Память женщины

Альмайн Лагенский, примерно 6 век нашей эры. Каждую весну Грайне приходит к берегу моря – в ее земле не найти могилы Диармайда, но она знает, что ветер с моря полетит на запад, в земли Энгуса. Каждую весну она отдает ветру алый лоскут. Алый, как кровь ее возлюбленного в миг гибели. Алый, как его горячие поцелуи, когда он был жив. Мертв ли тот, кто ушел в холмы? Жив ли тот, кого нет с живыми? Черные ее косы давно убелились сединой, а нежную кожу прорезала сеть морщин. Ни одну женщину не щадит время, и Грайне рада, что что Диармайд не увидит ее такой. Там, в землях Энгуса, она верит – он счастлив. Может быть. В сердце навсегда поселился червячок сомнения – он тоскует и не забыл свою мятежную королеву. Она ведь запомнила все: и сонное зелье на ее свадебном пиру, и безмятежность под охраной верного Муадаи, и зеленые ветви волшебного дерева Дуврос... Шестнадцать лет их изгнания и бегства – и годы мира в Рат-Грайнаи. Когда-то она поклялась, что никогда не вернется в свой дом и никогда не расстанется с Диармайдом, но не сдержала своей клятвы – она, Грайне, дочь Кормака, верховного короля Ирландии, стала женой и милой супругой Финну, сыну Кумала. Сколько раз ее упрекали и проклинали вслед – как посмела сбежать со своей свадьбы, погубить великого героя и выйти замуж за его убийцу? Как посмела поддаться речам Финна – не его силе или магии, но только лишь нежному слову? И никто из обвиняющих ее не знает, сколько проклятий услышал сам Финн и сколько ядовитых слов наговорила ему Грайне. Но она жива, ее дети живы, и память о ее возлюбленном сохранена. И разве не высокую цену заплатила она за это? Кажду весну Грайне отдает ветру лоскут алой ткани, сотканный ею за год. И каждую весну не проливает ни слезинки, пока возвращается домой к мужу и своей последней радости, сохравнившей тень давних дней в Рат-Грайнаи - Доннхаду, Эохайду, Коннле и Сейльвсхарку, но более их Оллану, сыну дочери короля Лагена. Сыновьям Диармайда О’Дуйвбне. Дублин, середина XX века нашей эры. Каждый год, 12 мая, Мэри-Джозефин, миссис Ричард Мулкахи, покупает у цветочника рядом со своим домом белую лилию, вяжет ей на стебель алую ленту, и начинает свой долгий путь сквозь Дублин. Она проходит мимо высокого портика центрального почтамта, не поднимая глаза на флаги над ним. Через мост у памятника О’Коннеллу - и дальше, к Гранд-Каналу, по улице, названной правительством Де Валеры улицей Пирса. Мимо здания, где, как она помнит, была редакция Irish Independent. Мимо шумных Доков и затаившихся в них кафетериев - в памяти сразу всплывает вкус домашних пирогов в некоторых из них. И мимо тишины и прохлады Гранд-Канала, по весне пахнувшего более одуряюще, чем лилия в ее руках. Мэри Мулкахи уже давно не девочка, время не щадит людей, но каждый год каждое двенадцатое мая она приезжает в Дублин. Она даже старается дойти до Крайст-Чёрч (но все чаще, конечно, садится на трамвай около Святого Стефана и вверх по Дэйм) и кинуть взгляд дальше, мимо церкви и труб пивоварен “Гиннесса” - туда, где притаилась молчаливая тюрьма Килмэнхем. Лилию Мэри оставляет у алтаря Святого Августина - ведь она знает, он так же посвящен Святому Иоанну. Есть только одно место в Дублине, куда Мэри Мулкахи никогда не поднимется в мае - окаменевший склон Арбор-Хилл. Его колокольню едва видно за громадой бараков на противоположном берегу Лиффи, но Мэри не кидает туда даже взгляд. И старается не вслушиваться, если ей кажется, что где-то совсем рядом по мостовой мерно ударяют тростью. Он сказал тогда, 12 мая 1916-го года, Мэри помнит дословно: “Мы никогда не думали, что все закончится так, что таким будет конец”. Впрочем, она уверена, что он-то сам задолго знал, чем все закончится - знал и позволял верить себе и ей. Возвращаясь домой, Мэри Мулкахи, еще помнящая, как ее звали Мин Райн, никогда не оглядывается и не проливает ни единой слезы.