До встречи в Аду

Чикагский Crobar растерзан в пух и прах, сообщает телеведущая. По ту сторону экрана на утреннем солнце переливаются осколки битого стекла, пылятся останки одного из популярнейших клубов мира. Кэтрин потирает сонные глаза, медленно переворачивается на спину и запрокидывает голову, рассматривая перевернутые картины чьего-то безумства на старом маленьком ящике. Там — придавленные обвалившимся зданием тела, засыхающая на утреннем солнце кровь. Кэтрин прибавляет звук и всматривается, на ее лице играет насмешливая улыбка. «Неплохой маникюр, — думает она, разглядывая чье-то оторванное запястье, — надо бы сделать такой же». Это необъяснимо, щебечет телеведущая. Кэтрин беззвучно смеется, играясь с подушкой в ногах. Бархатная ткань черного цвета приятно скользит по обнаженному телу. Окна плотно закрыты — кто знает, день или уже ночь. Ей так нравится, когда Элайджа выбирает подобные мотели. — Твой братец немножко пошалил вчера, — сонным голосом сообщает она и потягивается как кошка. Элайджа поправляет воротник белоснежной рубашки и оглядывается по сторонам в поисках галстука. — Никлаус еще совсем ребенок, — бесстрастно кидает он тоном заботливого старшего брата, словно забыл, с кем сейчас находится — есть ли смысл притворяться перед Кэтрин Пирс? Элайджа перешагивает дрыгающиеся тушки полудохлой живости, валяющиеся возле кровати, и направляется к Кэтрин. — Чикаго, да? — бросает он взгляд в сторону телевизора и одновременно протягивает ей руку. — Завтрак в постель? — необдуманно вырываются у нее слова, становящиеся апогеем наглости с ее стороны. Кэтрин тут же чувствует, как пересыхает горло и брыкается в груди сердце. Спрашивать его о таком непростительно, думать о таком непозволительно. Элайджа, не поворачивая головы, переводит строгий, изучающий взгляд на нее. Это нашествие дьявола, щебечет телеведущая. Кэтрин на долю секунды хочет рассмеяться — она знает дьявола лично. Дьявол играет галантного рыцаря, заботливого старшего брата, благородного вампира… всех ролей не перечислить. Дьявол — это не самопровозглашенный царь, заносчивый мальчишка с безмерной силой, от которой ей пришлось скрываться пять сотен лет. Дьявол — это бог преисподней, умело носящий маску порядочного и примерного семьянина или, как когда-то, влюбленного в нее мальчишки с кудрявыми волосами. Дьявол — это ее бог. Кэтрин отводит испуганный взгляд, подавляет мелкую дрожь и распутывает галстук со своего запястья. Элайджа на ее дрожь и виноватое выражение насмешливо хмыкает и подносит свою руку ко рту. У ее бога сегодня хорошее настроение, он прощает ее глупость. Надкусывает свою кожу на запястье и подносит руку с выступившей кровью к ее губам. На Кэтрин накатывает волна возбуждения и желания. Она перед ним — вся нараспашку, беззащитно открытая и безнадежно слабая. Она его прирученная кошка. Элайджа впутывает пальцы в ее растрепавшиеся волосы, пока она с наслаждением слизывает кровь с его запястья. Рана затягивается чертовски быстро, Кэтрин ощущает тоску, понимая, что им осталось не больше пяти минут. Как глупо было со стороны Кэтрин Пирс привязаться к кому-либо. Элайджа выхватывает свой галстук из ее рук и разворачивается к зеркалу. Кэтрин смотрит на его спину и пытается отогнать грусть. Шаловливо машет белым носовым платочком в воздухе. — Возьмешь? — спрашивает с веселыми интонациями в голосе, с любопытством разглядывая пустующий в этот раз кармашек на его строгом пиджаке. — Не планирую сегодня марать руки, — кротко отвечает он. Конечно. Пора надеть маску заботливого брата и успокоить заносчивого мальчишку с безмерной силой. Как ты можешь так глупить, Кэтрин Пирс? Кэтрин ощущает чертовскую тоску, ей кажется, что силы покидают ее. Она рассматривает его широкие плечи, ловит каждое движение его рук и хочет хоть немного растянуть время. Лишь бы не прощаться со своим богом, как бы глупо это ни было. Элайджа не поворачивается в ее сторону, но жестом подзывает ее к себе. Она, словно под внушением, тянется к нему всем нутром. Ей хочется разорвать его пиджак и расцарапать спину, все равно скоро будет новый маникюр. Он обводит пальцем ее оголенное плечо и целует нарочито медленно, дразняще легко. Кэтрин открывает глаза, поднимает взгляд, пытается запомнить, как сужаются его зрачки, и вникает каждому слову, которое должно впечататься в ее подсознание. Кэтрин принимает вербену, сжигая раз за разом свой пищевод, — на нее не действует внушение. Элайджа прекрасно знает об этом. И Кэтрин беспрекословно выполняет все его приказы. Она бродит по улицам, завоевывая города своим шармом и хитростью. Ждет весточку от своего бога — он постепенно завоевывает весь мир своим умом и отыгранным благородством. Кэтрин становится человеком и думает, что ее жизнь закончена. И жизнь заканчивается. Она лежит на кровати, поглощаемая временем и старостью, зовет мысленно своего бога. Но его нет. Значит, еще не время. Она всеми силами отчаянно хватается за жизнь, ей хочется лично увидеть, как ее бог поработит этот мир. Но смерть преследует ее уже слишком давно, не отступая ни на шаг и закрывая все новые и новые возможности для жизни. Ей хочется умереть такой, как он, — обманувшей всех, сыгравшей на ура хорошую девочку, заботливую маму, а также умеющую любить кого-то женщину. — Не достанешь для меня крови своего брата? Точнее, для моей дочери, но не думаю, что это принципиально, — лепечет она. Элайджа вытирает окровавленные руки белым платочком, изящно бросает его на вырванное сердце и перешагивает через еще теплый труп, вглядываясь в глаза Кэтрин. — Прости, прямо сейчас мне нельзя иметь с тобой никаких отношений. Это сломает все планы, все, к чему я иду. — Добиваешься расположения маленькой волчицы, пытаешься сплотить семью… Хочешь воспитать из племянника маленького дьяволенка, я угадала? — вскидывает бровь она. — Ты всегда была очень проницательной, — улыбается он уголками губ в ответ. — И единственной, кто знал меня лучше всех. — Уже в прошедшем времени обо мне? — наигранно надувает губы в своей манере первой стервы на планете. Он молчит. Город молчит. Время бежит, безжалостно сокращая жизнь ее дочери. И ее самой. — Тебе пора уходить из этого мира, — говорит он твердо, пристально глядя в глаза и окончательно выметая всю игривость. Кэтрин вбирает ноздрями пропахший кровью ночной воздух, унимает противную холодную дрожь и неотрывно смотрит на него. — Поцелуешь меня на прощание? — чуть щурится. Ей хочется добавить: «Мой бог». Элайджа подходит к ней вплотную, обводит пальцем ее плечо и наклоняется ближе, шепча в губы: — Я не прощаюсь с тобой. Ей кажется, что он хочет добавить: «Моя дьяволица». Он целует нарочито медленно, дразняще легко. Кэтрин улыбается уголками губ, открывает глаза и всматривается в его лицо. — Я буду ждать тебя, — шепчет ему в губы. «До встречи в Аду, Элайджа Майклсон».