Калейдоскоп

Машина

      На раскаленном жарой асфальте, прямо посреди многолюдной площади, на коленях стояла нищенка. Прохожие обливались потом, а древняя старуха была одета по-осеннему: тяжелые пыльные ботинки, длинный, до самых пят, старый выпачканный плащ и пуховый платок, который почти целиком покрывал ее голову. Подбородок старуха прятала за высоким воротником, а на носу ее покоились невероятно огромные очки, толстые линзы которых закрывали всю верхнюю часть лица. Изредка кто-то бросал на расстеленную у ее колен газету одну или пару монет, и тогда старуха принималась бормотать что-то неразборчивое и кланялась так низко, что почти касалась лбом асфальта.       Похоже, что удушливое лето сводило с ума всех, кроме этой нищенки и внимательно следившего за ней мужчины. Он стоял неподалеку, у газетного киоска, не потрудившись даже укрыться в его тени. Забыв о своем желании купить газету, мужчина не сводил взгляда с раскачивающейся из стороны в сторону и бормочущей молитвы старухи. Он и сам пока не знал, что привлекло его внимание, но где-то в дальнем уголке сознания, как раз там, где должно быть, обитает интуиция, дрожал легкий колокольчик, звон которого мог означать только одно: что-то не так. Мужчина пригляделся: ее по-стариковски медленные движения и сутулость выглядели совершенно натурально, а поклоны и причитания вызывали жалость, но не это и даже не ее дикий, не по погоде теплый наряд, привлекал его внимание так сильно, как скрытое очками и платком лицо. Ему казалось, он чувствует едва уловимый, но хорошо знакомый ему запах – запах обмана.       Достав из заднего кармана брюк бумажник, он раскрыл его и пробежался пальцами по купюрам, выбрав самую крупную, мужчина медленно двинулся к старухе. Подойдя, он присел на корточки прямо перед ней и, зажав банкноту между пальцев, протянул руку вперед. От удивления нищенка перестала бормотать и замерла, ее глаза намертво прилипли к купюре - чтобы заработать такую сумму, ей нужно было простоять на коленях месяц, а то и полтора. Неуклюже наклонившись вперед, она протянула руку, но заветная бумажка выскользнула, и ее пальцы ухватились за воздух. Растерявшись, она подняла взгляд на мужчину, ожидая увидеть на его лице презрение и издевательскую усмешку, но вместо этого ее встретили холодные, внимательно рассматривавшие ее глаза.       - Сними очки, - тихо сказал он и снова протянул ей банкноту, намекая на то, что действие будет оплачено.       Старуха замялась и затравленно огляделась по сторонам: но никто не обращал на них внимания, толпа обтекала их, как вода обходит камень. Еще раз, бросив жадный взгляд на купюру, она схватилась за свои очки и сняла их, лишь на мгновение, открыв верхнюю часть лица, а затем тут же водрузила их на место. Мужчина кивнул и отдал ей деньги, его губы тронула едва заметная улыбка – он был прав.       Поднявшись, он вернулся к киоску и попросил сегодняшние «Известия». Оставив продавщице сдачу, мужчина спрятался в тени, и, смахнув со лба капельки пота, отыскал взглядом дату публикации.       - Июль, тысяча девятьсот девяносто шестой, - медленно произнес он, убирая газету подмышку, - ну что ж, - вздохнул он, - пусть так.       В нерешительности мужчина оглядел площадь и, немного подумав, направился к дороге. У светофора толпилось немало народу и все ждали зеленый сигнал, не смотря на то, что машин на дороге не было. Не сводя глаз со светофора, мужчина переминался с ноги на ногу – его донимала жара, его раздражала толпа, у него было не так много времени.

***

      Водитель старенького форда опаздывал в кино, и это было ужасно, ведь там его ждала самая красивая на свете девушка. Таких красоток нельзя заставлять ждать, никак нет, сэр. Паренек прибавил газу:       - Боже, какая жара.       Автоматические стеклоподъемники в его форде сломались едва ли не раньше, чем сам он родился, а ручные были такими тугими, что крутить их нужно чуть ли не двумя руками. Машина стремительно приближалась к Садовой площади, когда его терпение лопнуло и, придерживая руль одной рукой, он навалился плечом на дверцу, и остервенело начал крутить ручку. Если бы парень не опаздывал или не был так занят стеклоподъемником и мыслями о тонких ножках своей подружки, возможно, он заметил бы пешехода, шагнувшего на переход под желтый сигнал.

