Shadow. Серый мститель.

Крыша небоскреба была пустой. По ней изредка гулял ветер, подбрасывая завалявшиеся кое-где пластиковые пакеты и жестяные банки – уже пустые и такие легкие… От этого в звук резво завивающегося воздуха вплеталось резкое бряканье, что портило незримую гармонию мелодии ветров. Этого можно было, конечно, не замечать. Всегда можно отбросить из поля зрения то, что портит картину, и остановиться в любовании остальным прекрасным, которое в ней есть. Как, например, чудное мерцание огней ночного Готтэма: мост, украшенный гирляндой ярких фонарей, отражающиеся в стеклянных окнах небоскребов венчики башен с разноцветной подсветкой, освещение улиц и фары автомобилей, редко, но быстро проносящихся по пустым дорогам. Жаль, Брюс Уэйн не был из числа тех людей, которые могли закрыть глаза на неприятные мелочи… Несмотря на режущий уши звук катящейся по крыше консервной банки, здесь было хорошо. Дышалось легче, чем на покрытой смогом земле, да и ближе было к звездам, которые оставались неумолимо прекрасными несмотря на то, что творилось внизу. Впрочем, отсюда, сверху, как раз не было видно, что происходило в глубине города. Именно поэтому он и любил головокружительную высоту открытых крыш жилых домов. Принц Готтэма, уже семь лет как считавшийся погибшим и пару месяцев назад так внезапно «воскресший» для окружающих, аккуратно перебросил ноги в сторону бездны высоты, уходящей на три десятка этажей вниз, и примостился на карнизе, вглядываясь в отражение ночного города на стеклянной стене одного из небоскребов. Прекрасно… недвижимо, неподвластно времени и неизменно. Пожалуй, именно это Брюс и любил бы в своем родном городе, если бы город застыл подобной прекрасной картиной, не познав красок насилия, жестокости и вседозволенности. И даже если их не было видно с высоты полета, это еще не значило, что он их не замечал… Уэйн перевел взгляд с отображения города на молчаливое небо, приобретающее от света многочисленных фонарей коричневый оттенок. Семь лет поисков… Чего? Ответа? Или решения? Наверное, скорее второго, ибо все ответы он нашел, когда убийца его родителей был пристрелен на выходе из зала суда. Пристрелен не им, и он яро сожалел об этом, потому что хотел собственной рукой отомстить за смерть людей, которые пытались вытащить своего убийцу из болота нищеты и нужды. Ответ был дан за него, но оставалось решение. Идти ли с благодарностью к человеку, который позволил совершить месть, не замарав руки, или же с вызовом, ибо этот человек наносил на картину любимого города ужасающие краски… Что же было дороже – жизни родителей или же все то, во что они верили, что создавали, не жалея сил. Выбор был сделан, вызов был брошен… Но в вызове не было смысла, потому что сколько бы не храбрился Брюс перед лицом Фальконе, во взгляде все равно был страх. А бояться нужно было заставить лидеров преступного мира… Эти годы не прошли бесследно. Он научился видеть причины, а не только поверхностные факты. Он научился понимать, что же толкает людей на их поступки. Он научился сочувствовать тем, кого бы раньше готов был удушить собственными руками. И, наконец, он научился власти над собственными страхами. Воспоминания о Лиге Теней были противоречивыми. С одной стороны, Уэйн благодарил эту организацию за то, что он мог смотреть в глаза тому, от чего бежал раньше. Он смог стать сильнее этого: сильнее боли, неуверенности, сомнений. «Делать то, что нужно», - именно этой фразе учителя он научился следовать. Жаль, учитель вкладывал в нее несколько иной смысл… Впрочем, теперь это было уже не важно. С Лигой Теней покончено, как и с теми слабостями, что таились в его душе долгое время. Брюс вздохнул, улыбнулся – отчасти горько – своим воспоминаниям и, выпрямившись, скрестил руки на груди. В ту же секунду переиначенную звоном мусора мелодию ветра рассек мелодичный голос: - Мистер… Не стоит этого делать. Брюс обернулся: отчасти удивленно, ибо только себя он привык считать хозяином этой крыши, уже почти месяц приходя на нее и проводя около пары часов в полном одиночестве, наедине с мыслями. Вряд ли кто-то еще мог иметь ключ от нее, а принцу Готтэма дозволено все, хотя вседозволенностью Брюс пользовался крайне редко и то лишь потому, что этого требовала светская жизнь богатого наследника. То, что сегодня к нему присоединился компаньон, вызывало легкое изумление. Конечно, делиться излюбленным местом размышлений он был не против. Странным было лишь то, как стоящая позади него девушка попала в это место. Да, это была именно девушка. Достаточно высокая, чуть худощавая, что придавало ее виду невесомости, не