь, что на тот момент мои глаза были бы прежними, не выцветшими и по-старому серыми, как предгрозовое небо. Ты ведь видел такое небо, когда был в Гэнсее, верно?       Люди вокруг расступились бы, или вообще исчезли. Для нас бы никого более не существовало. Лишь музыка и цвета. Наши цвета. И тогда ты бы мне улыбнулся, так, как ты мог бы улыбаться, чуть скованно и прилагая немало стараний. Но эта улыбка была бы искренней, ведь ты хотел бы улыбнуться. А я бы улыбнулась в ответ.       Более всего я боюсь, что меня спасут отсюда. Что вот-вот во Дворец с воинственным кличем ворвётся Куросаки-кун со своей огненно-яркой шевелюрой и глазами дикого мёда. Что придёт каштаново-жгучий Чад в своей гавайской рубашке. Что появятся сине-белый Исида-кун и снежно-прекрасная Рукия-сан. Я боюсь этого момента, потому что я сразу же ослепну от обилия позабытых цветов и чувств. Веришь ли, я почти разучилась чувствовать сама. Я стала словно послушная, безвольная кукла, какой и хотел видеть меня твой господин. И лишь твои глаза вызывают во мне какую-то жизнь. Не переживай, я уже смирилась с этим. Мне это даже нравится.       Но ещё больше, чем встречи со своими друзьями, я боюсь потерять тебя. Потому что ты стал для меня больше, чем просто смысл жизни. Ты и есть моя жизнь».       Улькиорра в очередной раз вчитывался в знакомые строки каллиграфического письма. Он уже знал каждое слово назубок, иероглифы прочно отпечатались в сознании. Он так долго держал этот лист бумаги, что кое-где смял его. Молодой мужчина сидел на диване в комнате Орихиме, почему-то разворочённой. Одна стена была практически полностью разрушена, пол устилал толстый ковёр из пыли и белого мраморного крошева. Улькиорра знал, чьих это рук дело, агрессивная реяцу до сих пор слабо мерцала в воздухе. Но вот чего бывший Куатро не знал, так это мотивов рыжей женщины, когда она кинулась к нему там, на поле боя в Хуэко Мундо. Зачем она это сделала? Почему плакала и кричала? Он ведь всё равно уже не слышал её слов. Он чувствовал, что умирает, что уже умер и достаточно лишь одного касания, чтобы его тело развеялось прахом из духовных частиц в сухом воздухе пустыни. Она подарила ему это касание. Последнее, что он запомнил – её рука, тянущаяся к его руке, и единственное слово, которое он был в силах услышать. А после его не стало.       Так почему он здесь, живой и, на удивление, так не похож на себя прежнего? Улькиорра всем своим существом ощущал произошедшие в нём изменения. Он стал сильнее. Он стал цельным. Он мог чувствовать.       «Отрицаю!»       Он очнулся на расплавленном до состояния белого стекла песке, в исполинской воронке. Сначала Куатро даже не понял, что произошло, но вскоре он вспомнил недавние события. Его бой с Куросаки. Его поражение. Его смерть. Так почему же?..       «Отрицаю!»       Она была там, бежала к нему. Женщина с солнечно-рыжими волосами, каких он никогда прежде не видел. И она что-то кричала ему, но что именно, он не слышал. Почему она бежала к нему?       «Отрицаю!»       В смятении, он вернулся в полуразрушенный белый дворец, ноги сами привели его в её комнату. Вернее будет сказать, в её тюрьму. Сам не понимая, зачем, Улькиорра прошёлся по комнате, равнодушно всматриваясь в вещи, никогда его пленнице не принадлежавшие. Кроме одной, бледным розовым выделяющейся на фоне прочих. Это был дневник рыжей женщины. «Орихиме», - поправил себя Куатро и сам удивился этому. Присев на диван, Улькиорра принялся листать страницы книжицы, пока не наткнулся на последнюю запись. Она, как и сам дневник, выделялась своим ярким бордовым цветом. И это явно были не чернила.       Цена за жизнь – смерть. Таков равноценный обмен.       - … спасибо, Орихиме.