***

      Сколько же можно ждать, может, этот светофор сломан? Кто знает, сколько у него осталось времени, вряд ли много. Он обмахивался недавно купленной газетой и гипнотизировал красный сигнал. Желтый, наконец-то! Мужчина бросил взгляд на дорогу, но из-за толпы почти ничего не было видно, ну и ладно, нельзя же стоять тут весь день – он решительно шагнул вперед. Чья-то рука тронула его за плечо, но слишком поздно, для того, чтобы он успел остановиться. Ноги вынесли его на середину дороги, прежде чем он поднял голову и увидел, несущийся прямо на него синий форд.       Удивительно, как в критические моменты способно растягиваться время - он успел рассмотреть водителя, который не смотрел на дорогу, взглянуть на испуганные лица людей, стоявших у перехода, несколько раз вдохнуть и выдохнуть, чувствуя, как страх судорогой сковывает его тело. Успел понять неотвратимость происходящего. Удар был сильным, но как ни странно, он ничего не почувствовал - просто какая-то неведомая сила схватила его, и, сминая, как картонную игрушку, отшвырнула в сторону.       Расталкивая онемевшую от шока толпу, старуха-нищенка пробралась, наконец, к сбитому машиной мужчине. Одного взгляда ей хватило, чтобы понять – вряд ли он сможет ходить, если выживет. Она опустилась рядом с ним на колени и приподняла его голову - светлые волосы мужчины были перепачканы кровью, глаза открыты, изо рта тоже стекала кровь. Старуха закусила губы и, все больше теряя надежду, приложила голову к его груди. Послушав с полминуты, она распрямилась и принялась обшаривать его карманы, а вытащив бумажник, склонилась и поцеловала мужчину в лоб:       - Надеюсь там, тебе будет лучше, чем всем нам здесь.       Поднявшись на ноги, нищенка приподняла полы плаща и, пробравшись сквозь толпу, побежала прочь, словно ей было пятнадцать лет. Впрочем, ей ведь и было пятнадцать.

Яма

      Жара. Боль и вспышки света, чьи-то голоса и крики, шум. Вкус крови и каша вместо ребер, сломанные ноги. Кажется… в этот раз это была машина. Да, удар и асфальт жжет разбитую щеку, кровь стекает по волосам. И снова раскаленные клещи вытаскивают душу из тела, чтобы погрузить ее в беспросветную тьму. Сколько раз я уже проходил через это, боже, сколько я еще смогу вытерпеть, прежде чем сойду с ума?       Обратный процесс ничуть не лучше – меня сжимают в точку, и я становлюсь все меньше и меньше, пока ужасный грохот разрывает рассудок. Давление растет и растет невыносимая скорость, с которой меня несет через чертовы американские горки великого Ничто, где каждое мгновенье я теряю частичку себя. Будто огрызок мелка, которым проводят бесконечную линию, я иссякаю. Воспоминания прожитых лет и пережитых смертей вытягиваются в тонкие струны, которые опутывают меня и душат.       Затем все вдруг прекращается, и я обретаю тело. Ощущение такое, будто ты пытаешься засунуть ноги в ботинки, которые малы тебе на три-четыре размера. Каждая частичка нового тела отзывается во вновь обретенном мозгу дикой болью, но все это ничто, главное, не забыть себя, не потерять память, то единственное, что еще осталось.       Я почти забыл свое имя, но я точно знаю, что ждет каждого из нас после смерти. Нас ждет Калейдоскоп.