говоря уже о почти хрустальной хрупкости. Одетая настолько просто и невычурно, что в толпе Брюс точно бы ее не заметил, особенно в толпе тех людей, в кругах которых он сейчас вращался. Прямые брюки, классические черные со стрелками, туфли без лишних украшений на невысоком устойчивом каблуке, черный пиджак – в темноте не разглядеть было, из какой он ткани. Под пиджаком находился серо-зеленый свитер с высокой горловиной без узоров. Обыденность образа венчали собранные в низкий хвост русые волосы – по переброшенным на грудь прядям было заметно, что длинные. - Не стоит туда прыгать, - девушка смущенно и доброжелательно улыбнулась, и ее улыбка отразилась в ямочках на щеках и серых глазах. Брюс придержался за ограждение, на котором сидел, одной рукой, ибо положение его на вершине многоэтажного дома все же было достаточно шатким, а второй рукой отчаянно замахал, рассмеявшись. - Нет, что Вы, я вовсе не собирался… прыгать, - он улыбнулся, извиняясь и подумывая, что в самом деле так подумать было логичнее всего: парень, сидящий со свешенными в пропасть ногами, не производил впечатление никого, кроме готовящегося свести счеты с жизнью. – Правда не собирался! – его улыбка стала шире и теплее. Девушка ответила такой же теплой улыбкой и, глубоко вздохнув, сложила руки на груди. - Это радует, - она кивнула, будто соглашаясь со своими же словами. – Просто со стороны это выглядит… Брюс рассмеялся снова, устроившись на широкой бетонной панели удобнее. Да, это была самая логичная догадка… - Я знаю, да, - он пожал плечами, давая понять, что он сам бы так подумал, если бы узрел кого-то в таком положении, но сам он в свое действо вкладывал совершенно иной смысл. – Просто… здесь чувствую свободу высоты острее. Девушка понимающе кивнула, взглянув вверх, на опускающиеся ближе звезды. - Вы тоже любите крыши, да? – поинтересовался Уэйн, глядя на собеседницу и ловя себя на мысли, что компания для похода на крышу – это не так уж и плохо. Девушка отвлеклась от созерцания синего покрова неба и кивнула. - Вроде того, - пояснила она. – Здесь звезды кажутся ниже… - Так и есть, - Уэйн направил свой взгляд параллельно ее взгляду на небо. – Потому что мы ближе к ним, чем были бы там, внизу. Девушка снова приятно улыбнулась, приподняв уголки губ. Между ними наступило молчание – не тишина, местами холодная и одинокая, а именно молчание, которое все же несет тепло того, кто в этом молчании рядом. И все же его тоже хотелось нарушить. - А я люблю ночной город, - проговорил Брюс, устремившись взглядом зеленых глаз на мерцающее зеркальное покрытие стекол небоскреба, отражение города в котором он наблюдал. – Как картина гениального художника, - он указал на чуть расплывающийся вид ночных силуэтов Готтэма в черном зеркале стены здания. Его собеседница сделала пару едва слышных шагов к ограждению и, остановившись около него, взглянула на панораму удивительных огней, раскрашивающих темный город в разные цвета, которую венчало отражение на стене небоскреба. - Да… завораживающе красиво… - ее голос казался сдержанным и мягким, вносящим долю тепла в и без того уютную ночь. Брюс догадывался, что за этой фразой последует еще одно молчание, которого он не хотел, потому, развернувшись к девушке, он протянул ей руку, будто зовя куда-то, и улыбнулся. - Садитесь сюда! – предложил он, встретившись с ее взглядом своими, с искорками азарта, глазами. – Здесь гораздо красивее, тем более Вы будете видеть все, без рамок из ограды! Ну же, это совсем не опасно! Девушка едва заметно растянула губы в улыбке, опустила взгляд и отрицательно покачала головой. - Благодарю, - она взглянула на впечатляющее отражение огней города. – Не люблю высоту… Шэдо. Воспоминания: Самолет тряхнуло так сильно, что, не будь я пристегнута к сидению, давно бы разбила голову о потолок. В этот момент я снова стала сожалеть, что не осталась дома и не была отправлена в скаутский лагерь, от которого недавно так отчаянно открещивалась. Там, по крайней мере, спокойнее, и туда не надо было лететь. Да, в тот же миг я вспомнила, как я не люблю летать, в самых ярких и четко обрисованных деталях. И дернуло же отца устроить путешествие в Японию, а тем более взять туда меня. В крайнем случае, я бы еще согласилась на морской круиз, и это бы заняло около двух недель, или же на частично сухопутное путешествие поездами – такая себе «кругосветка», в которой можно было бы увидеть и кусочек Европы, и огромные просторы России, и густонаселенный Китай. Точнее как бы пролегал наш путь, я не предполагала, но догадывалась, что через эти территории мы бы обязательно проехали. Но