Апрельский Берлин

Наш Советский Союз покарает Весь мир от Европы к Неве на восток И над землей везде будут петь: Столица, водка, советский медведь!

      В воздухе царил сущий Ад, с ужасом которого мог поспорить лишь Ад на земле. Черные хлопья пепла летали над улицами столицы Германии, которые после нескольких дней упорных боев превратились в кровавые реки. Было ужасно жарко, горячий воздух нестерпимо жег легкие и сушил глаза.       Советские войска уже прорвались через пять колец баррикад, которые были наспех сооружены местным населением вокруг центра Берлина и собирались штурмовать шестое, самое последнее кольцо на подступах к Рейхстагу. Все было как будто во сне…       По ночам я слышал как с той стороны баррикады пели немецкие женщины, а днем – как пели русские мужчины, с каждым новым шагом приближаясь все ближе к отцу немецкого народа. Днем 30 апреля мы приблизились к нему настолько близко, что стали заметны первые окна Рейхстага. В дыму и копоти пожара они напомнили мне пустые глазницы, казалось, что здание было как живое – оно гордо стояло на самом верху холма, презрительно взирая на нас всеми своими окнами. И мы слышали, как стучит его сердце…       Город горел. Нас зажали в его узких улочках, заставив принять на себя весь залп артиллерийских орудий врага. По всей длине и ширине улицы не было живого места – стреляли из каждого окна, из-за каждой двери, с каждой крыши. Немцы будто решили погибнуть вместе со своим городом, превратив его руины в общенародную могилу.       А сердце Рейхстага стучало…       Я чувствовал, как намокает мой китель от пролитой своей и чужой крови. Он стал багровым, душным и настолько невыносимо тяжелым, что я попытался сбросить его с себя, но он намертво прилип к моему телу. Казалось, что его ткань буквально проросла в мою кожу. Противотанковый снаряд панцершрека пролетел в каких-то трех-четырех метрах от меня и рванул где-то в соседнем доме с такой силой, что в ближайших зданиях вылетели все стекла, а меня отнесло на противоположную сторону улицы и впечатало в бетонную стену. Не дав мне опомниться, где-то совсем рядом просвистел второй снаряд, а по моей позиции из глубины улицы был открыт шквальный пулеметный огонь. Только чудом я успел лечь на землю и отползти в безопасное место. Среди развалин домов и горящих танков я заметил маленькую сутулую фигурку, которая с великим трудом, но большим упорством тащила за собой громоздкий черный пулемет. Уши заложило, голова начала неимоверно трещать и раскалываться, однако, я отчетливо слышал каждый вздох, каждое движение моего охотника, чьей жертвой я стал, временно потеряв бдительность среди вражеских стен. Пара автоматных очередей и фигура, словно подкошенная, упала лицом в землю и затихла. Я был как будто во сне…       А сердце Рейхстага стучало…       Все звуки смешались в моей больной голове и отдавались в сердце громким воем. Такой вой я никогда еще не слышал в своей жизни. Он был диким, страшным, не похожим ни на звериный, ни на человеческий. И тогда я испугался. Какой-то голос, который был назойливей русалочьего пения, проник в мое тело и побежал вместе с кровью по венам.       «Твое тело навсегда останется здесь лежать…»       Я видел тысячи трупов и убивал сотни людей. Но все они были ничем, лишь подготовкой к взятию Берлина, хозяин которого побил все рекорды человеческой ненависти.       Это был ребенок. Лишь много позже я слышал от плененного немецкого офицера историю о том, как Гитлер строил в шеренги отряды детей лет 16-ти на площади и как отец трепал их за щеки, посылая на верную гибель. Еще тогда он прекрасно все понимал, но они продолжали верить хозяину Берлина, который говорил им когда-то о сказочной и счастливой жизни. Сомнений не было – это был один из этих детей.        «Боже, ты убил ребенка!..»       Это были даже не дети – эмбрионы войны. Вы слышали их крики, вы видели их лица, полные смирения и печали? Я убил твоего отца и убил твою мать, я убил твоего брата и убил твою сестру. Теперь ты прольешь кровь, которая заставит проржаветь этот пулемет, но которая не даст заржаветь воспоминаниям об этой войне.       А сердце Рейхстага стучало…       Нас становилось все меньше и меньше. Уже немногие могли слышать хриплое, прерывающееся дыхание умирающего Берлина. В небе над нами летали самолеты Люфтваффе, десантируя в город последние силы нацистского племени, некоторые из них умирали, не достигнув земли, подстреленные нашими бойцами. На наших глазах последняя площадь колыбели Германии превращалась в ее кладбище – взрывались танки, гибли десятки людей, лились черные потоки свежей крови. Город будто старый вампир всасывал ее в мостовую и снова требовал еще больших кровавых жертв. Красная армия толпами окружала гордый, неприступный Рейхстаг – оставались считанные мгновения, когда в его глазницах навсегда потухнет свет и…       "Вам никогда не взять Берлин..."       К вечеру сердце отца города остановилось. Немцы ударились в такую панику, что больше половины оставшейся боеспособной силы их армии укрылись в подвале Рейхстага. Я хотел бы их назвать вшами, которых нам пришлось буквально выковыривать из разрушенных стен и коридоров, но вши, насколько я помнил из моего краткого учебного курса, покидают своего носителя при его смерти. Но нацисты будто искали помощи у мертвого тела своего родителя - они стреляли, кричали, молились, наверное, пытаясь его воскресить, и умирали там, не увидев перед смертью даже луча яркого весеннего солнца.       Я видел, как Егоров и Кантария поставили знамя победы над поверженным Берлином и как летали наши самолеты над руинами старого города, которые издалека казались нам такими неприступными. Теперь они были похожи на клыки громадного чудовища, над которым развевался наш красный флаг, флаг победы над хозяином Берлина, флаг победы над отцом немецкого народа, чье сердце до последнего стучало на улицах этого города и до последнего поддерживало своих сыновей.       Я был там, я видел это, я слышал стук этого сердца, я видел глаза их отца и был убийцей умирающего города…