***

      - Артем, ты видел, в какую сторону они побежали? – кто-то хлопает его по плечу, и это первое чувство, которое он испытывает в новом теле, заставляет окончательно придти в себя.       - Н-нет, - отвечает Артем и оглядывается по сторонам, пытаясь понять, где он и что происходит.       - Ну и какой тогда от тебя толк? Ладно, бежим, мы еще можем поймать этих мудаков. Давай я вверх по лестнице, а ты ищи на этом этаже, - парнишка лет семнадцати, снова хлопает его по плечу и, подмигивая, бросается бежать.       - Нет, спасибо, - тихо пробормотал Артем себе под нос. Он еще не привык к своему телу, ноги еле держали, а перед глазами плыли красные пятна, - я лучше отдохну.       После жары, что была в прошлый раз, очень приятно оказаться в прохладе позднего вечера. Артем похлопал себя по карманам и вытащил из куртки телефон.       - Двадцать три сорок. Пятое ноября, две тысячи девятого года.       Он оказался в недостроенном здании, бог знает, что он тут делает. Наверное, играет во что-то. Ни черта не видно, сквозь пустые глазницы оконных проемов не проникает ни капли света. Судя по высоте, это был пятый или шестой этаж. В помещении царил жуткий бардак: повсюду разбросан строительный мусор, доски с гвоздями, обломки полуразваленных перекрытий, осколки кирпича и бетона. Нужно выбираться отсюда, иначе, со своей-то кармой, Артем отправится к праотцам быстрее, чем успеет сказать «я проклят навеки». Надо найти лестницу. Подсвечивая дорогу телефоном, он аккуратно шагал сквозь завалы, пытаясь найти выход. Его зрение, слух и остальные чувства еще не пришли в норму, поэтому он не услышал, как сзади кто-то подкрался.       - Попался! – крикнули ему на ухо и затем толкнули в спину, - ты че с фонариком-то ходишь, это палевно, чувак.       От неожиданности Артем не успел среагировать на удар – телефон выпал из руки, а сам он пошатнулся и, его повело вперед. Теряя равновесие и спотыкаясь, он пытался тормозить, но ноги плохо слушались. Артема несло вперед, пока он, не запнувшись о какой-то порожек, рухнул вниз. Смирившись с тем, что он разобьет колени, а может быть еще и лицо, Артем не сразу понял, что произошло, и закричал только когда пролетал мимо третьего этажа. От удара о дно шахты лифта он потерял сознание.

***

      - Ну что там, видно что-нибудь?       - Да, вон он видишь? – луч фонаря выхватил из темноты дно шахты и четверо парней увидели Артема.       - Постойте, вдруг он еще жив? Нужно попробовать вытащить его оттуда, - еще один луч осветил шахту, - черт, это что, арматура?       - Да… вот дерьмо, она прошила его насквозь. Нужно сваливать отсюда.

***

      Артем пришел в себя и судорожно глотнул воздуха. Он открыл глаза и увидел луч света на своей неестественно вывернутой руке. Рука была сломана, она лежала прямо перед его лицом, а он совершенно ее не чувствовал, ни единого пальца, просто сгусток жгучей пульсирующей боли. Артем слышал, как где-то наверху звучали голоса.       - Парни, - прохрипел он, и в горле что-то забулькало, - не бросайте меня здесь, вытащите меня отсюда.       Артем закашлялся и увидел как на полу, от его кашля оседают капельки крови.       - Пожалуйста, - простонал он, - эй!       Но его хрип никто не услышал и спустя пару минут, огни фонарей погасли, а голоса стихли. Он остался один. К физической боли можно привыкнуть, человек привыкает к чему угодно, особенно, если это происходит постоянно, но вот приучить к чему-либо свою сущность, гораздо сложней. Как объяснить инстинктам, что то, что ты умираешь – это нормально. Как обуздать животный страх, и сказать «отвали» охватывающей, подчиняющей себе, панике? Он не знал, как не знал и того, сколько ему предстоит пролежать здесь, прежде чем все начнется по новой.       В шахте было очень холодно, и вскоре он замерз, от этого боль ощущалась еще острей. Ему не хватало сил на то, чтобы пошевелиться, но он чувствовал, что что-то крепко держит его. Артем не знал, что кусок ржавой арматуры насквозь пробил ему грудь и намертво пришпилил тело к полу. Легкие были отбиты, а ребра снова переломаны, поэтому куска арматуры он просто не замечал. Он постоянно кашлял, и этот кашель причинял ему дикую боль, при каждом движении в легких вспыхивал пожар. Единственное, что его радовало, так это стремительно увеличивающаяся лужа крови, он знал, что от кровопотери умирают быстро, знал на собственном опыте. Поэтому он просто ждал, гадая, есть ли хоть капля смысла в его нынешнем существовании. В этой бесконечной веренице смертей, заложником которой он стал, есть ли надежда на то, что когда-нибудь это закончится?       Дышать становилось все тяжелей, голова кружилась, ему жутко хотелось пить, а от вкуса крови во рту уже тошнило. Артем был уже в полубессознательном состоянии, когда услышал какой-то шорох и попискивание. Несмотря на холод, его бросило в жар.       - Только не это – нет, нет, нет, нет. Надеюсь, я ошибся, - он напрягся и приподнял голову. Глаза, привыкшие к темноте, заметили какое-то движение, а потом, он увидел, как огромная крыса, хищно сверкнув глазками, подбежала к его руке. Артем заплакал, когда увидел, еще одну крысу, выбежавшую откуда-то из угла.       - Боже нет! – вместо слов с его губ слетало лишь неразборчивое клокотание, - кыш! Уйди, мерзкая тварь!       Напрягаясь изо всех сил, он смог лишь шевельнуть пальцами, но одно только это утомило его настолько, что он чуть не отключился. А крыса меж тем забралась на руку и принюхалась к его крови. Не обращая никакого внимания на хрипы человека, крыса вонзила свои острые зубы в его палец. Артем истошно заорал, чем вызвал бурный приступ кашля, кровь заполняла его горло и, задыхаясь, он видел, как вторая крыса подбиралась к его лицу.