бизнес – дело обязательно срочное, и папа захотел совместить полезное с приятным: взял меня и маму с собой на встречу с представителями компании, сотрудничающей с корпорацией отца, в Японии. И все бы в этом было прекрасно, если бы не самолеты… Тряска успокоилась, свет в салоне прекратил мигать, и я, облегченно вздохнув, откинулась на спинку сидения. Кажется, все в прошлом, и это радовало, но оптимизма в полетах все равно не добавляло. - Мы просто попали в зону турбулентности, - ободряюще ласково провела по моим волосам мама, и от ее жеста меня окончательно обволокло долгожданное спокойствие. Кстати говоря, как раз за секунду до маминой фразы я подумала о том же самом. Попадание в турбулентность – самая распространенная причина таких вот внезапных трясок, судя из прочитанного мною когда-то в какой-то энциклопедии, и… самое замечательное оправдание всех неполадок в самолете. Наверное, проще всего успокоить себя тем, что самолет всего лишь нырнул в воздушную яму, чем начать с ужасающей скоростью сходить с ума от предчувствия скорой беды. Да и всегда надежда на благоприятный исход теплится до последнего, каким бы человек не был паникером. Это и успокоило меня с завидной быстротой, помогая дыханию восстановиться, а мышцам – расслабиться. Следующая встряска началась настолько внезапно, что с ходу я не совсем поняла, что происходит. Очередная серия сильных толчков продолжалась уже с минуту, свет в салоне то затухал совсем, то бил в глаза яркостью, самолет бросало из стороны в сторону, будто он был пушинкой на ураганном ветру. Перед глазами все дрожало и прыгало, руками я попыталась вцепиться в подлокотники, но они также тряслись, заставляя чувствовать дрожь стальной птицы всем нутром. Горящего табло «Пристегните ремни» я уже не видела, перед глазами расплывался и искрился бешеный танец неистовой тряски. Сверху выпали кислородные маски, усилив ужасающее ощущение круговорота своим хаотичным сплетением и метанием из стороны в сторону. Меня внутренне трясло едва ли не сильнее, чем самолет. Вообще подверженная чувству страха перед полетами, сейчас я сидела, намертво вцепившись в подлокотники и вжавшись в кресло, леденея от ужаса при каждом толчке, коих происходило, казалось, по тысяче в секунду. «Мы попали в зону турбулентности, мы просто попали в зону турбулентности», - успокоиться не выходило, как отчаянно я ни старалась. Вокруг все плыло от недостатка кислорода – я боялась даже дышать, не говоря уже об остальных телодвижениях. Страх сковывал по швам, вонзая в тело ледяные иглы, заставляя терпеть боль и недостаток воздуха. Я закрыла глаза, чтобы не видеть той стремительно расплавляющейся в смесь красок картины, и пыталась глотнуть побольше воздуха оцепеневшими легкими. Следующий толчок в волне легкой, как мне показалось после него, дрожи самолета выделялся так же явственно, как выделялся бы красный мак на абсолютно белом пространстве. Он был не просто сильным – казалось, чудовищная звериная рука со всей мощи толкнула самолет вперед – теперь не вверх или вниз, а вперед, и даже будто распирая его чрево наружу. Уши заложило: то ли от громкого хлопка, раздавшегося где-то сзади – кажется, в хвосте; то ли от перепада давления в салоне, как бывает в горах при разреженном воздухе. Меня сжало еще больше, глаза открывать я боялась, но остальные чувства приносили ощущений страха не меньше, чем глаза, до этого созерцающие сумасшедшую картину. Звуки панических причитаний и плача проникали в уши, казалось, проще, чем крик в самое ухо при обычных обстоятельствах. Осязание ловило утекающие потоки воздуха, взметающие волосы и полосующие лицо, а в нос проникал терпкий запах гари. «Взрыв?» - пронеслось совсем маленькой, незаметной мыслью, но в голове, кроме нее, не осталось ничего, потому она поглотила все мое сознание полностью. Дыхание то останавливалось, то становилось глубоким, сердце рвало ритм, глаза жмурились еще больше, не позволяя даже слезам страха вытечь наружу. Я едва смогла почувствовать, как кто-то трясет меня за плечо. Воспоминание о том, что рядом находятся родители, заставило все же, превозмогая страх, открыть глаза. В паре сантиметров от своего лица я увидела лицо мамы. Где-то, казалось, далеко от меня едва различимо звучал голос отца: - Лин, пристегни ее! – из-за режущего уши почти свистящего звука создавалось впечатление, что он кричит нам с другого конца салона. Я краем глаза попыталась рассмотреть окружающее пространство, но все пребывало в настолько хаотичном движении, что взгляд не успевал даже зацепиться за какую-то неподвижную точку. Но по движениям предметов