Купальщица

      Это была одна из самых худших его смертей, но не самая худшая, нет. Дрожь еще не прошла, и он все еще чувствовал запах крыс, а его уже снова несло сквозь тошнотворный водоворот пустоты и скорости, тишины и забвения. Он молил бога, чтобы все это прекратилось, он мечтал растаять и исчезнуть, но с каждым разом, надежды на спасение становилось все меньше. Он знал, почему это с ним происходит, и соглашался с тем, что он это заслужил. В этот раз, мясорубка мироздания, прокрутив несколько раз, выплюнула его в тело парализованной шестилетней девочки. Но он был искренне рад, потому что вряд ли глаза больной дочери очень богатых родителей, сожрут крысы.

***

      Теперь его звали Алисой и кормили шесть раз в день. Но еда не доставляла удовольствия, как и общество измученных болезнью дочери родителей. Несмотря на то, что они пытались изображать оптимизм, после каждого их визита на него накатывала депрессия. Когда депрессия проходила, а тело Алисы переставали мучить приступы удушья, у него появлялось время подумать, и он был безумно рад этой возможности, потому что обычно времени на это не оставалось.       После каждого перерождения отсчет шел на часы, иногда смерть находила его спустя день или два, а иногда ему не давали и нескольких минут. Первые тридцать его смертей произошли меньше, чем за пару часов. Это было самое трудное время, ведь тогда он почти не понимал, что происходит. Словно кусочки стекла складывались в разнообразные узоры новые события: менялись времена, менялись личности, в которых он просыпался, нерушимым оставалось только одно – все заканчивалось смертью. Он едва не лишился рассудка, хотя может и лишился, ведь каждый из нас безумен ровно настолько, насколько нужно быть сумасшедшим, чтобы выжить. Он давно потерял отсчет времени и не знал, сколько это уже с ним происходит, как и не знал, будет ли этому конец.       Сначала он пытался бороться, прятаться, спасаться, он не понимал за что ему это, почему. Но потом он перестал сопротивляться, поняв, что это не более чем наказание за то, что он натворил в самой первой своей жизни. Еще до того, как он попал в Калейдоскоп - так он назвал то, что с ним происходило. Наверное, это и есть ад и те, кто обманывал, утонут во лжи, те, кто предавал - в предательстве, и так далее, а вот он приговорен к вечной смерти. И уж точно не по ошибке.       Не смотря на то, что он не мог двигаться, не мог говорить, ничего не мог, кроме как лежать и думать, ему нравилось быть Алисой. В своем роде это был отпуск, о котором он так мечтал. Но всему приходит конец и когда на пятый день его пребывания в Алисе, девочку посадили в инвалидную коляску и вывезли на улицу, он не сомневался в том, что что-то случится.       Ветреным летним утром, одна из нянечек поставила инвалидную коляску на край бассейна и столкнула девочку в воду. Может женщина устроила Алисе эвтаназию из жалости, может ее наняли конкуренты отца девочки, ведь тот был крупным бизнесменом и у него вполне могли быть враги. А может пожилая женщина и вовсе была убийцей или сошла с ума, кто знает. Да и какая разница, оказавшись в воде, он сразу же сделал глубокий вдох.

Магафур*

      И снова его смяли, пережевали и выбросили в жизнь. Обессиленный и измученный он осознал себя в теле мужчины. Он мог ходить, мог говорить, и это было волшебно. Он нашел у себя в карманах деньги и решил немедленно потратить все в ближайшем борделе на выпивку и женщин. Не зная, в каком городе, и в каком времени, переродилась его душа, он все равно был уверен, что бордель найдется, стоит только поискать.       Наслаждаясь новым телом, он медленно шел по ночным улицам одного из миллиона городов мира, который он успел повидать не одним десятком глаз. Ветер трепал его волосы и хотелось петь, так хорошо ему было в этом новом теле. Но у каждой дороги своя душа, и эта привела его вовсе не в бордель. В самом конце одной из улиц он увидел небольшой дом: два этажа, небольшая пристройка и крохотный дворик. Он остановился на лужайке этого дома только потому, что дом этот был удивительно похож на его собственный из той, самой первой жизни и еще потому, что из окна второго этажа валил черный густой дым. Мужчина знал, что Калейдоскоп снова убьет его, если он сунется внутрь, а ведь где-то дальше по пути непременно есть бордель и выпивка. Зачем упускать свой шанс, ведь завтра он снова может оказаться прикованным к постели.       Он покачал головой и медленно двинулся назад на дорогу. Нет, эти люди все равно умрут, рано или поздно, иначе не бывает, уж он-то знал. Какая разница сейчас или потом. Может, в этом доме вообще никто не живет. Он почти сошел с лужайки на дорогу, когда под ноги ему попалась желтая резиновая уточка, мужчина наклонился и взял игрушку в руки. Сжав утенка в руке, он обернулся. Ему не хотелось лезть туда, боже, как же ему не хотелось. Получить ожоги, заживо сгореть, задохнуться угарным газом – это ужасно. Он взъерошил волосы и бросил утку на землю – черт с вами, все равно мне помирать, пусть хоть эти живут.       Он вышиб входную дверь и с криком ворвался в дом. В спальне на первом этаже нашлись спящие мужчина и беременная женщина, торопливо растолкав, он выгнал их на улицу. Женщина плакала и без конца повторяла, что на втором этаже у нее двое детей, а ее муж сам порывался бежать туда, но он не позволил, заявив, что пожарный тут он и нечего ему мешать. Взбежав по обваливающейся лестнице на второй этаж, он закашлялся - дышать здесь почти было нечем. Ему удалось разбудить детей, двух мальчиков примерно пяти и шести лет. Пожар бушевал уже не на шутку, и дом трещал по швам, лестница обвалилась и недолго до того, как начнет рушиться крыша. Он нашел в коридоре открытое окно и по одному спустил мальчишек, бросая их в руки отца. Спуская второго мальчика, он явно чувствовал удушье и кашлял, как чахоточный. Выбраться самому сил уже не хватило, он отрубился с саркастической улыбкой на губах, - так и знал, что не повидать мне сегодня продажных женщин и вина.

***

Он очнулся в постели, таким жалким и беспомощным, что, не удержался и тут же заплакал.       - Похоже, я все-таки сломался, - подумалось ему, - у меня больше нет сил, ни на что. Почему я снова не могу двигаться? Почему мне так тяжело думать? Постойте… а где же мясорубка? И американские гонки великого Ничто? Странное в этот раз перерождение.       Он задумался, но мысли разбегались в разные стороны, и от осознания этого умственного бессилия стало еще хуже. Неожиданно над ним склонилась женщина. Лицо ее казалось смутно знакомым, но память тоже подводила, он не мог вспомнить, откуда знает ее. Женщина заговорила, а он с ужасом понял, что и значения слов ускользают от него.       - Кошмар какой-то, - успел подумать он, прежде чем она заговорила.       - Ну что ты плачешь, мой сладенький? – ласково произнесла она, - хочешь подержать? – кивнула она мужу, и тот улыбнулся в ответ.       Женщина взяла ребенка на руки и прижала к груди:       - Мы назовем его Магафур, - твердо сказала она и передала ребенка отцу, - держи, только осторожней.       - Магафур, значит «прощенный», но почему ты решила дать ему такое имя? – спросил мужчина, осторожно принимая ребенка.       - Не знаю, - пожала плечами женщина, - посмотри, оно ведь ему так нравится.       Отец улыбнулся и поцеловал сына, мальчик уже не плакал, ведь он был прощен.

Прим: Магафур — араб. прощенный