я смогла уловить, куда ускользает воздух из салона. А он ускользал… Значит, мои предположения о взрыве были правдой? Оцепенение не отпускало меня, снова хотелось закрыть глаза и ничего не видеть, но мама взяла меня за щеки и заставила, не мигая, смотреть на нее. - Солнышко, солнышко, послушай. Слушай меня, милая, слушай, это очень важно! – добившись от меня какой-то адекватной реакции, то есть едва заметного кивка, она продолжила. – Сейчас я тебя пристегну к сидениям, ты только не бойся и позволь мне… Позволь, - она попыталась ободряюще улыбнуться, хотя за ее улыбкой без труда можно было разглядеть не меньшую тревогу, чем бушевала в душе у меня самой. – Все будет хорошо! Я едва заставила себя разжать пальцы и отпустить подлокотники, трясущимися руками ослабляя, но не расстегивая до конца ремень безопасности. Мама перебралась на самое дальнее от меня сидение, подтягивая к себе мои чуть не отказавшиеся меня слушаться ноги, протаскивая их в петлю ремня безопасности среднего сидения. Наверное, я в тот момент вообще ничего не чувствовала, только слепо поддавалась, позволяя почти намертво пристегнуть себя к трем креслам, застывая в горизонтальном положении. Мамины руки скользили по телу, окутывая его ремнями – надежно, крепко, но ласково, как в детстве она убаюкивала меня. И в момент ощущения не только необходимости, но и ее тепла в движениях, я поняла вдруг, что могу потерять ее. Здесь, сейчас, во всей этой суматохе, в смертельных порывах воздуха, рассекающих самолет. Это было так реально, что в душу ворвался весь ужас потери, будто это уже произошло. - Готово, - на лице мамы возникла улыбка. Ветер совсем растрепал ее волосы, она с силой держалась за подлокотники, но ее бросало то в одну, то в другую сторону на кресле. – Теперь я подберусь к папе, детка, - она стала расстегивать ремень безопасности и, цепляясь за все, во что могли вцепиться ее хрупкие тонкие пальцы, подниматься, чтобы выбраться в проход. Увидев это лишь на одно мгновение, я затрепетала, внутри все перевернулось. Если она сейчас отстегнется, бешенный ветер унесет ее, а я не хочу этого, нет! Я, подскочив, насколько позволяли туго затянутые ремни, схватила маму за руку. - Нет, нет, мамочка, останься со мной, пожалуйста! – я испуганно лепетала – наверное, слов моих было не разобрать. – Не ходи туда. Там опасно, мама! – я мертвой хваткой заключила ее руку в свои ладони, испуганно глядя ей в глаза. По моим щекам струились срываемые потоками воздуха слезы. - Милая, - мама ласково коснулась моей щеки, все же вырвав свои руки из моих, - не беспокойся. Я тоже должна зацепиться. Когда все это закончится, мы встретимся! - Нет, нет, там ветер, мама! – я бессильно махала руками в невозможности что-то сделать. Как же я хотела удержать ее, оставить возле себя, но ее ответом была только извиняющаяся и любящая улыбка. - Все будет хорошо! – она встала с кресла, но ветер сделал свое дело – резко рванув ее вперед, повалил на сломанные сидения. - Мама!!! – я зажмурилась и уже не видела, как она, ударившись виском о выпирающий подлокотник, сползла на пол. Я не знаю, сколько так пролежала, закрыв глаза и роняя слезы, но следующий сильный порыв ветра совсем близко заставил меня снова посмотреть куда-то. Подняв голову с кресла, я ахнула от ужаса – огромная дыра в корпусе зияла почти напротив моего убежища, заволакивая в себя все, что не было надежно закреплено. Чемоданы, обломки, кресла, кислородные маски… Люди… Они отчаянно цеплялись хоть за что-то, подающее надежды выдержать ненасытный шквал, отрывались, с раздирающим барабанные перепонки криком вылетая в открытый воздух и безвольно падая вниз; ударов не было слышно, так как все потонуло в хаотическом сумасшедшем смешении рева оставшихся двигателей, истерики окружающих и свиста бешенного ветра. А внизу простирались горы… Покрытые льдом и снегом, с белеющими вершинами и чернеющими в контраст им скалами, вырывающимися из-под покрова снега. Они казались такими маленькими, такими ничтожными… По-настоящему страшным было расстояние до них – головокружительная высота, от которой в жилах стыла кровь, и которая, несмотря на стремительное уменьшение, все же пугала – пугала почти до потери сознания. А признаться честно, в тот момент потерять сознание я хотела больше всего на свете. Не видеть этой высоты, от которой грозные пики верхушек превращаются в забавные мелкие камни… Не слышать воя воздуха, неутомимо вырывающегося из дыры, разодравшей корпус… Не ощущать бешенную тряску и пугающую невесомость… И это таки случилось – в какой-то момент в разуме все ощущения заволокла белая пелена…